— Не придется. Скажите, чтобы вас провели прямо к князю Витолду. Думаю, в ближайшие трое суток у вас будет много работы!
— Ой, спасибо, ясный пан!
Поклонившись, парень прибавил шага, торопясь к воротам, а я отправилась своей дорогой. И, как ни странно, от этой мимолетной встречи на душе стало спокойнее.
Нет нужды описывать весь путь. Только первый день я путешествовала одна. Заночевала в придорожном трактире, на следующие сутки вскоре после полудня мне удалось догнать небольшой торговый караван и пристать к нему. Война недавно закончилась, еще не везде на дорогах было спокойно, и ко мне поначалу отнеслись настороженно. В самом деле — женщина в потрепанном мундире королевской пехоты, при оружии, без ноги, одна, просит ее подвезти. Кто ее мог подослать? Только разбойники, на разведку. Пришлось дать старшому каравана лишний злотый, чтобы он просто позволил ехать рядом. Остальные караванщики косились настороженно, никто не спешил с разговорами, и первую ночь я просидела одна.
Поверили мне не сразу. Только когда третья ночь прошла спокойно, люди как-то оттаяли. До этого приходилось даже питаться отдельно: сидя в стороне от костра и кутаясь в плащ, жевать прихваченные в дорогу хлеб и сыр, запивая водой из ручья. Лишь на четвертый день пути меня допустили к общему костру, налили миску наваристой крупяной похлебки с салом и набранными у обочины травами, угостили брагой. Расспрашивали про войну — многие воевали и хотели узнать, где довелось сражаться мне, как звали командующего нашим полком, да не встречала ли я такого Пашку из Ловиц — мол, как ушел парень на войну, так до сей поры ни слуху ни духу. Я старалась отвечать честно. Мне нечего было скрывать.
К самому Брылю караван не шел — их путь лежал в соседний городок, так что на повороте мы простились. Я, с комфортом проделавшая больше половины пути на подводе, с трудом влезла на лошадь, предвкушая, как через несколько верст слезу с седла и больше никогда не буду ездить верхом. Если бы был шанс дойти до городка засветло, вовсе не стала бы садиться в седло, а прошагала бы пешком.
Брыль — городок небольшой. Сотни две-три домов, лавки, большое здание городской управы, часовня Дочери — вот и все. Наша усадьба стояла чуть в стороне, на окраине, на невысоком холме, с которого полого спускались две дороги — в сам Брыль и в ближайшую деревню. Именно туда, к тамошним мальчишкам, мы и бегали играть. Не то чтобы было ближе — просто деревня стояла на берегу речки, а возле земляного вала Брыля не протекало даже самого маленького ручейка. Только в овраге по весне талая вода давала приют нескольким лягушкам. На память сами собой пришли мои прежние друзья. Некоторые мальчишки в начале войны, как и я, попали в пехоту. Но после военного лагеря, где нас учили маршировать и держать строй, бывших друзей-приятелей раскидало кого куда. Даже не знаю, все ли вернулись? Те, кто остался в живых, наверняка уже женаты. Было бы интересно с ними встретиться, узнать, кто где воевал, вспомнить те дни.
Судя по всему, война не затронула мой родной город — перемены, конечно, были, особенно в центре, где появилось несколько новых домов в два этажа, внизу в них располагались лавки, а наверху жили хозяева. Но земляной вал и тын наверху были такими же — как их подновили в начале войны, так с тех пор и стояли. А вот от оврага почти ничего не осталось — только небольшая ямка в земле. Засыпали при строительных работах или просто я выросла и за восемь лет все забыла?
Наш дом, трехэтажная усадьба с пристроенными справа и слева клетями для скота, окруженная садом и оградой, словно бы выросла, стала выше. Понадобилось несколько минут, чтобы я поняла — вырубили часть окружавших дом деревьев. Не стало двух старых тополей, чьи кроны смыкались как раз над кровлей. Без них дом казался каким-то лысым и голым.
