– А потому… – Полоз пригладил бороду. – Ежели княжна попадет к князю Воли, то он уж тогда с нашего князя всю кровь выпьет за выкуп. Отрежет землицы у Камня по самый посад.
– Или еще лучше – женит одного из своих балбесов на княжне, даром что мала еще. Окрутят у алтаря и всех делов, – Кривой невесело усмехнулся Хорьку. – Нас перебьют, чтобы мы заранее Оплота и Ласку не предупредили, а если мы и сбежим, то Ласка с Оплотом нас тоже не помилуют за глупость.
– Значит, так, – подвел итог Рык. – Враль сейчас отводит Дылду, Рыбью Морду и Заику к тому дому и возвращается сюда. Мы снова запрягаем лошадей и ждем от них вестей. Если к утру Серый со своими начнет запрягаться, собираться, мы сразу двинем вперед, вроде как по своим делам. И будем двигаться впереди. А потом подберем место и сделаем засаду.
– А если они останутся дневать? – уточнил Полоз.
– Значит, Враль успеет к своей вдове сходить, заслужил, – усмехнулся Рык. – А мы померзнем.
– Как же, померзнем, – пробурчал Дылда. – Только-только в тепло вошли. Я толком и согреться не успел. Почему я?
– А потому, что ты парень видный, здоровый, ты один с десятком справишься, если до драки дойдет, – улыбаясь приветливо, сказал Рык. – И если ты сейчас не оденешься и не побежишь, куда нужно, я тебе левое ухо для первого раза отрежу.
– Был уже первый раз, – проворчал как бы себе под нос Дед. – Летом он проспал телегу с хуторов. Говорил я, не нужно жалеть. Так что – оба уха резать нужно…
– Ухо! – сказал Дылда, вставая со скамьи. – Конечно, ухо. А сам ты, Дед, забыл?..
Все оделись.
Рык пошел, разбудил Медведя и подробно расспросил его о доме, в котором остановился Серый.
Оказалось, что в доме том живет травник с семьей. Семья большая, мужиков много: трое сыновей да два зятя, внуков с десяток. Тихо взять не получится никак, убедился Рык. В Перевозе травника уважали: он умел и отвар приготовить, и кости вправить. В Перевозе жил давно – уже лет пять. Поселился правильно, спросился у общества, заплатил княжеское за землю; дом не сам строил, плотников нанял местных, а потом еще и столы накрыл для всех желающих.
Правильный мужик – ничего не скажешь. Вы его лучше не трогайте, посоветовал Медведь. Ни он себя в обиду не даст, ни общество его обижать не позволит. И стражники княжеские за него вступятся.
Вернулся Враль, сказал, что оставил ватажников неподалеку от нужного дома. Вот только предупредить они могут не успеть: стоят сани с коробом во дворе нераспряженные. Не получится раньше их на тракт выйти.
И вперед сейчас послать сани – тоже не выходило. А если не будет сегодня уходить Серый? Так до самого Базара и идти? Или остановиться где и ждать? Ближайший постоялый двор далеко – засветло к нему зимой не доберешься, а по пути там есть несколько проселков к хуторам. Если Серый не в самый Базар направляется, то можно его потерять.
– Ладно, – решил Рык, – пойдем следом. Пусть они выезжают – мы за ними, вроде как купцы. Обоз у нас теперь здоровенный, подозрения вызвать не должен. Пойдем следом, посмотрим, а уж потом…
Серый выступил затемно.
Запыхавшийся Заика влетел во двор, замахал руками, пытался что-то сказать, но ничего у него не получалось, на него махнули рукой и стали выводить сани.
Медведь вышел проводить без факела, чтобы не привлекать внимания. Рык сунул ему положенную плату, добавил сверх того и пообещал, что вернутся и у него остановятся на обратном пути.
– Только травника не трогайте, – напомнил Медведь. – За него или за семью его я и сам вас обществу отдам.
– Слово, – сказал Рык.
