— Прекратите!
Что-то темное, звериное промелькнуло в его глазах, прорвалось рычанием в голосе, и мастер Лелуш заторопился:
— Настойка вам все-таки необходима.
— Нет, — прорычал Витолд. — Я ни о чем не могу думать, пока моя сестра при смерти!
Я смотрела на постель девочки и видела — вернее, чувствовала, что он должен быть там — призрак черного лохматого пса. И, сама не знаю почему, дотянувшись, положила князю руку на плечо. Просто так, не пытаясь обнять или дружески потрепать.
Вздрогнув, мужчина тихо накрыл ее своей ладонью.
— Все будет хорошо, — сказала я.
— Ах, — пани Бедвира, конечно, не могла не заметить мой жест. Всплеснув руками и всхлипнув так горестно, что даже княгиня встрепенулась и на миг отвлеклась от своих переживаний, вдова повисла на шее князя. — Я этого не вынесу! Мне так тяжело… Я так переживаю! Помогите мне!
Да, говорят, мужчины любят слабых женщин — это позволяет им самим чувствовать себя сильными в любой ситуации. Но не стоит действовать так открыто и не стоит делать это тогда, когда мужчинам самим требуется помощь. Сердито скрипнув зубами, Витолд оторвал от себя девушку и, пошатываясь, покинул комнату сестры. Мы с очнувшейся пани Бедвирой наперегонки кинулись следом.
Оттеснив сердито зашипевшую вдову, я первая протиснулась в комнату к князю. Витолд, сгорбившись, сидел в кресле, закрыв лицо руками. То ли не зная о моем присутствии, то ли не замечая, он тихо покачивался туда-сюда. Плечи его мелко тряслись, а из-под ладоней глухо долетали звуки, которые лично я не могла перепутать ни с какими другими.
Я тихо попятилась, чтобы не мешать, и предательница-деревяшка громко стукнула о порог.
— А? — Князь вздрогнул, поднимая глаза. — Дайна?
— Я сейчас уйду. Мне надо было лишь убедиться, что с вами все в порядке.
— Нет! — Витолд порывисто протянул мне руку. — Не уходите!
Я послушно кивнула и заперла дверь изнутри, чтобы никто случайно не увидел плачущего мужчину. А я? Что я? И не такое видела.
Ночь в полевом госпитале — особое время. Целители пытаются урвать хоть минутку отдыха, закончив операции и перевязку. Дремлют вполглаза сиделки. Стараются забыться и заснуть раненые.
Мне не спалось. Боль в ступне не давала сомкнуть глаз. Нога горела огнем, и припарки, которые поставил врач, чтобы вытянуть гной, не помогали. По-моему, нога болела даже сильнее. Не могла дотронуться до икры — казалось, что боль и жар поднимаются все выше и выше. Теперь я знала, что чувствуют те, кого сжигают живыми на кострах. Только у них боль всегда заканчивалась через несколько минут, наполненных мукой и страданиями, а у меня эта пытка тянулась уже вторые сутки. Постоянно хотелось пить, а сиделка лишь смачивала мне губы и не давала ни глотка. Вечером я обматерила врача, который в очередной раз менял мне повязку. Ступню раздуло, она побагровела, пальцы торчали веером во все стороны, а из раны сочилось что-то ярко-желтое с бурыми и зелеными сгустками. Есть я не могла — сил не осталось, и это было даже хорошо. От отвращения меня чуть не стошнило — желчь волной подкатилась к горлу.
Ох, как же больно! Не стонать! Нельзя! Надо быть сильной. Я не женщина, я — воин. Воины не плачут, тем более от боли.
— Мм-м-мм… м-ма-а-ма…
Нет, это не я! От прокушенной губы во рту стало солоно, но я молчала. Стон и плач неслись с соседней лавки, где лежал доставленный сегодня днем рыцарь. Из-за тесноты лавки пришлось сдвинуть почти вплотную — мест не хватало, так что при желании можно было дотронуться до соседа и потрепать его по плечу.
