– Охранять командиров поручили нам, а не сраным экстраординариям.
Среди гастатов поднялся веселый шепот. Такой чести они не ожидали. Обычную пехоту всегда задевало, что консула охраняют союзники. Какова бы ни была традиция – это всегда обидно. А нынешняя честь хотя бы немного компенсировала застарелую обиду.
Не теряя зря времени, Коракс взял первые пять шеренг, в том числе Квинта и Урция, и выстроил на открытой площадке. Поставив в самый центр трибунов и Перу, они двинулись навстречу сиракузцам, которые тоже выдвинули вперед такое же число солдат. Снова возросло напряжение. Ни один из присутствовавших бойцов – с обеих сторон – никогда не оказывался так близко к врагу без намерения убить его. «Кто первым скомандует своим солдатам остановиться?» – гадал Квинт. Они приблизились на достаточное расстояние, чтобы увидеть такое же напряжение на лицах сиракузцев и даже бусины пота под краями их шлемов. Команды остановиться так и не было. «Дерьмо! – подумал Квинт. – А что будет, если мы столкнемся?» Оставалось пять шагов, когда команда по-гречески заставила замереть сиракузцев на месте. Через мгновение такую же команду отдал старший трибун. Победа, хотя и ничтожная, тут же дала гастатам чувство превосходства. Они из-за щитов ухмылялись сиракузцам, а те бросали на них гневные взгляды.
– Разомкнуть ряды! – крикнул Коракс.
Такая же команда прозвучала по-гречески.
Четверо римлян собрались вместе с квартетом сиракузцев всего в десятке шагов от того места, где стоял Квинт. К его удивлению, одним из вражеских командиров был Клит. Он смотрел, как всегда, высокомерно. Как и Пера, Клит был посредником для своего начальства.
Квинт и все в пределах слышимости – римляне и сиракузцы – прислушивались изо всех сил. Последовали приветствия по-гречески и по-латински, потом каждый представился. Было решено говорить на греческом, поскольку трибуны – и Пера – говорили на нем лучше, чем сиракузцы на латыни. Квинт был рад: он сможет подслушать весь процесс. Были заданы вопросы о здоровье обоих Эпикида и Марцелла; обе стороны поблагодарили другую за соблюдение перемирия.
Цветистые любезности, наконец, закончились, но переговоры продвигались не быстро. Сначала трибуны отрицали, что держат Дамиппа пленником. Но даже когда признали это, их манера, похоже, означала, что Марцелл велел по возможности затягивать переговоры. Сиракузцы вели себя так, будто им все равно, вернут им Дамиппа, или он закончит свою жизнь распятым на кресте. Когда Коракс смотрел в другую сторону, Квинт объяснял Урцию, что происходит.
Диалог продолжался в том же духе. Похоже, Пера играл более важную роль, чем предполагал Квинт, и это страшно раздражало гастата. Репутация Перы еще возрастет. Юноша отвлекал себя разглядыванием гоплитов. Как и ожидалось, они выглядели крепкими ребятами. Вскоре его глаза переместились на башню Галеагра. Ее размеры и расположение вызывали ощущение силы и неприступности. Может быть, когда-нибудь это сооружение придется штурмовать, и возможность рассмотреть его сейчас была действительно редкой удачей. Квинт старался не думать о вражеской артиллерии. Лучше предположить, что при любом гипотетическом штурме он с товарищами достигнет стен живым. Однако у основания башни придется не лучше. Там они попадут под губительный дождь стрел из баллист, которые высунутся из отверстий в стене. Еще много людей погибнет. Напасть на ворота могло показаться предпочтительнее, чем лезть по лестницам на стены, но и тут было много путей, чтобы попасть к Гадесу. Даже если они будут под винеями, защитными навесами, покрытыми мокрыми кожаными панелями, когда попытаются разбить ворота, сиракузцы смогут убивать их сверху.
«Этот проклятый город никогда не взять», – злобно решил Квинт. Он со своими товарищами проведет остаток своей жалкой жизни в осаде и никогда не вернется в Италию. Единственный способ покинуть Сицилию – погибнуть у подножия укреплений.
Его глаза еще раз обежали башню. Она была отлично построена. Огромные известняковые блоки подогнаны один к другому с невероятной точностью. Между камнями не видно никаких признаков раствора. Квинт сомневался, что между ними удастся засунуть хотя бы кончик его гладиуса. От легионеров, стоящих к югу от города, доходили слухи, что эти камни были добыты там, где держали афинских солдат, плененных сиракузцами более двух сотен лет назад. Некоторые говорили, что в «ухе Дионисия», туннеле в форме листа, где до сих пор видны следы от зубил каменщиков, эхо регулярно доносит голоса афинян, что их души каким-то образом впитались в камни, давая стенам невидимый защитный слой.