Сани не спеша проехали сквозь село. Когда подъехали к восточной околице, там уже никого не было. Стражников пришлось вызывать из тепла на мороз; те вышли, пряча лица в воротники и ворча, что некоторым не спится, что поднимают ни свет ни заря, однако дорожную пошлину – по чешуйке с саней – взять не забыли.
За околицей, на опушке соснового бора, ватажников встретил злой замерзший Дылда.
– Быстро едут, – сказал он, заваливаясь в сани и укрываясь медвежьей шкурой, бесцеремонно стянутой с Враля. – Рыбья Морда за ними побежал. Может, сразу в бору и догоним, пока не рассвело?
– С ними никто из семьи травника не поехал? – спросил Рык.
– Хрен его знает. Вроде конными трое шло. Как и приехало.
– А если их кто-то из травниковых родственников еще ночью встречал? В Перевоз привел и дальше провожает? Один ведь конный лишний… А Медведь не шутил. И с ним ссориться нельзя, нам без своего человека в Перевозе никак нельзя, – Полоз сказал правильно, Рык с ним согласился.
Оставалось только ехать, в надежде, что утром все станет понятнее.
Рыбья Морда ждал на вершине холма, поросшего редкими соснами. Тракт далеко огибал холм, и через вершину можно было сани обогнать. Но только если двигаться пешком.
Рык взял с саней широкие лыжи, подбитые лосиной шкурой, быстро привязал их к валенкам. Кликнул с собой Враля, и оба скрылись среди деревьев. Остальные на санях двинулись по тракту.
– А мы, если догоним и княжну заберем, сразу в Камень вернемся? – спросил Хорек Кривого.
Их сани ехали последними, впереди идущие, с Дедом, маячили темным пятном, и Хорек решил, что сейчас как раз можно порасспрашивать Кривого.
– Не знаю, – честно ответил Кривой. – Княжну, конечно, отвезти следовало бы, но ведь мы хотим богатство заработать. Забыл? Молчуна нет, Жлоба тоже нет, а мы – есть. Вот мы и станем вместо них. Серого прижмем, потолкуем… Он-то, наверное, знает. Я так полагаю: ему все равно, у кого детей покупать.
– А мы будем детей воровать? – тихо спросил Хорек. – И ты будешь? И Рык? Мы же никогда детей не трогали. Ты же сам рассказывал. Дети малые не ответчики за зло на земле. Рассказывал?
– Рассказывал…
– Так что? Если нет дурь-травы, то не ответчики, а если есть – то можно воровать? Ведь везде – от гор, до моря и до степи – везде за торговлю людьми наказывают. Где руки рубят, где кожу сдирают… Заика вон говорил, что даже на Черную ярмарку поход собрать хотели три года назад.
– Собрали? – спросил Кривой.
– Нет, Заика сказал, что князья не сговорились, кто в походе главный будет…
– Не сговорились… То-то и оно, что сговорились. Думаешь, они не знают, что торговля живым товаром идет везде? Не знают, что по реке корабли идут, людьми набитые? Знают, не могут не знать. Пленных куда девают князья, которых из походов приводят?
– В рудники, на работы черные…
– Ага. И туда тоже, конечно… Но сколько тех рудников? Старые уже вычерпаны, новые ищут, да не очень находят. Железо сейчас стоит втрое по сравнению с прошлым годом. А тогда оно стоило втрое дороже, чем пять лет тому… Чем за сталь и оружие платить, за море? Золотом, что тоже заканчивается? Людьми. Людьми, они у нас еще плодятся и размножаются, меньше их не становится, а только больше. – Кривой потер лицо рукавицей. – Тут чего странно с Серым этим…
Кривой замолчал, и молчание его было недобрым и тяжелым.
– Что с Серым не так? – спросил Хорек негромко, боясь, что настроение Кривого испортилось, как бывало уже много раз, и он просто оборвет разговор или даже накричит.
Но Кривой ответил. Не сразу, но ответил.