Ворота оказались приоткрыты, дедок-привратник сидел на чурбачке и что-то мастерил. При виде его я не сдержала улыбки — дедок был тот же самый, который восемь лет назад провожал меня на сборный пункт и еще пошутил: «Ну уж если Дануська воевать пошла, не будет врагам пощады! Всех одолеем!» — Он часто твердил, что боги потому не дали моему отцу сыновей, что родилась я, стоившая трех мальчишек.
Дедок вскинул подслеповатые глаза, когда тень от ушей моего коня почти доползла до его ног.
— Кто тут ходит? А ну…
— Здравствуй, дед Мрок! — сказала я.
— Ась? — Он встал. — Чего надо, говорю?
М-да, внешне дед не изменился, но почти ослеп и оглох. И что он тут делал на воротах? По привычке сидел или впрямь больше некому? Нет, сквозь воротный проем было видно, что жизнь-то в усадьбе течет. Челядь занята делом. Кое-кто, заметив меня, побросал дела и таращил глаза на незнакомца.
— Это я, Дайна, — сказала чуть громче, чем хотелось.
— Кто? — прищурился он.
— Дануська! — крикнула я, наклонившись вперед и осторожно перенеся вес тела на здоровую ногу, чтобы перекинуть на другую сторону протез. Новый сгибался в колене гораздо легче, так что спешиваться теперь было не такой проблемой.
— Дануська? — Дедок всплеснул руками. — Да ну? И ты живая?
— Да. — Я с облегчением встала на твердую землю.
— Вот радость-то! — Дед засуетился, забегал вокруг, взмахивая руками, как клушка крыльями. — То-то матушка ваша обрадуется! И сестрицы! Такое счастье привалило! Эй, Пынька! Беги в покои, скажи господам — панна Дайна вернулась!
Челядь засуетилась. Какой-то мальчишка принял у меня коня, другой кинулся к дому. Его опередила женщина, до этого сыпавшая пшено курам. Ее громкий голос слышался, казалось, даже сквозь каменные стены.
Я прошла по двору, озираясь по сторонам. Он был вытоптан до твердости камня. Впереди пристроили новое большое крыльцо. А вот сад отступил за забор и стал раза в полтора меньше. Там явно вырубили несколько старых яблонь и серьезно проредили смородиновые кусты.
— О боги!
На крыльцо выскочила мама. За нею — две девушки лет восемнадцати. Маму я узнала сразу — она ничуть не изменилась, только по щекам сбегали морщины, а глаза казались тусклыми.
— Дайна? Мне сказали, что…
— Здравствуй, мама.
Она подошла, прижимая руки к груди, пробежала взглядом по моему лицу. Вспоминала ту восемнадцатилетнюю девушку, которая решила идти на войну вместо отсутствующего брата? Или отчаянно думала, что делать? Мы не виделись восемь лег. Неужели мама меня не узнала?
Узнала.
Я поняла по тому, как внезапно изменилось ее лицо.
— Дочка. Вернулась… Живая!
Непонятно, чего больше было в ее глазах и голосе — страха или радости. Вроде и хорошо, что дочь жива, а вроде все так привыкли к тому, что ее нет, что теперь не знают, как принять такого гостя.
— Живая. Мама, ты прости, что я так долго собиралась. Денег не было на дорогу. Зато теперь… вот, — я полезла в кошель на боку. Полученные от Витолда злотые всюду носила с собой.
— Ох, нет, нет, — замахала руками и попятилась мать. — Не надо! Дайна! Ох… Что же это такое?.. Ну, пошли в дом, чего тут-то стоять? Сейчас с дороги покормлю тебя. У нас все по-простому, вот завтра гостей ради такого праздника созовем, тогда барашка заколем, гусочек-курочек, за рыбой мужиков пошлю, пирогов напечем… Пироги-то любишь?
— Люблю, — улыбнулась ей. — Я твои пироги все эти годы вспоминала!
