У Ганнона была и другая причина для осторожности. Установление способа связи с Аврелией могло помочь в достижении цели, но он так и не понимал, как вызволить ее, ребенка и Элиру из дворца. Даже если решить эту с виду неразрешимую задачу, что делать дальше? Долг перед Ганнибалом велел ему оставаться в городе, а это стало бы крайне опасно.
Прошла неделя. Потеря такого количества солдат гарантировала, что римляне притихнут. Эпикид был вроде бы доволен, как Ганнон обучает войска, и занят, как никогда. Предложение юноши принять большее участие в защите города – уловка, чтобы раздобыть сведения для Ганнибала, – вежливо отклонили, и Ганнон прикусил язык. Он при любой возможности ходил в пекарню, но Элиру так ни разу и не увидел. В отчаянии юноша зашел в храм Зевса, один из многих в Сиракузах. Несколько серебряных монет, вложенных в руку одного из жрецов, обеспечили жертвоприношение жирного ягненка и то, что бог услышит его мольбу, чтобы его подруга «нашла путь к нему».
Спокойствие, снизошедшее на Ганнона после жертвоприношения, испарилось, как только он покинул храм. У входа стояла толпа таких же просителей. Когда он протолкался между ними – человеком с воспаленными глазами, пришедшим искать излечения, и обезумевшей матерью, принесшей больного младенца, – его охватила горечь. Здесь все было так же, как в храмах Карфагена и, заподозрил он, в храмах всех богов во всех землях под солнцем. Нищие, хворые, умирающие, завистливые и скорбящие приходили с разнообразными жертвоприношениями, от денег до пищи, стеклянной и глиняной посуды, – и что получали взамен? Банальные слова от жрецов… Ганнона подмывало добавить «и больше ничего», но он не посмел. Только боги могли ему помочь. Это они устроили ему встречу с Аврелией. Они не допустят – не могут допустить, – чтобы все осталось как есть. Ганнон повторял это себе сто раз в день, но его все равно глодали сомнения.
Прошло еще несколько дней. Однажды вечером юноше показалось, что он мельком увидел возлюбленную на балконе, но он не посмел махнуть ей рукой, боясь, что кто-нибудь увидит. В бессильной ярости Ганнон решил поговорить с Клитом, своим единственным другом в Сиракузах. Сделав это, он отдаст свою жизнь в его руки, но теперь уже юноша был согласен на такой риск. Если не начать действовать, Аврелия останется вечно страдать от унижений в руках Гиппократа.
Он постучал в дверь Клита в тот же день, взяв с собой небольшую амфору вина и кусок лучшего окорока, какой можно купить за деньги. Из-за подарков Клит принял его еще радушнее. Предоставив Ганнону единственный табурет, он ловко сломал восковую печать на горлышке амфоры и налил две чаши. Подняв тост друг за друга, они выпили.
– Голоден? – Клит ткнул пальцем в окорок, который выложил на стол.
– Давай займемся им позже, когда вернемся из таверны.
Клит усмехнулся.
– Ага, мы идем в город, да?
– Да, было бы неплохо. Мои солдаты говорят, что есть хорошее местечко на задней улочке в Ахрадине. По общим отзывам, туда стоит сходить.
– «Трезубец Посейдона»! Ты про это место?
Ганнон ощутил легкое разочарование.
– Ты был там…
– Я переступал порог каждой таверны в Сиракузах. – Клит отхлебнул вина. – Впрочем, буду счастлив сходить туда еще раз. Особенно если ты платишь!
– Таково мое намерение, – подмигнул Ганнон. Он поколебался в нерешительности, но мысль об Аврелии заставила его продолжить. – Хочу попросить об одном одолжении.
Клит поставил чашу.
– Я как раз гадал, что у тебя на уме. Если это не нанесет вреда моему городу…
– Ничего такого, – быстро проговорил Ганнон.
– Тогда сделаю все, что в моих силах, – с широким жестом сказал Клит.
– Может быть, узнав, ты бы так не сказал.