– Знаешь, как набег происходит? Нет? Не видел еще пока… А набег на село происходит всегда одинаково. Село – не город, у него стен нет и стражи… Дома стоят, заборами огороженные, будто надеются люди в одиночку каждый от врага отбиться… От зверей заборы, и все. А когда кто нападает на село… Лучше затемно – после заката. Или, еще лучше, перед самым рассветом, когда небо уже светлеет, но еще темно. Тихонько подбираешься… Широко конными обходишь, чтобы собак не переполошить. Как обошли, круг поставили, так сигнал нужно подать. Не трубой или огнем – птицей закричать, совой, например, как уговорились заранее. Чтобы никто из селян не понял, что смерть пришла. Вперед пешие идут, крадутся. Если летом, так босые вообще, чтоб не стукнула подковка на сапогах… Когда ты подкрадываешься к селу… Против ветра идешь, чтоб запах твой собаки не учуяли. Идешь, крадешься, а ветер на тебя запахи сельские несет – дымок из труб, едой пахнет, скотиной… Пеленками детскими, опять же… Ты идешь, принюхиваешься, что-то щиплет вот тут… – Кривой хлопнул себя рукой по груди. – Ты ж сам из такого же села. Это ж и у тебя так дома пахло! А ты крадешься, и чем ближе к домам, тем осторожнее ступаешь… Вот к самому дому подходишь. К забору, если забор есть, а то просто к плетню, от огородов идешь, под ногами ботва хрустит… Подошел к дому, затаился. Потом… Потом полыхнет на конце села – бросил кто-то факел на крышу или просто сунул в стреху… Тихо, без крику… Это потом кричать начинают, как огонь увидят. А поначалу – ласточки только кричат. Вылетают из горящей стрехи, пищат, носятся, а не улетают – гнезда там у них и птенцы…
Тихо-тихо говорил Кривой, почти шептал, но Хорек слышал каждое его слово, боясь упустить хоть звук. И что-то ледяное шевелилось у него в груди, как тогда, в засаде, или на постоялом дворе Молчуна, или когда протянул Хорек нож к горлу умирающего сотника…
– …А люди бегут от домов. Бегут, бросают добро, скарб и скотину, только детей хватают, пытаются унести. И не на улицу – на улице страшные кони и всадники, размахивающие оружием и кричащие страшными голосами, – на огороды бегут люди и детей несут. Там – не увидит враг. Оттуда до леса рукой подать… А там – я. Кинжал у меня и веревки. И дубинка, тряпкой обмотанная… Они бегут в темноту, молча бегут, детям малым рты закрывают, а ты ждешь… не шевелишься, в правой руке дубинка, в левой кинжал. Или просто нож… Ножа тоже хватит… Да… Когда уже подбежали они совсем близко, так, что ты дыхание их слышишь, запах теплый, сонный… Тут дубинкой своей взмахиваешь… Не сильно, чтобы оглушить только, свалить на землю… Удар – первый падает. Почти без звука, как мешок. И следующий… Если ребенок на руках, роняют ребенка, а чтоб тот не заплакал, не спугнул остальных… ребенка – ножом. Или опять же дубинкой… Тут уж можно силу не сдерживать, потому как ребенок малый тебе не нужен: все равно он не переживет дорогу до твоего лагеря или до Ярмарки. Убить… А тут и солнце встало… Светло, все видно… Можно, не торопясь, дома обыскать, в сараи заглянуть, прижечь кого, чтобы тайники выдали… Собрать всех выживших, мужиков – отдельно, баб – отдельно. Стариков и старух порешить сразу на месте – они тоже не нужны… Детей малых, что уцелели… А что с ними делать? Думаешь, зачем на копья младенцев нанизывают или на мечи друг другу бросают… Зачем?! А нечего с ними больше делать! Не для чего их с собой забирать… морока одна. И оставлять – все равно помрут. На пожарище обязательно зверье придет… Берешь ребенка за ноги да об стену… Чтоб не мучился…
Хорек вцепился зубами в свою руку, чтобы не закричать. Во рту был соленый привкус крови, а он все сжимал зубы, будто боль могла унять ужас… Ужас и жалость к Кривому, голос которого почти совсем затих.
