— Хорошо, пап, — сказал Джейк.
Мистер Карстейрс вынул свой бумажник и перелистывал купюры, когда скользящие двери входа в гостиницу с шипением открылись и вошел незнакомец.
Это был высокий человек в голубом костюме, рубашке и галстуке, но на ногах у него были надеты старомодные, цвета бургунди, туфли. Вроде тех, которые люди называли «кроссовками».
— О, здравствуйте! — сказал мужчина, радостно улыбаясь всем четверым. — Так это, значит, гостиница?
Мистер и миссис Карстейрс перевели взгляд с незнакомца на большую табличку за столом администратора, которая гласила «Гранд Отель», и обратно.
— Да, — несколько язвительно сказал мистер Карстейрс. — Гостиница.
— Moltobene! — ответил незнакомец. — Один номерок. Есть какие-нибудь комнаты?
Джейк и Вена посмотрели друг на друга и затем на своего отца. Выражение его лица изменилось от надменной насмешки к утомленной покорности.
— Да, — сказал мистер Карстейрс со вздохом. — У нас множество номеров.
Он зашел с другой стороны стола администратора и открыл гостевую книгу в кожаном переплете, вынимая из своего кармана авторучку.
— Только одну комнату? — спросил он, всматриваясь в незнакомца поверх очков-половинок.
— Да, только одну, — сказал незнакомец, осматривая вестибюль гостиницы. — Все лишь старый я, я и я. Все из-за моего одиночества. Никого кроме нас, ребят, и так далее.
Джейк улыбнулся и бегло поймал пристальный взгляд незнакомца. Незнакомец подмигнул ему и вновь обратил внимание на мистера Карстейрса, которого, кажется, его поведение совсем не забавляло.
— Я могу знать ваше имя? — нетерпеливо спросил он.
— Да. Доктор.
Последовала долгая пауза. Мистер Карстейрс держал кончик ручки на дюйм выше бумаги, но ничего не писал.
— Доктор? — наконец спросил он.
— Верно, — ответил незнакомец, по-прежнему сияя.
— Мне понадобится ваше полное имя, — сказал мистер Карстейрс. — Если только ваше первое имя не…?
— А, точно. Да. Конечно. Смит.
— Смит?
— Ага.
— Первое имя?
— Джон.
— Джон… Смит?
— Ага.
Мистер Карстейрс громко фыркнул, но все же ничего не записал в книгу.
— Я не думаю, что здесь в любой момент без уведомления объявится миссис Смит, не правда ли? — сказал мистер Карстейрс, пытаясь попасть в поле зрения незнакомца.
— О, нет, — сказал незнакомец, его улыбка чуть прерывается. — Нет. Как я и сказал, только я.
— Доктор… Джон… Смит…, — сказал мистер Карстейрс, в конце концов записывая это. — У вас есть какой-либо багаж, Доктор Смит?
— Нет, — ответил Доктор, по-прежнему глядя на что угодно, кроме мистера Карстейрса. — Нет… путешествую налегке. Это мой девиз. Ну, один из моих девизов. Один из нескольких, на самом деле. У вас ведь может быть несколько девизов?
Последовала короткая пауза, словно мистер Карстейрс ждал, чтобы удостовериться, что Доктор закончил говорить.
— У вас есть особые диетические требования? — наконец спросил он.
— Нет, — сказал Доктор. — Разве что груши. Терпеть не могу груши.
— Никаких… груш…, — сказал мистер Карстейрс, помечая последнюю заметку в книге.
Как только он записал детали их нового гостя и взял плату за номер, мистер Карстейрс передал ключ-карту и пожелал Доктору хорошего дня.
Когда Доктор направился к лифтам, мистер Карстейрс дал Джейку одну купюру.
— Здесь десять. Принеси мне четыре банки полировки и не болтайся без дела. Тебе нужно будет заняться этими столами к пяти часам. Вам обоим.
Джейк и Вена печально кивнули и направились на выход к скользящим дверям, когда Доктор повернулся кругом и догнал их.
— Это ваши дети? — спросил он мистера Карстейрса.
— Да, — несколько нерешительно ответил он.
— Хорошо, только я не из этих мест и искал экскурсовода. Не возражаете, если я буду следовать за ними? Осмотрю достопримечательности?
Мистер Карстейрс повернулся к жене и пожал плечами.
— Не вижу никаких причин отказать, — сказала миссис Карстейрс, бросая смутно подозрительный взгляд на незнакомца. — При условии, что они вернутся к пяти. У них есть работа по дому.