Всей толпой ввалились в дом (я с обнимающей мамой, девушки и слуги), и меня сразу потащили наверх, на второй этаж. С крутой лестницей возникла небольшая заминка: точно такие же ступени были в домике Яницы, крутые и узкие, но, хотя я привыкла спускаться-подниматься по ним, там все выглядело по-иному. Там на мне не висела мать, а ноги не дрожали от волнения и радости.
В общем, я споткнулась и непременно упала бы, если бы не перила, в которые вцепилась обеими руками.
— Ты чего? Больная приехала?
— Все хорошо, мама, — улыбнулась я. — Только… не держись за меня пока.
А в замке ступени не такие крутые и намного шире — припомнилось с болью. Там даже побегать пришлось — и ничего.
Цепляясь за перила, дальше подъем одолела одна.
— Что с тобой? — забеспокоилась мама. — Ты хромаешь? Нога болит?
— Не болит. — Я оглядела большой зал, где мы обычно раньше трапезничали, а вечерами иногда собирались все вместе просто так или с гостями. Была надежда, что отец ждет меня в кресле у пустого по летней поре камина, но его тут не оказалось. Два кресла, уже потертые, стояли на прежнем месте, а его не было. Столы оставались на месте, как и лавки вдоль стен, но сами стены оказались голыми — гобелены и охотничьи трофеи куда-то исчезли. Как и оружие, обычно развешанное между ними. Пусто.
Добравшись до кресла, с наслаждением уселась, вытянув ноги. Нет, все-таки верховая езда — не моя стихия. Не первый раз в седле сидела, а бедра и задница все равно болели. И поясницу немного ломило.
Домашние столпились вокруг меня, тараща глаза. Любопытные слуги держались поодаль, поближе к дверям, и смотрели как на заморскую диковину, словно у меня вдруг выросли три рога и длинный хвост. Я тоже с интересом и удивлением рассматривала двух девушек. Если не ошибаюсь, это погодки Янка и Ланка. Одной должно быть семнадцать, а другой около шестнадцати. Они в детстве были похожи как близняшки, так что сейчас, восемь лет спустя, оказалось тяжеловато сразу определить, кто из них кто.
Домашние столпились вокруг меня, тараща глаза. Любопытные слуги держались поодаль, поближе к дверям, и смотрели как на заморскую диковину, словно у меня вдруг выросли три рога и длинный хвост. Я тоже с интересом и удивлением рассматривала двух девушек. Если не ошибаюсь, это погодки Янка и Ланка. Одной должно быть семнадцать, а другой около шестнадцати. Они в детстве были похожи как близняшки, так что сейчас, восемь лет спустя, оказалось тяжеловато сразу определить, кто из них кто.
— Ты — Ланка? — ткнула я наугад пальцем в одну, повыше.
— Не-а, — девушка качнула головой. — Я — Янка.
— Да ты что! Была же самая мелкая, от земли не видать!
— Вытянулась! — с гордостью заявила девушка. — И все, что надо, округлилось, — она продемонстрировала аппетитную грудь. Эх, была бы у меня такая шикарная фигура — в пехоте ко мне мужики по-другому относились бы. Хотя кто знает. Прошлого не вернуть, но я бы не согласилась вычеркнуть ни одного дня.
— Красавица! Совсем невеста…
— Невеста. — Янка вздернула носик. — И жених уже есть!
Я залюбовалась сестрами. Про двух других спрашивать не стала — и так понятно, что они давно замужем.
— Что у тебя с ногой? — Мама заметила, что я как-то странно пристроила правую, не спеша сгибать ее в колене. — Повредила?
— Давно уже. Да ты не бойся, там уже нечему болеть.
— А то смотри, я ключнице скажу, она такой отвар из бодяги делает — приложишь на ночь, замотаешь как следует, к утру все как рукой снимет!
— Спасибо, мама, уже ничего не надо.