– Вот так! – спохватился Кривой, провел рукой по лицу и глубоко вздохнул словно после сна. – Тащить младенца – без толку. Тут и в твоем родном краю, у матери на руках они мрут постоянно, из десяти два-три выживают, а если их тащить много дней… Их же кормить нужно, и сил у них нет, и мать они задерживать станут. Если чуть постарше, годков с десяти-одиннадцати, самые сильные из них и выжить могут – такие нужны. И девочки с этого возраста уже… Уже денег стоят. А этот Серый – он забирает товар неходовой. И еще о здоровье беспокоится. С чего бы? Я еще у Молчуна про это подумал… Ничего, вот Рыка догоним, там все понятно станет…
Рыка с Вралем они нагнали только после рассвета. Солнце поднялось высоко, прежде чем Рык вышел на дорогу перед самой мордой передней лошади.
– Ну что? – спросил Полоз.
– Не они, – сказал Рык. – Нет там княжны.
– Как это нет? Серый Всадник, сани с коробом…
– И сани с коробом и Серый Всадник, – кивнул Рык. – Только не они это.
– Значит, так, – сказал подошедший к саням Враль, снял рукавицу и стал загибать пальцы. – Кони в сани запряжены белый и буланый. Под верховыми – серый, рыжий и серый в яблоках. Возница – худой такой, словно высушенный, волосы черные, бороды нет, только усы. А на дворе у Молчуна не так было.
Полоз кивнул молча.
– Могли они, конечно, лошадей сменить, как мы на заставе, могли и возницу поменять… – задумчиво произнес Рык. – Могли и крюк в сторону Воли сделать, но как-то много всего получается. Вот точно: если мы сейчас их остановим, то княжны там не будет. Не будет, голову даю.
– Как нам тогда быть?
– Пойдем следом. Они вроде едут спокойно, не оглядываются. Плохо, что скоро лес заканчивается. Дальше почти до самого Базара – рощи да кусты кое-где. Далеко будем держаться – потеряем. Ближе пойдем – могут заметить.
– А выбор есть? – спросил Кривой, внимательно слушавший разговор. – Мы – купцы. Так и пойдем. Не спеша. Это ж мы знаем, что нарочно за ними идем, а они – нет. Мало кто по тракту шляется.
С этим никто спорить не стал.
Тронулись в путь.
Тракт был абсолютно пустым. Хорек даже спросил Кривого, отчего это им навстречу никто не попадается, но тот только пожал плечами – мол, не знает. Может, просто так совпало, а может, путники весны боятся. Оно ведь как: чем ближе к морю, тем быстрее меняется погода. Выйдут на санях в дорогу, а тут – оттепель: дорога поплывет – и сиди на мешках месяц. А то и два. А то вдруг война началась – всяко бывает. Хотя, если бы война началась, то слухи б уже прошли, и Медведь точно бы о них рассказал. Война ведь для разбойников – пора особая.
Можно под шумок больше нахапать, а можно и нарваться. Появляется множество оружного люду, конные и пешие норовят сами чего захапать, у мостов и переправ выставляются заставы, обозы без надежной охраны и не ходят вовсе. Обязательно предупредил бы Медведь.
Солнце уже перевалило за полдень, когда ватага выехала на совершенно открытое место.
– Мы тут как муравьи на скатерти, – недовольно пробурчал Кривой. – И захочет кто не заметить, все равно в глаза бросимся.
Саней Серого впереди видно не было – парная упряжка шла быстрее. А еще поднялся встречный ветер.
Первый его порыв подхватил в воздух сухой легкий снег, ударил им в лица, пытаясь ослепить путников. Но на этом ветер не остановился. Небо стало заволакивать тучами – сразу потемнело, и теперь уже снег не только летел в лицо, но и падал сверху, закручивался вихрями, наносил удары то справа, то слева, норовя сбить с пути.
Свист ветра перекрыл все звуки вокруг.