— Ты…
— Больно, — всхлипнул мужчина.
В темноте горела только свеча у столика сиделки, который к тому же стоял в другом углу комнаты — рассмотреть соседа было трудно. На вид мой ровесник. А так — ничего особенного. Вроде руки и ноги на месте, голова тоже цела.
— Что с тобой?
— Ничего, — сквозь зубы процедил он. — Тебе-то что? Мм-м-м…
— Я только хотела…
— Да тихо вы, — сердитый сонный голос долетел со стороны, — спать мешаете.
— Я умру, — жалобно протянул рыцарь. — Наверное, умру.
— А что с тобой?
— Живот болит. Сильно.
Признаться, я еле сдержала смех. Подумаешь, живот! Ну, наверное, съел что-нибудь не то!
— Пройдет.
— Я умру!
— Живот — это не страшно! Поболит и перестанет! — странно, откуда у меня взялись такие силы и уверенность.
— Тебе легко говорить. А я…
Он застонал громче, уже не сдерживаясь, и мне пришлось зажмуриться изо всех сил и зажать уши руками, чтобы не слышать. Сиделка проснулась, вскочила, захлопотала над соседом, уговаривая потерпеть. Потом дала ему что-то выпить. Рыцарь наконец уснул.
И не проснулся на другое утро.
Тяжелые это были дни. Весь день девочка проспала, ненадолго очнулась только к вечеру, но на другое утро ее опять охватил жар. Все началось сначала. Она по-прежнему звала собачку, но когда по настоянию княгини с псарни принесли щенка, тот завизжал и обделался от ужаса прямо на одеяло. А взрослая собака, приведенная позже, уже на пороге комнаты начала рычать и рваться с поводка.
Витолд и Тодор, разумеется, тоже все время находились рядом. А я была рядом с Витолдом. Мой подопечный так переживал из-за сестры, что ему самому требовались помощь и поддержка. Поддержку горела желанием оказать пани Бедвира, хлопотала не хуже наседки, но князь игнорировал ее потуги. Не помню, сколько раз я ловила на себе его взгляд — вопрошающий, жадный. «Скажи, что все будет хорошо? — читалось в нем. — Мне так нужно это знать!» И я говорила, утешала, как могла. Сама не понимаю, откуда во мне брались силы.
На четвертый день жар спал. Щеки девочки приобрели здоровый цвет, дыхание выровнялось, и уже можно было не бояться, что она умрет. Но беда подстерегала с другой стороны — Агнешка никак не желала просыпаться. Сначала этому не придавали значения — после такого жара организм должен был восстановить силы. Но когда пошли вторые сутки, а девочка не пришла в себя, мы снова начали беспокоиться. Целитель жег у нее под носом птичьи перья, ее щипали, кололи кончики пальцев иголками, разжимали рот и по капле вливали бодрящий напиток, просто трясли и громко звали по имени — бесполезно. Агнешка не открывала глаз, лежала спокойная и тихая. Она дышала, но с каждым часом все тише и слабее.
Весь замок переживал за девочку. Челядь ходила хмурая, придворные толкались в коридорах и тихо шушукались между собой. Все развлечения отменили. Делами управления занимался милсдарь Генрих. Иной раз он заходил к князю, пытался о чем-то с ним поговорить, но тот, занятый судьбой сестры, отсылал его прочь.
Еще через четыре дня, поднимаясь к Агнешке (теперь он целые дни проводил у ее постели, забыв про все остальное), Витолд столкнулся с мастером Лелушем. Тот едва не упал князю в ноги:
— Простите меня!
— Что? — Мужчина подхватил старика за локти, встряхнул. — Что случилось? Она… у… ум-мерла?
— Нет, ваше сиятельство, но у меня не хватает сил ее разбудить! Девочка не приходит в себя с тех пор, как вы ее привезли. Она слабеет. Я испробовал все средства, чтобы пробудить ее — ничего не помогает. Это какое-то колдовство!