И на Квинта навалилось тяжелое чувство. «Ерунда», – подумал он, вспоминая отца, который превосходно умел высмеивать подобные слухи. «Если не можешь поговорить с человеком, который сам видел, как с неба падают камни или как статуи двигаются на своих постаментах, – любил повторять Гай Фабриций, – не верь ни единому слову». И все равно, чтобы взять эти стены, нужна неземная помощь. Их толщина и высота таковы, что город выдержит любой штурм. С обеих сторон от Галеагры высота стен была в восемь больших блоков, а сама башня – вдвое выше.
Он зажмурился.
Только что из ворот вышел гоплит. Загородив глаза рукой от солнца, он двинулся налево от входа и ненадолго остановился, кого-то высматривая. Это не особенно заинтересовало Квинта. Его заинтересовало то, что гоплит встал прямо у основания стены и что он был примерно вдвое выше одного каменного блока. Мысль пронзила Квинта, как удар молнии. Издали и без стоящего перед нею человека стена казалась гораздо громаднее, чем была на самом деле.
– Проклятая штука вовсе не такая высокая, как кажется! – прошептал он.
Урций недоуменно взглянул на него.
– А?
– Смотри, – сказал Квинт, но гоплит уже ушел.
Не обращая внимания на друга, юноша стал крутить головой, высматривая командира. Центурион о чем-то говорил с Перой, и Квинту пришлось прикусить язык. Ему хотелось сказать о своем открытии Кораксу, но в данный момент это исключалось. А если сказать потом, то будет невозможно доказать свое открытие. А без доказательства Коракс не пойдет к Марцеллу. Он ничего не мог поделать.
Они снова пришли к башне Галеагра на следующее утро, но без младшего трибуна – по слухам, он слег от лихорадки. В его отсутствие Пера играл еще большую роль, чем на первой встрече с сиракузцами. В следующие два дня переговоры приняли такой характер: единственный трибун и Пера спорили со своими партнерами по переговорам о цене, которую следует выплатить за Дамиппа. Продвижение было медленным, но неуклонным. Однажды вечером Квинт крайне возмутился, услышав, как Коракс жалуется Витрувию. Когда появились два центуриона, он был в загоне для мулов, задавал корм скотине контуберния, и инстинктивно спрятался. Беседа показала, что интуиция не обманула его.
– Если дело пойдет так, этого болвана произведут во всадники, – ворчал Коракс. – Я бы не возражал, если б он в самом деле был со способностями, но пока что я не видел таковых. Высокомерный авантюрист с хорошо подвешенным языком.
– И в родстве с Марцеллом, – с кривой усмешкой сказал Витрувий. – Это помогает.
– Да. – Коракс плюнул. – И если его бездумный план примут, мы услышим бесконечные россказни, как Пера привел Сиракузы к падению.
– Какой план?
Квинт навострил уши.
Центурион фыркнул.
– По всей видимости, это тип хорошо сошелся с одним из сиракузцев, который имеет страсть к галльскому вину. В настоящий момент, по понятным причинам, в Сиракузах оно стало редкостью. Пера поговорил с трибуном, чтобы доставить этому сиракузцу груз вина через рыбака. Только для начала. Если парень окажется сговорчивым, за вином последует золото. Также ему пообещают высокую должность – когда город перейдет в наши руки.
– Надо признать, дерзкий план. Но сработает ли он?
– Даже если нет, Пера будет и дальше лизать зад Марцеллу.
Хотя Квинт и не мог терпеть слышать об успехах Перы, он был рад, что кое-что узнал. Коракс мог искать поддержки другого центуриона против этого негодяя, но суть заключалась в том, что он не любил Перу.
– Неплохое занятие для тех, кто хочет подняться по социальной лестнице. Хоть там и воняет немного, – усмехнулся Витрувий.
– Мы с тобой не так устроены, старина.
– Мы, хвала богам, – не так, но в мире много таких, как Пера. Хуже всего то, что Марцелл не видит, что за люди эти лизоблюды.
– Да, он просто принимает их слова за чистую монету. А Пера… – Коракс помолчал и продолжил: – Не думаю, что он перед чем-нибудь остановится на пути к своей цели.
– Надеюсь, ты ошибаешься, – сказал Витрувий.
– Сам надеюсь.
Центурионы удалились, и их голоса затихли.
Замысел Перы относительно сиракузского командира может ни к чему не привести, подумал Квинт, но если все получится, центурион наверняка выдвинется. Его переведут куда-нибудь, и возможность отомстить за смерть Мария будет потеряна. А что, если подсказать Кораксу, как взять город?
– Сам надеюсь.
Центурионы удалились, и их голоса затихли.