— Они вернутся, — сказал незнакомец. — Не хотел бы удерживать двоих детей от их работы по дому, так буду ли?
Джейк и Вена переглянулись и в унисон пожали плечами перед тем, как выйти на металлическую пешеходную дорожку улицы Танбридж в компании своего нового гостя.
Как только за ними закрылись двери, Джейк обернулся и взглянул на незнакомца.
— Ваше имя на самом деле не Джон Смит, да? — спросил он.
— Неа, — с улыбкой сказал незнакомец.
— А как вас зовут? — спросила Вена.
— Доктор, — ответил незнакомец.
— Да, но какой Доктор?
— О, просто Доктор. Как вас зовут?
— Я Джейк, — ответил Джейк.
— А я Вена.
— У, — сказал Доктор. — В честь города или песни?
Вена нахмурилась.
— Неважно, — продолжил Доктор. — Приятно познакомиться, Джейк и Вена. Я Доктор. О… Уже сказал это. Ладно… куда мы идем?
Качая головами и вращая глазами, Джейк и Вена вели Доктора вниз по улице Танбридж. Хотя она и называлась «улицей», она была чуть больше коридора, к тому же очень многолюдной. Люди волочились в обоих направлениях, таща чемоданы и рявкая на свои семьи «не отставать».
— Много посетителей, значит? — сказал Доктор. — Должно быть, оживленно в гостинице.
— На самом деле нет, — сказал ему Джейк. — Есть эти гостиничные отсеки. Самые новые. Новее, чем наша гостиница.
— Шшш, Джейк, — скзала Вена, — ты знаешь, папе не нравится, когда мы так говорим.
В конце концов, они пришли к Садам Мирамонт, широкой площади, обсаженной серебряными березами и с каждой стороны окаймленной рядами магазинов. В центре площади были ряды ярких клумб, расположенных вокруг маленького фонтанчика.
Как и улица Танбридж, Сады Мирамонт кишели народом. В некоторых можно было узнать жителей колонии — дети в коротких штанах, платьях и полированных ботинках, взрослые в строгих твидовых костюмах — но большинство людей походили на туристов, многие из них издалека щелкали своими камерами и показывали пальцами на жителей колонии, как если бы они были животными в зоопарке.
— Посмотри на них! — сказала полная женщина в большой розовой шляпе, спешно проходя мимо со своей такой же большой семьей во главе. — Они все такие милые!
Джейк и Вена были единственными жителями, которые не были одеты так, словно они пришли из 1900-ых.
— Ну, — сказал Доктор, задирая голову и смотря на высокий изогнутый потолок отсека, едва различимый за ослепительным светом ста искусственных солнц. — Значит, это «Челси 426»?
— Да, — ответил Джейк.
— Хмм, — продолжил Доктор. — Очень в пост-модерне.
Он взглянул на детей в поисках одобрения, но встретил лишь пустые лица.
— Так сколько прошло времени с тех пор, как вы в последний раз были на Земле? — спросил он.
— Два года, — в унисон сказали Джейк и Вена.
— У, загадайте желание, — сказал Доктор.
Близнецы снова нахмурили брови.
— Это поговорка. Когда ты говоришь что-нибудь в то же время, что и кто-то… о, неважно. Два года, да? Два полных года здесь, на Сатурне?
Вена кивнула, закатывая глаза.
— Кое-кто не впечатлен! — сказал Доктор, улыбаясь. — А что насчет тебя, Джейк? Как вы тут наслаждаетесь жизнью в Скучно-на-Тви?
Оба ребенка рассмеялись, быстро прикрывая рты руками, как если бы боялись, что кто-нибудь может услышать.
— Ну, понятно, почему, — сказал Доктор. — Я хочу сказать, это очень мило и все такое, но… не знаю… все это немного однообразно, разве нет? Как одно большое… празднество однообразности. Два подростка, здесь, в Квейнтсвилле? Что вы чаще всего делаете ради забавы?
Их улыбки угасают; Джек и Вена взглянули друг на друга, а затем снова на Доктора, оба нахмурены.
— Ну, знаете, — сказал Доктор. — Как вы шалите? Я имею в виду, есть же какое-то место, где вы все болтаетесь? Играете свою музыку и пугаете старичков, или что там теперь дети делают…
Джейк покачал головой.
— На самом деле, нет, — сказал он. — Мы просто помогаем в гостинице. И ходим в школу.
— Что? — сказал Доктор, и затем более настойчиво: — Что? Но это смешно. Вы хотите сказать, что здесь, на «Челси 426», детям негде просто слоняться и надоедать?
Вена засмеялась, тряся головой.
