Точно так же, как мы подсчитываем единицы пространства, мы можем подсчитать и моменты времени. Нам понятно, что один плюс один равняется двум, и одинаково понятно, что день после сегодняшнего — это завтрашний день. Одной и той же когнитивной способности люди обязаны своим умением сознавать или предвидеть будущее, позволившим каждой культуре составить календарь для измерения предсказуемого будущего в днях, временах года и годах.
…Результат нашей развитой способности считать — внутренне присущая способность осмыслять бесконечность
Наша способность к перечислению помогла нам понять, что пространственные измерения бесконечны, и аналогичным образом мы можем применить это понятие к временным измерениям. Мы можем составить представление не только о бесконечности, но и о вечности. Точно так же, как мы можем прибавить единицу к любому пространственному измерению, и так до бесконечности, мы можем поступить подобным образом и с временными измерениями (эта минута плюс следующая минута дадут минуту, которая наступит через одну, и так далее, до бесконечности). Благодаря способности сознавать, что временные измерения не имеют конца, мы в состоянии не только представить себе собственное будущее вплоть до неизбежной смерти, но и спустя долгое время после этого, в вечности. Поскольку мы имеем представление о таком понятии, как вечность, нам как виду приходится жить с сознанием того, что мы, наше физическое «я», существуем временно, потому что такова наша природа, а само время не кончится никогда. Благодаря осознанию вечности людям неожиданно пришлось примиряться с мыслью о том, насколько коротка жизнь. Если все прочие существа живут одной минутой, мы получили возможность соразмерять свою жизнь с ошеломляющим фоном, на котором она протекает, — с вечностью. Человечеству внезапно пришлось считаться с внутренним ощущением своей предельной и мучительной ничтожности. Выражаясь словами философа Блеза Паскаля, «конечное уничтожено бесконечным». Следовательно, ввиду нашей способности охватывать умом вечное и бесконечное, человек как вид был вынужден терпеть новую тревогу, по силе не уступающую той, которую вызвало наше изнуряющее осознание смерти.
Ввиду нашей способности осознавать бесконечность и вечность, математический интеллект, вероятно, сыграл столь же значительную роль в эволюции духовной функции, как и осознание смерти. Теперь нам предстояло защищаться не только от самой смерти, но и от всего, что могло произойти спустя долгое время после смерти. Внезапно человек сообразил, что, вероятно, он способен существовать (или, если уж на то пошло, не существовать) на протяжении всей вечности. Но как? В какой форме? Каков он, этот опыт вечности, — приятен или мучителен? Сохраним ли мы свое сознание, и если да, то в каком состоянии? Будет ли жизнь после смерти так же насыщена впечатлениями, как земная жизнь, или окажется состоянием абсолютного ничто, вечного небытия? Мало того, что все это может означать? Поскольку человеку как животному свойственно беспокоиться о своем будущем, вдруг оказалось, что люди обречены не только всю жизнь бояться смерти, но и опасаться того, что будет после смерти, возможности вечных страданий, или, что еще прискорбнее, вечного несуществования.
…Благодаря способности сознавать, что временные измерения не имеют конца, мы в состоянии не только представить себе собственное будущее вплоть до неизбежной смерти, но и спустя долгое время после этого, в вечности
Однако вместо того, чтобы позволить этим опасениям захлестнуть и уничтожить нас, природа, вероятно, в процессе естественного отбора отдала предпочтение тем, чья когнитивная восприимчивость позволила переработать концепцию смерти совершенно новым образом. Возможно, после сотен поколений, прошедших естественный отбор, сложилась группа людей, воспринимавших бесконечность и вечность как неотъемлемую часть самосознания и самоидентификации. Можно предположить, что у нашего вида развился ряд нейронных связей, которые побудили нас воспринимать себя как «духовно» вечные существа. Как только мы начали считать, что обладаем элементом бесконечного и вечного в себе, стало ясно, что наши материальные тела когда-нибудь исчезнут, но мы «запрограммированы» верить, что наше сознательное «я», которое мы привыкли именовать своим духом, или душой, будет существовать всегда. В итоге люди начали считать себя бессмертными, и эти представления сохранились почти в каждой культуре, существовавшей с тех пор, как появились первые люди[15].