– Ха! – Клит поднял руку, останавливая его. – Мне нужно еще вина.
Снова наполнив чаши и сделав большой глоток, он жестом предложил Ганнону продолжать.
– Помнишь ту римскую девушку, женщину, о какой я тебе рассказывал?
– Не так давно? Думаю, что помню… Та, которая замужем?
– Да. – Ганнон почувствовал, как его охватывают горячие чувства, но совладал с ними. Нужно, чтобы голова была холодной. – Она здесь. В Сиракузах.
– Шутишь!
– Нет. Видел ее около двух недель назад.
– Так вот почему ты так озабочен! Задумал, как бы ее трахнуть, да? – Клит зашелся хохотом, но, увидев, что Ганнон не присоединился, нахмурился. – Конечно. Она римлянка и не может свободно расхаживать по городу. Позволь угадать… Она пленница или рабыня, так?
Ганнон кивнул.
– Это будет нетрудно устроить. Положение командира среднего звена дает некоторые привилегии. Я пойду с тобой посмотреть, какой болван ее купил. Если ударить его несколько раз головой об стену, он увидит, как разумно будет продать ее тебе. Естественно, за гроши.
– Спасибо. Ты хороший друг, Клит. Но все не так просто.
– Почему же?
Ему пришлось бросить кости и рискнуть надеждой.
– Потому что ее владелец – Гиппократ.
У Клита захватило дыхание.
– Ты шутишь.
– Хотел бы я, чтобы это была шутка.
– Ты знаешь, что я поклялся служить Гиппократу и Эпикиду, обоим, не жалея сил, до самой смерти. – Голос Клита звучал твердо. Он уже связал себя обязательством.
– Раньше ты говорил, что Гиппократ может быть… – Ганнон помолчал, подыскивая слово. – Неприятным. Меня беспокоит, что он проделывает с Аврелией самые отвратительные вещи. Я не могу остаться в стороне и ничего не делать. Я должен освободить ее. – Клит ничего не говорил, и страх Ганнона возрос. – Здесь ничего общего с войной против римлян и моей верностью правителям. Если дойдет до такого, я умру, защищая ваш город. Клянусь тебе могилой моей матери.
Его слова потонули в зияющем молчании между ними.
– Будь я проклят, Клит, это женщина, которую я люблю, – сказал Ганнон.
Он уже видел, как стража Гиппократа приходит арестовать его. И был ошеломлен, когда Клит расхохотался.
– Что такого смешного?
– Твоя жгучая страсть, друг мой. Твои старания убедить меня, что твое желание не повлияет на военные усилия.
– Так ты поможешь мне?
– Как я могу не помочь? Ведь ты помог бы мне освободить мою возлюбленную, разве нет? Если бы это не противоречило твоей войне против Рима?
– Баал-Хаммон мне свидетель, помог бы! – с жаром подтвердил Ганнон.
– Значит, я прав. Нам нужен план, – заявил Клит. – Но особенно не надейся. Одно то, что нас двое, еще не значит, что все получится. Более вероятно, что у нас на глазах Гиппократа сбросят со стены.
Мрачное предупреждение не удержало Ганнона от улыбки. Теперь он был не один.
Глава X
– К этому можно привыкнуть, – сказал Матвей, подставив лицо склоняющемуся к горизонту солнцу. – Теплое солнышко днем. Приятный ветерок с моря. Никаких командиров в пределах видимости.
– Как и долбаных сиракузцев, – добавил Урций, плюнув с деревянной стены в направлении осажденного города.
Квинт не собирался спорить с товарищами. И правда, в последние недели жизнь немного успокоилась, но после ужаса неудачного штурма Сиракуз солдаты не видели в этом ничего плохого. Кроме того, было большой удачей, что командующий Марцелл не взял их часть с собой, когда недавно отправился преподать урок городам, объявившим себя союзниками Сиракуз. Мегару Гиблейскую он взял штурмом и сжег в назидание тем, кто бросает вызов Риму. Хотя победу и рассматривали как нечто большее, чем возвращение одного городка, римляне понесли большие потери… Хватит думать об этом! Временами Квинт задумывался, не сдают ли у него нервы, отчего испытывал стыд. Он не признавался в этом ни одной живой душе, даже Урцию. Но теперь вспыхнул.