— Отравленное веретено? — сама собой вспомнилась детская сказка.
— Ох, госпожа, — мастер Лелуш посмотрел на меня воспаленными слезящимися глазами, — я тоже об этом подумал. Сразу осмотрел тело маленькой панночки и не нашел никаких следов от уколов! На нее могли навести порчу или сглазить — я могу предположить только это. Но не представляю себе, что делать! Ваше сиятельство, я простой алхимик и целитель, но не волшебник, — опять обратился он к графу, — я могу изготовить любой настой, любое лекарство. Но снять чары мне не по силам!
— Что же делать? — подумал вслух князь.
— Только одно — послать за тем, кто знает толк в магии.
Ого-го!
Признаться, я сама была далека от колдовства, но в его существование верила. Достаточно вспомнить Коршуна, колдуна-«ястреба», и знахарку-ведунью бабку Одору из Уводья. Занимались магией и в ордене Орла. А целительница Яница вовсе чаще лечила наложением рук, чем настоями-отварами. Но кого на сей раз имел в виду старый мастер?
А Витолд помрачнел, нахмурился.
— Это необходимо? — поинтересовался он.
— Боюсь, что да. Если хотите увидеть свою сестру здоровой.
Некоторое время князь молча рассматривал носки своих башмаков.
— Хорошо, — наконец промолвил он. — Я пошлю человека. Она не может отказать!
Любопытство разъедало изнутри. Не мое дело — лезть в чужие тайны и проблемы, но Агнешка мне нравилась. Она так напоминала моих младших сестренок, что оставаться безучастной было трудно.
Витолд слов на ветер не бросал, не прошло и десяти минут, как в Пустополь умчался гонец — к настоятельнице монастыря при храме Богини-Матери.
Сказать по правде, я хоть и думала иной раз о том, чтобы поселиться при монастыре черницей, близко монахинь видела редко, и уж тем более почти ни с одной не общалась. Ну, разве что с двумя-тремя девушками, которые наведывались к Янице помогать ухаживать за больными. А про настоятельницу только слышала (от них же, всего несколько раз), что уж больно нрав у нее крутой и властный. Я ожидала, что увижу сухопарую высокую женщину лет пятидесяти с землисто-бледным от постоянных постов и молитв лицом, с сурово поджатыми губами и холодным взглядом проницательных глаз. Но из возка во дворе шариком выкатилась пухленькая, невысокая простоватая на вид женщина с таким обыкновенным лицом, что лишь по алой мантии и монашескому платку удалось понять, что это сама грозная настоятельница. Правда, две сопровождавшие ее монашки как нельзя более точно соответствовали нарисованному воображением образу — высокие, тощие, бледные, всем недовольные. Одна держала в руках шкатулку, другая — небольшой мешочек.
Настоятельница выпрыгнула из возка, стоило только тому остановиться, и, раскинув руки, кинулась к Витолду.
— Витко, мальчик мой!
Будучи ростом всего до плеча князю, заставила мужчину нагнуться и с нежностью поцеловала в лоб. Потом, склонив голову набок, потрепала по щеке.
— Изменился, — с веселым сочувствием молвила она. — Вроде недавно виделись, а ты каким-то другим стал… Голова больше не мучает?
— Нет.
— А приступы?
— Мне помогают настойки мастера Лелуша.
— Ну и славно! Богиня даст, все уладится! А вот то, что ты меня совсем забыл, это плохо! Нельзя так с родными!
Они родственники? Никогда бы не подумала! Впрочем, да, улыбаются одинаково, и те же ямочки на щеках. В остальном сходства нет, но вот улыбки…
— Так что там с Агнессой?
— Спит. В себя не приходит.
Настоятельница перестала улыбаться:
— Пойдем. Девочки, за мной! Кто такая?
Не сразу дошло, что это про меня.