Здесь и находятся когнитивные истоки нашей кросскультурной веры в бессмертие, — в присущем нам представлении о том, что мы одержим верх над физической смертью, поскольку наделены вечной душой. Как только мы начали воспринимать сознание как вечное по природе, физическую смерть мы стали считать не чем иным, как завершением очередного жизненного отрезка вечного существования. У представителей нашего вида вдруг возникла необходимость хоронить умерших по обряду, предвосхищающему перемещение вечного «я» или «души» покойного в другие сферы: так и зародилась присущая нам вера в загробную жизнь. С появлением внутренней склонности верить в бессмертное существование представители нашего вида в значительной мере избавились от тревоги, вызванной страхом неминуемой и окончательной смерти. Человечество было спасено.
Но даже если нам суждено жить вечно, что это означает? Людям по-прежнему требовалось избавление от страха перед неизвестным. Будет ли загробная жизнь полна вечного покоя и счастья? Или окажется еще более мучительной и опасной, чем наше пребывание на Земле? Поскольку родители не в состоянии защищать нас в загробной жизни, человечество нуждалось в вечных наставлениях и защите от всего, что может следовать после завершения жизни.
По Фрейду, «Бог — всевышний отец, а тоска по отцу — корень всех религий»{33}. Осознав, что смерть не только неизбежна, но и может наступить в любой момент, люди были низведены до состояния младенческой беспомощности, стали уязвимыми, как в день, когда появились на свет. А к кому дети внутренне тянутся в поисках защиты? К своим родителям. Но даже родители не в силах спасти человека от смерти. Взрослея, мы постепенно понимаем, что даже родители, которых мы некогда считали всемогущими, перед силами смерти в действительности бессильны. Зная об этом, куда должен обратиться человек за руководством и защитой? К кому или к чему должен был броситься первобытный человек, отчаянно жаждущий вечного утешения и безопасности? Вероятно, наша потребность в вечной защите облегчила отбор варианта когнитивной деятельности, способствовавшей укоренению у человека внутренней веры в некоего трансцендентального хранителя. Может быть, именно в этот момент когнитивной эволюции человека образовались нейронные связи, побудившие наших предков верить в «высшую силу», в то, что мы называем богом или богами.
В младенчестве, лежа в колыбели, мы инстинктивно тянемся к родителям за утешением и защитой, когда испытываем боль или страх. Вполне возможно, что наша кросскультурная вера в Бога представляет собой продолжение того же инстинкта. Фрейд выразил ту же мысль следующим образом:
Происхождение религиозных потребностей из младенческой беспомощности и тяги к отцу представляется мне бесспорным, особенно потому, что это чувство не просто продолжается со времен детства, но и постоянно подкрепляется страхом перед высшей властью судьбы. Не представляю, какая еще потребность в детстве так же сильна, как потребность в отцовской защите{34}.
В результате селективного давления, оказанного на человека как вид осознанием вечной смерти, образовались нейронные связи, породившие внутренне присущую веру во всемогущего воображаемого отца, обладающего безграничной властью и способного защитить нас как от смерти, так и от всего, что последует за ней. Словом, я полагаю, что в некий момент, случившийся в последние два миллиона лет, в период возникновения поздних гоминидов, сложилась когнитивная адаптация, позволившая нам справиться с осознанием смерти и в то же время сохранить самосознание. Получив этот когнитивный механизм в свое распоряжение в результате естественного отбора, мы оказались «запрограммированными» воспринимать физическую смерть гораздо более терпимым образом. Как только природа обеспечила нас нейрофизиологическими по происхождению когнитивными иллюзиями, способными защитить нас от неизбежной смерти, люди стали более приспособленными к выживанию, несмотря на присущий им страх. По словам специалиста по психологии религии Бернарда Спилки, «одна из главных функций религиозной веры — ослабить страх человека перед смертью»{35}. Та же мысль подкреплена высказыванием еще одного религиозного психолога, Мортимера Остова: «Религия — естественная защита против знания человека о том, что он неизбежно умрет»{36}.