– Нам бы не помешало встретить вражескую атаку, – сказал он с жаром.
– А? – Матвей посмотрел на него, как на сумасшедшего. – С какого перепою тебе этого захотелось?
– Солдаты коснеют, если не видят активных действий, – огрызнулся Квинт.
– Спятил, – сказал Матвей, постучав по голове. – Меня вполне устраивает еще немного побыть в стороне от сражений.
Раздраженный и немного обеспокоенный, что кто-то разглядит правду под его бравадой, Квинт немного прошел вдоль укрепления. Секция, какую они охраняли, располагалась близ основного лагеря и включала одни из проделанных через равные промежутки ворот, выходивших на Сиракузы. Ворота открывались, только когда посылали дозор проследить за возможной активностью противника. К счастью, такое случалось редко. До сих пор солдаты испытывали разумное почтение к смертоносным устройствам Архимеда. «Зачем рисковать жизнью солдат на ничейной земле, когда не планируется никакого штурма стен? – думал Квинт. – Марцелл не такой дурак. Он временно бережет силы для того времени, когда они понадобятся».
Ходили слухи, что в Сицилию направляется флот из Карфагена. Говорили, что он высадит войска на юго-западе. Это имело смысл. Там, на побережье, располагались города Гераклея и Акрагас, и почти до окончания предыдущей войны они служили оплотом Карфагену. Если слухи имели под собой основание, Марцелл не станет принимать вызов, решил Квинт. Несомненно, поэтому он и стал покорять городки вроде Мегары Гиблейской. Если слишком большая часть острова перейдет к Сиракузам и Карфагену, положение римлян в Сицилии окажется тяжелым для обороны, особенно если скоро прибудут тысячи карфагенян.
Ходили слухи, что в Сицилию направляется флот из Карфагена. Говорили, что он высадит войска на юго-западе. Это имело смысл. Там, на побережье, располагались города Гераклея и Акрагас, и почти до окончания предыдущей войны они служили оплотом Карфагену. Если слухи имели под собой основание, Марцелл не станет принимать вызов, решил Квинт. Несомненно, поэтому он и стал покорять городки вроде Мегары Гиблейской. Если слишком большая часть острова перейдет к Сиракузам и Карфагену, положение римлян в Сицилии окажется тяжелым для обороны, особенно если скоро прибудут тысячи карфагенян.
– Ставлю обол, что знаю, о чем ты думаешь, – откуда-то справа и сзади донесся голос Урция.
Квинт обернулся; ему не понравилось, что он не услышал приближения друга, и его по-прежнему раздражали собственные мысли.
– Ни о чем особенном.
– Врешь.
Уязвленный Квинт открыл рот, чтобы дать язвительный ответ, но Урций опередил его:
– Все мы забиваем себе голову дерьмом, с ужасом думая о еще одном сражении, брат.
Юноша посмотрел в обе стороны вдоль вала; к счастью, там никого не было.
– Кто сказал, что я думал об этом? – с пылом спросил он.
– Это ясно как день при взгляде на твое лицо, Креспо. Почему? Да потому что все мы до одного думаем о том же! Тразименское озеро и Канны были ужасны, и мы никогда их не забудем, но побоище в гавани было чуть ли не хуже. Все утонувшие… – Урций состроил гримасу. – Человек не может без ущерба для себя видеть такие вещи. Снова испытать тот кошмар никому не захочется. Это нормальная реакция. У нас всех на душе одно и то же.
Он крепко сжал другу локоть. Квинта распирала масса чувств. Страх. Облегчение и гордость, что у него есть такой друг, как Урций. Любовь к человеку, который видит его слабость и не осуждает за нее.