— Дайна Брыльская, дочь шляхтича, — представил меня Витолд. — Она моя… э-э… мой телохранитель.
— С одной ногой? Что она может?
И эта туда же! Впрочем, давно уже пора привыкнуть, что у нас к инвалидам относятся как к людям второго сорта. Приходится постоянно доказывать, что ты не хуже остальных.
— Дайна уже три раза спасла мне жизнь! — запальчиво воскликнул Витолд. — И Агнешке она нравится!
— Тебе, видимо, тоже, — небрежно бросила настоятельница, быстро поднимаясь по ступенькам. — Раз ты так рьяно ее защищаешь… даже от родной тетки!
Ой, вот это я попала! Настоятельница монастыря Богини-Матери — тетка князя Пустопольского? Представляю, с каким лицом она на меня смотрела бы, если бы я пришла записываться к ним в обитель! Хорошо, что теперь есть надежда получить восемьдесят злотых и уехать домой. Вот только… только Витолд при этих словах обернулся и как-то странно посмотрел на меня через плечо.
Не успела настоятельница переступить порог замка, как поставила всех на уши, перещеголяв в этом даже госпожу Маришу, которая при ее появлении бледной тенью смешалась с челядью. Громкий властный голос звучал, казалось, отовсюду. Настоятельница еще не одолела половины пути до комнаты девочки, а на кухне уже кипела в котлах вода, в замковой часовне горели перед статуей Богини-Матери свечи, а служанки старались как можно чаще попадаться ей на глаза. Они толпились на лестнице, выбегали из комнат, семенили по пятам. Хоть и чувствовала, что тетка Витолда не будет рада моему присутствию, я плелась следом за ним, затерявшись в суетливой толпе, где придворную даму запросто могла толкнуть локтем посудомойка. Настоятельнице это внимание льстило — она весело заговаривала с женщинами и девушками, что-то обещала: «Подумаю! Помолюсь!» — с чем-то соглашалась, от чего-то отговаривала. И все это на ходу и с непременной улыбкой на лице и в голосе.
Но стоило ей переступить порог комнаты Агнешки, как вся напускная веселость слетела с женщины, словно вуаль под порывом ветра.
— Все назад, — распорядилась она. — Сестры, сюда!
Две сопровождавшие ее монахини подошли ближе. Служанки и дамы, толкая друг дружку, поспешили убраться подальше.
Настоятельница склонилась над девочкой. Она стояла ко мне спиной, я не видела, что делает эта женщина. Какие-то пассы руками… она словно перебирала невидимые нити, что-то распутывала, а что-то обрывала резкими движениями и отбрасывала в сторону.
Агнешка вдруг застонала. Громко, протяжно, словно от боли. Княгиня Эльбета, жадно следившая за манипуляциями, подалась вперед:
— Что там?
— Тшш-ш… — хором зашипели монахини. Сходство с двумя змеями при этом было столь разительным, что я бы не удивилась, если бы у них и впрямь оказались раздвоены языки.[9] Но настоятельница снизошла до ответа:
— Чары, — коротко ответила она. — Смертельные парализующие чары. Она попала в магическую ловушку.
— Как? — Витолд выглядел сбитым с толку.
— Не знаю, кто и как ставит магические ловушки в твоих лесах, милый мой, но это факт. Она ведь твоя сестра, верно?
— Н-ну, да…
— Агнесса — урожденная Пустопольская! — кинулась в бой ее мать. — Я чиста перед богами и людьми и свято храню все брачные обеты даже сейчас. За три года вдовства я ни разу не…
Взмахом руки настоятельница заставила ее замолчать.
— Она твоя сестра, — повторила она князю. — В вас одна и та же кровь. Понимаешь?
— Это, — запнувшись, Витолд вскинул голову, глядя на распахнутые двери и столпившихся с той стороны терзаемых любопытством женщин. Настоятельница проследила за его взглядом.