Замысел Перы относительно сиракузского командира может ни к чему не привести, подумал Квинт, но если все получится, центурион наверняка выдвинется. Его переведут куда-нибудь, и возможность отомстить за смерть Мария будет потеряна. А что, если подсказать Кораксу, как взять город?
Глава XXI
– Ты хочешь, чтобы я оставил свой пост, в кромешной тьме пробрался на ничейную территорию и подошел к городской стене, чтобы измерить ее высоту? – Голос Урция дрогнул на слове «измерить».
– Не так громко, – предостерег его Квинт.
Разговор происходил ночью в римском лагере; уже прошло некоторое время, как все забрались под одеяла, но это не значило, что четверо соседей, как и солдаты в соседних палатках, спят.
– Я что, похож на свихнувшегося? – Глаза Урция были полны мрачного недоверия. – Я согласен, что сиракузцы могут нас не услышать, но что, если ты ошибаешься насчет высоты камней? Что, если все напрасно?
– Говорю тебе, не ошибаюсь!
Приятель словно не слышал.
– А если кто-то другой, не Коракс, обнаружит, что нас нет? Нас казнят! И даже если это обнаружит Коракс, наша безопасность не гарантирована.
– Знаю, но…
Урций сердито перебил его.
– И других парней могут запросто приговорить к фустуарию за то, что мы ушли. Поэтому придется посвятить и их. – Он не отрываясь смотрел на Квинта.
Тот глубоко вздохнул. Он не ожидал такого отпора. Может быть, друг прав? Пера, конечно, законченный шлюхин сын, но он и сам совершил глупость, победив его в гонке. Может быть, лучше дать его звезде взойти на недосягаемую высоту? Тогда Пера исчезнет, и о нем можно будет забыть.
Но тут Квинт представил себе лицо Мария в его последние моменты на пристани. Он вспомнил, как друг остался умереть, чтобы дать спастись ему, и кровь снова закипела от злобы.
– А как же Марий? – Юноша швырнул этот вопрос в Урция таким обвинительным тоном, что Плацид на соседней койке заворочался. Но Квинту было уже все равно.
– При чем тут Марий?
Настала пора рассказать обо всем случившемся. Если он не расскажет, его дружба с погибшим соратником будет не значить ничего. Нужно рассказать Урцию, а потом товарищи решат, что делать.
– Я расскажу тебе, – сказал Квинт.
Когда он закончил свой рассказ, то уже знал, что все в палатке слушают. Он не был уверен, что именно Плацид разбудил остальных, но это не имело значения. Все в контубернии, солдаты, бывшие друзьями Мария, узнали, что заговор в Сиракузах мог бы остаться в тайне, если бы Пера сходил к Атталу. И, что было для них более важно, их товарищ мог остаться в живых.
– Теперь ты знаешь, почему я хочу сделать это, – сказал Квинт, тяжело дыша.
Урций протянул руку и сжал ему плечо.
– Понимаю твои мотивы, но не пойму, как мы этим отомстим за Мария. Пера может узнать, что мы измерили камни, но не узнает, зачем.
Квинт в темноте ощутил тяжелые взгляды остальных. Если он не найдет правильного ответа, то может потерять их всех. «Помоги мне, Фортуна», – взмолился он.
– Вот тут ты ошибаешься, Кувшин, потому что наш час настанет, когда мы будем штурмовать стены у Галеагры. Я разыщу Перу и найду способ в сумятице убить говнюка. Когда он будет умирать, то последним, что услышит, будут мои слова о том, что мы сделали и почему, и что ему не следовало бежать, оставив меня и Мария подыхать, как собак.
Никакого ответа сразу не последовало, и сердце у Квинта упало. Его товарищам, естественно, не хотелось рисковать жизнью в такой рискованной авантюре. Холод лизнул ему спину, когда до него дошла новая мысль: если хоть один не согласится с тем, что он только что сказал, они могут выдать его Кораксу или любому другому командиру. Решение могло быть только одно.
– Забудьте об этом, – прошептал он. – Я пойду к Кораксу. Расскажу ему, что увидел. Он может распорядиться этими сведениями, как хочет.
– Мы пойдем к Кораксу после того, как измерим стены, – сказал Урций.
– Да, – подтвердил Плацид.
Ошеломленный, Квинт сосчитал последовавшие согласные голоса. Их было четыре – с Урцием это составляло полный состав их уменьшившегося контуберния. Сердце бойца переполнилось чувствами и гордостью за то, что товарищи поддержали его.
– Спасибо, – прошептал он.