– Когда придет время идти и сражаться снова, твои яйца съежатся, но ты будешь сражаться вместе с нами, верно?
– Конечно! – ответил Квинт.
Несмотря на возможный исход – смерть, – было бы невообразимо повести себя иначе. Товарищи значили для него все.
Урций перехватил его взгляд.
– И мы будем рядом с тобой. Что бы ни случилось.
Квинт прислонил свой пилум и щит к парапету и неуклюже обнял приятеля.
– Ты хороший друг.
– Как и ты для меня, – ответил тот, обнимая его в ответ.
Юноша почувствовал, как в уголках его глаз выступили слезы.
– Я и не знал, что вы парочка моллисов! – воскликнул Матвей.
Вместо ответа Квинт и Урций сделали непристойный жест.
– Берегись, а то и тебя оприходуем! – с плотоядной улыбкой предостерег Квинт.
В это время Марий, еще один из их новых товарищей, издал свист, означавший «идет начальство», и все с внезапным интересом стали наблюдать, что происходит за валом.
Простучали шаги по ближайшей лестнице, и Квинт рискнул посмотреть влево. Поднимался кто-то незнакомый.
– Ребята, глядите! Это не из наших, – проговорил он краем рта.
Урций двинулся вдоль вала, как и полагается часовому. Его друг остался на месте в надежде, что командир, кто бы он ни был, не задержится здесь надолго.
К его досаде, шаги вновь пришедшего остановились рядом с ним. Квинт оглянулся и отдал салют.
Подошедший, центурион, критически осмотрел солдата. Он был чисто выбрит, с квадратным подбородком, лет сорока.
– Вольно.
– Чем могу служить? – спросил Квинт, становясь «вольно».
– Значит, это Сиракузы, – сказал центурион, рассматривая стены вдали. – Укрепления внушительные.
– Так точно.
– И неудивительно: полагаю, они простояли полтысячелетия… Ты принимал участие в штурме?
«Он пришел с подкреплениями», – удивленно подумал Квинт.
– Так точно.
– Все было так плохо, как говорят?
– Так точно. – Юноша старался забыть, как погибли Волк и Невезучий, но не получалось.
Центурион хмыкнул.
– Вы только что прибыли, центурион? – рискнул спросить Квинт.
– Да. Сенат прислал нас из Цизальпинской Галлии.
Квинт вдруг ощутил к центуриону родственное чувство.
– Вы тоже были при Требии?
На лице прибывшего мелькнула досада.
– Нет. Я находился в Виктумуле, в городке к западу от Плацентии. Во время сражения при Требии мне пришлось остаться за его стенами.
– Я помню Виктумулу. Ганнибал разграбил этот город после Требии. Вам повезло выжить.
Тут лицо центуриона потемнело. «Почему ему это не понравилось?» – удивился Квинт и попытался спасти ситуацию:
– Наверное, Фортуна улыбнулась вам в тот день, как и нам в гавани под Сиракузами.
Лицо центуриона немного смягчилось.
– Богиня удачи в лучшем случае капризна, но когда пала Виктумула, она, наверное, была в хорошем настроении.
– И с тех пор вы воевали с галлами?
– Да, с теми грязными дикарями. Будет неплохо для разнообразия повоевать с сиракузцами. Я слышал, тут можно убить и гуггу… Было бы здорово. – У центуриона загорелись глаза.
– Конечно, – бесстрастно проговорил Квинт.
Не стоило говорить, как его порадовало время, когда строили вал вокруг Сиракуз.
– Пера!
Центурион взглянул вниз. То же сделал Квинт. Внизу сидел на коне другой центурион, держа в поводу другого коня.
– В чем дело? – спросил Пера.
– Я тебя обыскался. Вызывают. На закате надо быть на совещании у командования. Марцелл хочет нас видеть. Ты готов?
– Да.
Ничего не сказав Квинту, Пера спустился по лестнице.
«Похоже, жесткий человек», – подумал Квинт. Он не знал, почему, но Пера ему не понравился.