— Это что еще такое? — сварливым голосом рыночной торговки завопила она, уперев руки в бока и сразу став словно бы толще. — Я же сказала — все вон! И вы обе — тоже!
Это относилось к пани Эльбете и ко мне.
— Чужие тут не нужны! — закричала настоятельница. — А не то всех прокляну! Такую порчу наведу — до седьмого колена не очиститесь!
— Дайна, выйдите, пожалуйста, — попросил Витолд. — Мне ничего не грозит, правда!
Но бегающий взгляд и дрожь в голосе говорили об обратном. Явно здесь крылась какая-то тайна.
Впрочем, с тем, кто мне платит, спорить не стоит. Я переступила порог комнаты вместе со всхлипывающей княгиней, и одна из монахинь захлопнула ее перед нашими носами. Демонстрируя скорбь и переживания, вперед протолкалась пани Бедвира и крепко обняла зарыдавшую громче мать.
В коридоре столпилось, наверное, все женское население замка, от самой княгини, плачущей на плече у вдовы Мирчо Хаша, до последней прачки. Слышались шепотки, бормотание молитв, кто-то с кем-то сердито переругивался, поминая старые обиды и грозя: «Уж теперь-то я все скажу!» Насколько было понятно, большинство женщин и девушек связывали свои надежды именно с приехавшей настоятельницей.
Рядом переминалась с ноги на ногу, теребя передник, госпожа Мариша. Я тихо толкнула ее локтем:
— Кто это?
Домоправительница кивнула на дверь:
— А ты ничего не знаешь? Хотя да, где тебе…
Получив заверения в том, что никто и никогда мне ничего не рассказывал, женщина оттащила меня в сторонку, чтобы без помех поболтать.
Настоятельница монастыря Богини-Матери оказалась младшей сестрой покойного князя Доброуша Пустополя. Они с Маришей были ровесницами и в детстве дружили так, что между девочками даже родные матери не делали различия. Тем более что Маришка сама была дочкой шляхтича, погибшего за своего господина. В награду дед Витолда пожаловал ее матери деревеньку, а саму девочку взял на воспитание.
Любана — так звали тогда княжну Пустопольскую — обожала страшные истории, всякие тайны и загадки. Девочки излазили половину чердаков и подвалов в поисках кладов и тайных уголков. И нашли на верхнем этаже одной из башен пару комнаток, где старая служанка ухаживала за старой госпожой. Старухе было под девяносто лет, она уж так давно не спускалась вниз, что все решили, будто она умерла и засохла в своем кресле. Кем приходилась эта загадочная женщина князю Доброушу и его отцу — Маришка так никогда и не узнала. Девочка перепугалась до полусмерти, когда старуха пошевелилась и обратила на незваных гостей мутный взгляд. Девчушка убежала, а ее подруга бестрепетно переступила порог.
Шум, поднятый Маришкой, заставил князя подняться на башню, где он нашел дочь сидящей у ног древней старухи и слушающей ее рассказы.
С тех пор Любана часто стала бегать на башню. Она навещала старуху до самой ее смерти, которая наступила каких-то два года спустя.
Прошло несколько лет, и в жизни брата и сестры Пустопольских появился молодой Генрих Хаш. Красивый, веселый, хоть не богатый и не родовитый, из простых рыцарей, чьи предки около столетия служили династии. Он по сути приходился им дальней родней — его родная тетка как раз и являлась бабкой пана Матиуша. Любане накануне исполнилось тринадцать лет, и отец сообщил ей, что вскоре выдаст ее замуж за Генриха, которому было уже семнадцать. Исходя из каких резонов князь обручил дочь с рыцарем, а не отдал ее руку княжичу соседнего удела — неизвестно. Сам Генрих влюбился в девочку-девушку сразу, как только увидел. Мариша даже завидовала, ибо сама вздыхала по красавцу-рыцарю. По нему многие девушки тогда сохли, а он выбрал Любану.