— Да, а вдруг нарыв?
— Нарыв был, — вздохнула я, понимая, что чем раньше все расскажу, тем будет проще. — Как раз на ступне. Туда стрела попала…
— Ой! — хором воскликнули сестренки. — Настоящая? Железная?
— Да. Насквозь ногу пробила. Вместе с сапогом.
— Так надо было промыть и бальзам какой-нибудь приложить. И ты теперь из-за этого хромаешь?
— Почти, мама… — я собралась с духом. — Нет у меня больше ноги.
— Это как — нет? А куда же она…
Вместо ответа я наклонилась, задрала штанину и отстегнула подаренный князем протез. Прислонила к креслу вместе с натянутым на него сапогом. Задержала дыхание, пережидая воцарившуюся в зале тишину и не глядя на лица родных. Я и так знала, что там увижу — боль, брезгливую жалость, тайное превосходство — вот, мол, а у меня такого нет… Что, удивлены? Это похлеще рогов и хвоста будет! В Пустополье давно привыкла к таким взглядам. Были там и другие, кому мое увечье не мешало. А здесь придется все начинать сначала.
— Ох ты, дитятко мое бедное! — запричитала наконец очнувшаяся мать. — Ох ты, бедная моя, бесталанная! Да на что тебе судьба такая сдалася! Да за какие такие прегрешения покарали тебя боги светлые! Это что ж такое деется? Что с тобою будет, ласточка? Ох ты, горе, горе горькое!
Продолжая голосить как по покойнику, она обхватила руками мою голову, прижав к груди. Ей вторили собравшиеся служанки, причитая и подвывая то ли из сочувствия, то ли по привычке.
— Отпусти. — Я вывернулась из материнских объятий, отмахнулась от ее рук. — Не надо. Это два года тому назад случилось. Я потому и не писала, что не хотела никому говорить. Не хотела, чтобы вы знали…
— А теперь чего ж? — В голосе матери послышалась обида.
— Теперь… Теперь все изменилось. — Я смотрела в пустой камин. У меня в душе сейчас было так же пусто и холодно. Интересно, найдется ли кто-нибудь, кто заставит снова почувствовать тепло? — Вы лучше скажите, где отец?
Подняла глаза на мать и сестер — и по их взглядам поняла, что уже знаю ответ.
— Полгода уже, — прошептала Янка еле слышно.
Комната моя была та же, что и много лет назад, на третьем этаже, угловая. Вещи остались прежними, но здесь много лет никто не жил, и посему помещение казалось чужим и холодным. Служанки, бросая на меня жалостливые и брезгливые взгляды — такая молодая и такая несчастная, трудно ей будет замуж выйти! — заменили старый слежавшийся соломенный матрас, принесли новое одеяло, смахнули паутину в углах и распахнули окошки, чтобы поскорее проветрить комнату. Я открыла один за другим все сундуки, заметила, что почти половина вещей там — явно не мои. Кажется, за восемь лет сюда привыкли сносить и складывать все, что так или иначе не годилось. Там нашлось полным-полно платьев, которые наверняка носили мои сестренки, пока не выросли из них. Отыскалось и несколько мужских вещей, оставшихся от отца.
Копаться в барахле меня отучила жизнь — шесть лет все мое добро умещалось в одном заплечном мешке. Поэтому я лишь кое-как освободила от тряпок один из сундуков и начала складывать в него свои немудреные пожитки. За этим делом меня застали сестры.
Янка и Ланка ввалились в комнату с горящими глазами:
— Ну, показывай, чего привезла с войны?
Я, сидевшая над придвинутым к лавке сундуком (встать перед ним на колени не получалось), подняла глаза:
— Чего?
— Дарене жених с войны золотое кольцо привез, — вспомнила Ланка и завистливо вздохнула. — И серьги с камушками. А еще — целую штуку материи. И двух кобыл привел! Это не считая серебра.