— Нет, — сказала она. — Это строго против правил.
— О, — сказал Доктор саркастически искренним тоном. — И какие же тогда правила есть?
— Кодекс Колонии, — сказал Джейк.
— А как это называется дома? — спросил Доктор. — Это что-нибудь вроде Правил дорожного движения? Штрих-код? Код да Винчи?
— Кодекс Колонии, — повторила Вена. — Правила жизни в колонии.
— А как это называется дома? — спросил Доктор. — Это что-нибудь вроде Правил дорожного движения? Штрих-код? Код да Винчи?
— Кодекс Колонии, — повторила Вена. — Правила жизни в колонии.
— Правило первое, — сказал Джейк. — Никакой громкой музыки, в которой используются повторяющиеся ритмы или слова непристойной или развратной природы.
— Номер два, — сказала его сестра. — Никакой излишне демонстративной или открытой одежды не носить ни в какое время.
— Номер три. Никакого публичного пьянства.
— Номер четыре. Никаких публичных демонстраций чрезмерной любви, например, поцелуи с открытым ртом.
Джейк хихикнул.
— … или ласканий любого вида.
— Номер пятый, — сказал Джейк. — Никакого непристойного юмора или ругательств.
— И номер шесть, — закончила Вена. — Никакого скопления детей с 4 часов вечера до 8 утра.
Доктор глубокомысленно кивнул.
— Это все? — спросил он. — В общем, в двух словах, если суммировать Кодекс Колонии, это «Да не будешь ты веселиться»?
— Да, — сказала Вена, смеясь. — Более или менее.
Глава вторая
— Привет! — пронзительно крикнула майна[1], приземляясь на свои качели. — Привет!
— Себе «привет» скажи, — проворчал мистер Пембертон, неся четыре банки краски со склада в цех. Он вручил их Уоллесу Фитчу, своему пятнадцатилетнему помощнику, тощий скелет которого прогнулся от внезапного веса. — Вот так. Верхняя полка, рядом с лаком. А потом я хочу, чтобы ты опустошил мышеловки в судомойне. Честное слово… Мыши… Они повсюду. Вот мы здесь, за миллиард миль от Земли, и у нас все еще мыши!
Уоллес послушно кивнул, забираясь на стремянку; его руки, нагруженные жестяными банками с краской, дрожат.
— И не урони их, — сказал мистер Пембертон, тихо посмеиваясь сам себе.
Как только Уоллес поставил каждую банку на полку, лестница зашаталась и задребезжала под ним; он сошел вниз и поспешил обратно в склад со склоненной головой, оставляя своего шефа одного в цехе.
Мистер Пембертон был высоким, дородным человеком, его редеющие волосы были напомажены на куполе его лысой головы. Почти неизменно он был в своей рубашке, галстуке и белом переднике, и в кармане его передника всегда были три ручки: одна черная, другая — синяя, третья — красная.
У него была старейшая скобяная лавка на «Челси 426». Он и миссис Пембертон переехали всего спустя несколько месяцев после того, как колония впервые открылась для публики.
Сказать по правде, Земля им надоела. Незадолго перед их отъездом у миссис Пембертон было, как она говорила, «немного хлопот» с шайкой подростков, и ее кошелек украли. Вскоре после этого их магазин был разрушен, его окна разбиты. Город, в котором они жили, казался гораздо шумнее и более агрессивным, чем он был, когда они молодоженами переехали сюда в первый раз.
Мир изменился, и никто ни у кого не спросил, хотят ли они этого.
Жизнь на «Челси 426» едва ли могла бы быть другой. Люди здоровались друг с другом на улице, все оставляли двери незапертыми, и дети знали, что надо говорить только тогда, когда говорят с тобой. Это был простой стиль жизни, сравнимый с суетой Земли, но им нравился этот стиль.
Мистер Пембертон возвращался в склад, складывая в стопку коробки гвоздей, когда услышал, что забренчал колокольчик и майна захлопала крыльями. Он вернулся обратно в магазин и увидел детей Карстейрса из «Гранд Отеля» и высокого худого незнакомца в темно-синем костюме. Мистер Пембертон поприветствовал Джейка и Вену ободряющим «доброе утро», но его выражение лица скисло, когда его глаза встретились с глазами незнакомца.
— Доброе утро, — сказал он, произнося это почти как вопрос.
— Доброе! — ответил незнакомец с жизнерадостной улыбкой.
— Могу чем-нибудь помочь?
— О, нет, — сказал незнакомец, подходя к прилавку и протягивая руку. — Я Доктор. Я просто следую на экскурс.