С появлением духовного сознания наше когнитивное функционирование стабилизировалось до такой степени, что мы смогли жить сравнительно спокойно, несмотря на осознание неизбежной кончины
Оберегаемый от постоянной угрозы неизбежной смерти, человек мог заниматься повседневными делами с целью удовлетворения своих более «приземленных» потребностей. С появлением духовного сознания наше когнитивное функционирование стабилизировалось до такой степени, что мы смогли жить сравнительно спокойно, несмотря на осознание неизбежной кончины. Я утверждаю, что в этом и состоит назначение духовной/религиозной функции. Это ее логическое обоснование, причина существования. Но если предположение справедливо, оно подразумевает, что Бог — не трансцендентальная сила или сущность «где-то там», независимо от нас и вне досягаемости для нас, а скорее проявление унаследованного человеком восприятия, механизма преодоления, побуждающего нас верить в иллюзорную реальность, в итоге выжить, несмотря на присущее только нам осознание смерти.
В оставшихся главах я приведу разнообразные доводы, а также результаты недавних нейрофизиологических и генетических исследований, подкрепляющих данную гипотезу.
9. «Духовный» ОПЫТ, или Мы и наше сознание
Перечисляя всеобщие духовные верования и обычаи человека, я хотел бы подробнее рассмотреть еще несколько компонентов духовного сознания. Один такой компонент имеет форму не веры и не обычая, а скорее ощущения, которое, как оказалось, носит кросскультурный характер для человека как вида.
В своей книге «Недовольство культурой» Фрейд упоминает о письме от его друга, нобелевского лауреата Ромена Роллана. В этом письме Роллан описывает ощущения, которые он испытал и счел «подлинным источником религиозности». По словам Роллана, эти ощущения представляют собой
…особое чувство, никогда его не покидающее, обнаруживаемое им у многих других и, предположительно, присущее миллионам. Это чувство он называет «ощущением вечности», чувством чего-то безграничного, бескрайнего, «океанического[16] {38}.
Ромен Роллан был прав, полагая, что его опыт разделяют миллионы людей. Собственно говоря, археологические находки свидетельствуют о том, что представители каждой культуры с тех пор, как возникло человечество, испытывали чувства, почти идентичные тем, которые выразил Роллан. Неважно, о чем идет речь — возрождении в вере у христиан-пятидесятников, индуистском самадхи, фана в суфизме или сатори в дзэн, — в каждой мировой культуре описан опыт, в воспоминаниях о котором люди утверждают, что соприкоснулись с некой «высшей» истиной или силой, и этот опыт почти всегда идентифицируется как духовный, мистический, религиозный или трансцендентальный по характеру.
…Хотя ощущения приобщения к высшей силе или реальности часто возникают в религиозной обстановке, тому же опыту способствуют занятия такими нерелигиозными практиками, как медитация, йога, танцы или песнопения
Хотя подобные ощущения часто возникают в религиозной обстановке, тому же опыту способствуют занятия такими нерелигиозными практиками, как медитация, йога, танцы или песнопения[17]. По сообщениям, сравнимый опыт можно получить даже при созерцании некоторых геометрических рисунков. Майкл Мерфи из Эсаленского института утверждает, что полная сосредоточенность и концентрация, связанные с занятиями спортом, сами по себе являются одной из форм медитации, способной вызывать схожие ощущения. Помимо спорта известно много разновидностей медитации в движении, например, применяемые в китайском боевом искусстве тайцзицюань, японском айкидо и в быстрых воодушевленных танцах суфийских мистиков. Другой пример, йога со всеми ее движениями и позами, представляет собой еще одно средство достижения человеком подобных ощущений. В «Недовольстве культурой» Фрейд описывает такой пример:
Практика йоги действительно может пробудить такие новые ощущения и чувство всеобщности (отключением от внешнего мира, концентрацией внимания на телесных функциях, особыми дыхательными упражнениями). Он [Ромен Роллан] склонен считать это регрессией к древнейшим состояниям душевной жизни, уже давно покрытым позднейшими наслоениями. В этом он видит, так сказать, физиологическое обоснование мистической премудрости{39}.