К тому времени, когда они подкрались к стенам около Галеагры, Квинт начал верить, что все пройдет, как задумано. Они подождали, пока проехал конник, в чьи обязанности входило проверять их пост, и получили тессеру – дощечку с написанным паролем на сегодня. Было почти немыслимо, чтобы после этого случилась еще какая-нибудь проверка, но, чтобы снизить риск, Квинт и Урций подождали еще час, прежде чем уйти с поста. Была уже глубокая ночь, когда товарищи пропустили их между бревнами частокола и опустили на землю с внешней стороны вала. С измазанными сажей из очага лицами, кистями рук и ногами, без всякого оружия, не считая кинжалов, они стали красться прочь, пока не удалились на добрых пятьсот шагов от римских укреплений. На этом расстоянии другие часовые вряд ли могли их услышать, но они, тем не менее, двигались с большой осторожностью. Было бы глупо зажигать факел, но удача благоволила – небо было ясное, и вдобавок к сиянию звезд светила луна.
В сотне шагов от Галеагры, узнаваемой по ее очертаниям и шуму прибоя рядом, они остановились. Квинт не боялся признать, что теперь ему было страшно. Одеревеневшая поза Урция выдавала то же чувство. Если они произведут малейший шум, сиракузцы обрушат на них град стрел. Лишь боги знают, что может случиться, если темнота больше не будет для них защитой. Следовало двигаться тихо, как кошка, подкрадывающаяся к своей добыче.
Квинт приблизил губы к уху Урция:
– Видишь ворота?
Тот указал на квадрат, чернеющий у основания стены.
– Нужно встать в тридцати – сорока шагах правее от него.
Приятель кивнул и сделал Квинту знак идти вперед, а сам последовал в трех шагах сзади.
Со стен раздался металлический звук, и они замерли. Квинт внимательно рассматривал укрепления и через некоторое время увидел, как к Галеагре что-то медленно движется – часовой. Посмотрев по сторонам, он больше не увидел никого на этом участке. Во рту пересохло. Вот оно. Назад идти нельзя, так как получится, что они рисковали зря. Квинт шагнул вперед. Моля Сомна, бога сна, наслать на вражеских часовых дремоту, он начал пробираться к указанному Урцием месту.
Через десять шагов он остановился и прислушался. Ничего. Инстинкт подсказал бойцу, что часовой болтает с солдатами в башне. Еще десять шагов, и снова ничего не видно и не слышно. То же и через тридцать шагов, и через пятьдесят. Пульс постоянно учащался, но присутствие Урция придавало сил. Квинт заставлял себя идти вперед, молясь, чтобы не обнаружилось каких-нибудь ям или ловушек, которых он не заметил во время переговоров. Когда двое друзей оказались в тридцати шагах от стены, наверху снова появился часовой. Квинт замер, сделав Урцию знак сделать то же самое. Часовой как раз остановился на некоторое время, прежде чем продолжить обход. В такие моменты боец взял за обычай долго наблюдать с римских укреплений, пока не удовлетворялся, что всё в порядке. Сиракузский часовой был не так бдителен. Не прошло и десяти ударов сердца, как он двинулся дальше и вскоре исчез из виду. Квинт подождал, считая про себя, пока тот не вернулся. Когда часовой снова ушел, он поманил Урция к себе и снова наклонился к его уху.
– Считаем до двухсот – за это время нужно подойти и снова убраться. На всякий случай, начинаем с двадцати. Ты считай тоже. Готов?
Урций кивнул.
– Пошли, – одними губами скомандовал солдат.
Сейчас они это сделают, убеждал себя он. Двадцать. Он с холодной решительностью крался вперед. Двадцать один, двадцать два, двадцать три. Его глаза перебегали с земли на стену и обратно, высматривая препятствия, о какие можно споткнуться и произвести шум, и непредвиденного часового, который мог их увидеть. В двадцати шагах от стены они обнаружили защитный ров, V-образную канаву глубиной в рост двух человек, если один встанет другому на плечи. Тридцать, тридцать один. Оба сели на край. Квинт скользнул вниз первым, тормозя пятками. На дне рос колючий терновник с острыми шипами, но юноша сумел выпрямиться и махнул рукой Урцию. Сорок восемь, сорок девять.
Он взглянул на стену. Теперь она нависала над ними, и в животе у него сжалось. В темноте стена казалась еще более неприступной. И часовые могли бы увидеть его, но их не было в пределах видимости. «Не думать об этом, – сказал себе он. – Сосредоточиться». Пятьдесят шесть, пятьдесят семь. Квинт протиснулся между двух колючих ветвей, порвав тунику. Урций шел следом. Не было нужды говорить, что делать дальше, все обсудили заранее. Шестьдесят четыре, шестьдесят пять. Началась самая рискованная часть, но юноша не останавливался. Если остановиться, страх может взять верх над ним. Урций встал спиной к стене, как можно ближе к внутреннему склону рва, и сцепил руки. Квинт уперся в них правой ногой и поднял себя вверх, поставив левую ногу ему на плечо и для равновесия схватив товарища за голову. Встав так, он поднял правую сандалию и встал Урцию на плечи. Семьдесят девять, восемьдесят.