— И Ганьке тоже, — поддакнула Янка. — Такой браслетик! И еще целый сундук с одеждой! Там такие платья! С вышивкой вот тут и тут!
Я только покачала головой. Девчонки, что с них взять.
Нет, бывало, что и я мародерствовала. Особенно искала нижние рубашки — их легче было рвать на портянки. Украшения не брала — и не только потому, что не для чего. Просто была уверена, что убьют, и кому тогда все достанется? Однополчанам, которые станут делить мои вещи после похорон. Так пусть они сразу все возьмут, мне не жалко. Правда, болталось на дне вещмешка несколько колечек, но я почти все их продала, пока валялась у Яницы, — сразу после войны продукты были дорогими, и отдавать приходилось за бесценок, лишь бы обменять на хлеб и масло. Ну а потом, как стала жизнь немного налаживаться, пришлось начать копить на возвращение домой.
— Платье и у меня есть, — сказала я, доставая из мешка то самое, которое мне сшила знакомая портниха в Пустополе. Уже полгода как оно валялось в вещах, все не было повода надеть.
— Ух ты! — У сестренок загорелись глаза, когда изумрудно-зеленая юбка и широкие рукава с золотистым узорным лифом легли на постель, раскинувшись там каждой складочкой. — Красота-то какая! Это, наверное, принцессы платье было, да? Или княжны? Где достала? А почему только одно? Еще есть? Покажи!
Девчонки так и вертелись рядом, заглядывали в глаза, косились на мой тощий вещмешок, словно я оттуда, как из орешка, подаренного феей, могла извлечь еще два наряда лучше этого.
— Оно такое одно. — Я присела рядом, погладила дорогую ткань. Полгода хранила — и ни одного дня не носила.
— А откуда взяла?
— На заказ шили. Для меня.
— Это тебе жених подарил, да? — заглянула в глаза непосредственная Ланка.
— Ты чего? — Янка пихнула сестру локтем в бок. — Нет у нее никакого жениха! Был бы — сюда бы привезла, познакомила!
Я отвернулась, не желая показывать, как задели меня слова сестры.
— Не горюй! — Ланка подошла сзади, обняла за плечи. — Все будет хорошо! Ты в этом платье на праздник Середины Лета в город сходи. Сразу жениха найдешь! Даже с твоей ногой!
Ну, это уж они слишком! Я сгребла платье и запихнула его в сундук.
— Извините, девчонки, я устала. Спать хочу!
Сестры переглянулись и тихо выскользнули, на прощанье одарив жалостливыми взглядами. Может, и правда не хотели ничего дурного, но настроение все равно испортили.
Так началась моя новая жизнь на старом месте. Дел было много — война порушила хозяйство, хотя враги сюда и не приходили, но бои шли под самым Брылем, и пришлось отдать практически всю живность и все запасы для стоявшей рядом армии. А потом отбивались от мародеров. Кабы не богатые подарки, которые сделали двум моим вышедшим замуж сестрам их женихи, родителям и вовсе не удалось бы подняться. Отец-то и умер потому, что надорвался от всех этих трудов — не выдержало сердце. Теперь мать крутилась одна, и я искренне надеялась, что смогу быть полезной в мирных трудах.
Все рухнуло на восьмой день.
Я проснулась от тихого прикосновения руки к плечу. Встрепенулась, открыла глаза и увидела склонившуюся надо мной мать.
— Тсс, — она прижала палец к губам. — Одевайся и спускайся вниз! И не разбуди сестер!
Девушки спали в соседней комнате. Я торопливо оделась и крадучись сошла по ступеням.
На кухне, несмотря на ранний час, в очаге горел огонь. На разделочном столе стояла миска с подогретыми остатками вчерашней мясной похлебки, лежали початый каравай хлеба, лук, порезанное кусочками сало, стояла большая кружка домашнего сбитня. Слуги еще не вставали, мать все собрала сама.
— Садись, поешь, — сказала она. — И уходи.