Урций подошел к нему раньше, чем центурион добрался до своего товарища.
– Чего ему было нужно?
– Как обычно: посмотреть на Сиракузы.
– Значит, новичок?
– Да. Он и его часть прибыли из Цизальпинской Галлии. Они не сражались при Требии, и это, похоже, его больная мозоль.
Тут Пера оглянулся, и у Квинта похолодело в животе. «Дерьмо! Надеюсь, он это не услышал!»
– У вас прекрасный конь, – крикнул он, чтобы отвлечь внимание, указывая на вороного жеребца с белыми бабками.
Пера скривил губы.
– Что понимает в лошадях рядовой гастат?
Уязвленный, Квинт вспыхнул. Он скакал верхом с юных лет, может быть, вероятно, в отличие от Перы. Юноша сам решил пойти в пехоту, но в подобных случаях, когда не мог открыть слишком много, чтобы не быть разоблаченным, в нем вскипало возмущение. Не подумав, Квинт ответил:
– В детстве у нас было несколько лошадей.
– Умеешь скакать верхом? – В голосе Перы слышалось недоверие.
Квинт ощущал на себе взгляд Урция и понимал, что друг безмолвно умоляет его немедленно закончить разговор. Но им овладел какой-то демон. Плевать на Перу. Этого высокомерного болвана.
– Умею. И неплохо.
Пера взглянул на своего товарища и усмехнулся.
– Слыхал? Мы наткнулись на гастата, которому следует быть в коннице!
Второй центурион рассмеялся.
– Прекрасная находка! Может быть, тебе стоит устроить с ним гонку?
– Это мысль! – Пера снизу посмотрел на Квинта. – Что скажешь? Ты и я, сегодня вечером. Гай, – он кивнул на товарища, – даст тебе своего коня. Дашь?
– Конечно, – подтвердил центурион.
– Спасибо, но не смогу, – ответил Квинт, чувствуя, что ситуация быстро выходит из-под контроля.
Лицо Перы посуровело.
– Почему же?
– Рядовой не может соревноваться с центурионом, – ляпнул Квинт.
– Может, если ему прикажут, – прорычал Пера. – Хочешь, чтобы я сходил и поговорил с твоим командиром?
Квинт был почти уверен, что Коракс пошлет Перу куда подальше, но в таком случае сам он почувствует себя мальчиком, который ищет у папы защиты от хулигана. И снова самолюбие взяло верх.
– Нет, не надо. Я поскачу с вами.
– Креспо! Ты спятил? – прошептал Урций.
– Тогда до вечера, – сказал Пера. – Здесь, при смене второй стражи. Мы поскачем за валом.
– Хорошо, центурион.
Уже поняв, что сделал глупость, Квинт смотрел вслед двоим всадникам. Они перешучивались друг с другом.
– Вот болван! – воскликнул Урций. – О чем ты думал?
– Кем он себя возомнил? – злобно ответил Квинт. – Отец посадил меня на коня, когда я еще не умел ходить. Я обгоню его, как черепаху.
– Может быть. Но не сделаешь этого! Неужели ты такой идиот? Это же центурион! Такие, как ты и я, – ничто в сравнении с ним.
– Кувшин прав, – сказал подошедший Матвей. – Если ты его обгонишь, он тебе устроит веселую жизнь.
Марий тоже что-то проворчал, выражая согласие.
Квинт сердито кивнул, неохотно соглашаясь.
– Да, я слышу.
Его товарищи были правы. Соперничать с Перой было безрассудством. Придется дать центуриону победить. Его уныние еще углубилось, и на какое-то время Квинт пожалел, что отказался от своего привилегированного положения всадника четыре года назад. Но очень скоро сожаление прошло. «Если б я остался в коннице, у меня бы не было моих товарищей, и Коракс не был бы моим командиром, – подумал он. – Разве этого не достаточно?» Однако его наполнила горечь, когда он представил грядущую гонку. Ему придется не только проиграть, но и пережить унижения со стороны Перы…