Согласно Дэну Меркеру, автору книги «Гнозис: эзотерическая традиция мистических видений», в мистическом опыте можно выделить несколько категорий. Одну из них Меркер называет деистическим мистицизмом. Это опыт, который «включает ощущение присутствия воплощенной силы, провозглашающей «высшее» могущество. Эта сила может принимать облик человека (например Иисус), нечеловека (Кришна, Зевс, Ра, Один, Яхве), животного (дух медведя) или стихии (ветер или дух Земли)»{40}.
Еще одна разновидность мистического опыта, которую различает Меркер, — пантеистический мистицизм: «В этом случае возникает ощущение, что мир в целом — величайшая из сил и что сам человек — часть этого целого»{41}. В момент получения подобного опыта человека охватывает чувство принадлежности ко всему, что его окружает. Как описывал его один из подопечных Меркера: «Я чувствовал себя одним целым с травой, деревьями, птицами, со всем, что есть в природе». В своих мемуарах Эйнштейн рассказывает о собственном подобном опыте:
И все же бывают моменты, когда чувствуешь себя избавленным от самоотождествления с ограничениями и неполноценностью человека. В такие моменты кажется, будто стоишь в некой точке на маленькой планетке, в изумлении глядя на холодную, но волнующую до глубины души красоту вечного и невообразимого: жизнь и смерть сливаются воедино, нет ни эволюции, ни предназначения — только бытие{42}.
Меркер переходит к списку пяти симптомов мистического опыта, которые он считает наиболее общими и распространенными: ощущение единства или целостности, ощущение отсутствия времени, ощущение столкновения с высшей реальностью, ощущение сакральности и ощущение невозможности точно описать богатство этого опыта — симптом, который основоположник психологии религии Уильям Джеймс в «Видах религиозного опыта» назвал «невыразимым» качеством подобных впечатлений.
Мистический опыт описывают и другими выражениями, в том числе как «чувство неразрывной связи, единства с окружающим миром как одним целым»{43}, «опыт высшего порядка»{44}, «опыт чистого сознания»{45}, «космическое сознание»{46}, «ощущение единства»{47}, «более острое осознание высшей силы или реальности»{48}, «ослабление или потеря ощущения своего «я»{49}, «растворение обычного эго и функционирование эго нового типа»{50}, «измененные представления о пространстве и времени; невыразимое; понимание холистического, взаимосвязанного характера вселенной и своего единства с ней»{51} и «богоосознание»{52}. Более того, обычно сообщается, что подобный опыт вызывает чувства «непоколебимого спокойствия; восторга; возвышенного счастья»{53}, «блаженства»{54}, «экстаза»{55}, «мощного позитивного воздействия»{56}, «покоя и радости»{57}, «состояния уверенности»{58} и «эйфории»{59}.
Если рассматривать эти описания в целом, в них можно выделить несколько категорий, и я намерен продемонстрировать, что каждая из них соотносится с конкретными областями мозга. Такие ощущения, как «потеря чувства собственного «я» или «растворение привычных границ эго», указывают на опыт, надличностный по характеру, в ходе которого личная идентификация на время подавляется, оставляя ощущение отрешенности, отсутствия эго, единства с космосом.
Еще одна группа связанных с этим опытом чувств, «отсутствие ощущения времени и пространства», указывает на то, что привычные режимы функционирования временного и пространственного осознания также подавляются. Третья группа описываемых ощущений носит чувственный характер. Такие выражения, как «восторг», «экстаз», «эйфория» и «блаженство», свидетельствуют о чувственном опыте, при котором рассеивается привычная тревога.
Свидетельство влияния, которое оказывает на нас подобный опыт, — наличие в некоторых культурах особых слов, описывающих эти ощущения. Так, в Индии известно слово «сатчитананда», довольно часто встречающееся в священных и философских трудах. «Это составное слово на санскрите содержит три отдельных корня: «сат» означает существование или бытие, «чит» — знание и интеллект, а «ананда» — блаженство»{60}.