Кривой что-то сказал – Хорек не расслышал и переспросил, но теперь Кривой ничего не понял и крикнул в ответ. Его крик ветер ловко перехватил и зашвырнул далеко-далеко в белую мглу.
– Оно и к лучшему! – прокричал Кривой уже в самое ухо Хорька. – Так хоть нас не заметят.
– А мы не заблудимся? – крикнул в ответ Хорек. Вокруг ничего не было видно, даже саней впереди.
– Небось! – крикнул Кривой. – Мне сказали, что я умру тяжело! А замерзать – не больно и легко. Это не моя смерть!
Хорек уже хотел было ответить ему, но тут вдруг кто-то простонал возле самого его уха, и ледяная рука скользнула по лицу. Будто покойник какой подкрался в этой круговерти, желая ударить и вцепиться в горло, но, видно, снег помешал – сшиб его, заставив только вскрикнуть и промахнуться. И мертвец не в горло впился, а лишь зацепил лицо.
Это сотник. Точно, сотник. Он ведь Волк, вот и воет сейчас вместе с ветром, пытается договориться, чтобы тот не мешал.
Хорек поднял воротник тулупа, сжался в комок и нащупал нож, который теперь всегда держал в валенке.
– Не тронь, – прошептал Хорек, – не тронь меня, Волк! Не я тебя мучил, а воевода!
Волк завыл, когти шаркнули по тулупу на спине.
– Не я, не я! Я отпустил тебя, Волк! Жалость проявил. Не тронь меня и друзей не тронь.
Хорек помнил, что люди обычно молятся в такие страшные мгновения, вот только никто из ватаги никогда не делал этого, по крайней мере вслух, и уж тем более не учил Хорька молитвам и заговорам. И выходило, что теперь ничто не стояло между ним и холодным дыханием мертвого сотника.
А Волк кружил, подкрадываясь все ближе, подвывая-постанывая от боли и предвкушения, потом легко вспрыгивал на сани, хлестал наотмашь по тулупу, холодил лицо дыханием, царапал кожу своей заледенелой шкурой.
– Не тронь, не тронь, не тронь, – шептал стынущими губами Хорек. – Нож, вот этот нож, смотри. На нем была твоя кровь, он тебя отпустил, вырвал из-под вороньих клювов! Отойди! Отойди, не то я снова ударю тебя этим ножом… Ты помнишь его? Помнишь?
Ветер усиливался, и Волк не выл – ревел над самым ухом, – толкал, пытался выбросить из саней, уволочь в темноту, забросать снегом, отомстить за то, что не похоронили его, оставили на дороге воронам на поживу.
И еще несколько голосов закричали во мгле, застонали, захохотали и заулюлюкали – это Молчун со своими слугами. Они тоже здесь, они не отпустят ватажников просто так, не отстанут, не простят.
Им нужен Рык. Им нужны Дылда, и Кривой, и Заика… И он, Хорек! Сотник не справился один, испугался ножа, позвал этих, чтобы вместе напасть. Хлесткие удары сыпались с разных сторон: в лицо, по спине, снова в лицо – они окружали Хорька, прижимались к нему своими ледяными телами, будто желая согреться… Нет, не согреться! Они хотят высосать тепло из его тела, из крови…
Упасть на дно саней, зарыться в шкуры – там они не найдут… не найдут. Не достанут. Кривой останется один. Никто не прикроет его спину… И он не знает, что мертвецы пришли за ними, настигли, подстерегли. Он пропустит всего один удар, холод пронзит его насквозь, как рогатина, как тяжелое копье дружинника с размаху… А потом придет черед Дылды, Заики, Деда – всех ватажников, даже не подозревающих об опасности. И последним – Хорек знал это наверняка – последним упадет Рык, вожак. И вот его мертвецы будут терзать долго, бесконечно долго, и не закончится эта пурга, пока не утолят они свою ярость, не напоят свою месть.
У них на пути только Хорек. Только он один рассмотрел мертвецов в метели, только он расслышал их голоса в реве ветра, и только он один может их остановить. Он один.