Со строгим кивком мистер Пембертон пожал Доктору руку, а затем повернулся к Джейку и Вене.
— Нам нужна полировка для мебели, — сказал Джейк.
Мистер Пембертон кивнул, но не сводил глаз с этого незнакомца, назвавшего себя Доктором, даже когда прошел цех, направляясь к полкам с полировкой.
Доктор тем временем подошел к клетке с майной и всмотрелся сквозь решетку.
— Эй, там, привет! — сказал он.
— Эй, там, привет! — сказала майна.
— Сколько вам нужно? — спросил мистер Пембертон, забираясь на маленькую стремянку, пока не оказался на высоте банок с полировкой.
— Четыре, — ответил Джейк.
Мистер Пембертон снял четыре банки и принес их на прилавок.
— Это будет стоить двенадцать кредитов, — сказал он. — Цены поднялись, простите.
— Но у нас только десятка, — сказал Джейк, — и папа сказал, что мы должны принести четыре банки. Можно мы заплатим вам два кредита завтра?
Мистер Пембертон улыбнулся.
— Это было бы приемлемо, — сказал он.
— Это было бы приемлемо! — крикнула майна.
Доктор нахмурил брови на птицу и посмотрел на мистера Пембертона.
— О, не обращайте на него внимания, — сказал мистер Пембертон. — Он никогда не замолкает.
— Я представляю, — ответил Доктор. — Мало веселого, сидеть в маленькой клетке.
— Ну, я не слышал каких-либо жалоб, — сказал мистер Пембертон. — Простите… Я не расслышал как следует ваше имя. Доктор…?
— О, просто Доктор, — сказал Доктор, обезоруживающе улыбаясь. — Я здесь ради Цветочного Шоу. С нетерпением его жду, на самом деле. Не могу дождаться.
Мистер Пембертон кивнул, все еще с осторожностью наблюдая за Доктором. Как только он дал Джейку банки в коричневом бумажном пакете, Уоллес вышел из склада и застыл на месте.
— О… эм… привет, Вена, — сказал он, его голос на полуслове изменил тон, а щеки стали светло-розовыми.
— Эм… привет, Уоллес, — сказала Вена, уставившись на свои туфли.
— О, привет, Вена, — сказал Джейк передразнивающим писклявым голосом, хихикая.
Мистер Пембертон обернулся к Уоллесу с предостерегающим свирепым взглядом.
— Я надеюсь, ты вычистил мышеловки! — рявкнул он, и Уоллес робко кивнул, убегая обратно в склад. Мистер Пембертон согнул верхушку пакета, прежде чем вручить его Джейку, и Джейк, в свою очередь, дал ему деньги.
Ребята весело помахали на прощание мистеру Пембертону, когда вышли из магазина, но Доктор задержался в открытых дверях и перевел взгляд с мистера Пембертона на майну и обратно. Он задумчиво кивнул, не говоря ни одного слова, повернулся и закрыл дверь. С еще бренчащим колокольчиком над дверным проемом, майна пронзительно крикнула: «Пока!»
Мистер Пембертон выждал секунду перед тем, как шагнуть из-за угла и пройти к окну. Он проследил за ними тремя стальным взглядом и прошипел голосом едва более громким, чем шепот: «Доктор…»
Они были на полпути к Садам Мирамонт, когда Джейк начал петь:
— Уоллес и Вена на дереве Ц.Е.Л.У.Ю.Т.С.Я…
— Замолчи! — сказала Вена.
Доктор засмеялся и затем бросил на Джейка строгий взгляд, который молодой мальчик принял за сигнал к тому, чтобы перестать петь.
Они были на другой стороне Садов Мирамонт, рядом с входом на улицу Танбридж, когда один из больших телевизионных экранов, подвешенных над площадью, вспыхнул с фанфарами, и появились слова, написанные жирными буквами: «ПОВЕСТКА ДНЯ СМОЛЛСА». Доктор и дети остановились и взглянули на экран, где сейчас буквы исчезли, чтобы открыть приземистого мужчину с короткой шеей и грубоватым выражением бульдога.
— Подождите минуту, — сказал Доктор, щурясь на экран. — Я его где-то раньше видел…
— Приезжие, — сказал человек на экране с явным отвращением. — Куда бы вы ни посмотрели, везде приезжие. Знаете, что я хочу сказать? Они приветствуются в гостях, но мы не хотим, чтобы они остались, и до сих пор мы чаще и чаще слышим о гостях, подающих на разрешение остаться здесь, на «Челси 426», после Цветочного Шоу. Этого ли они действительно хотят?
— Это Райли Смоллс, — сказал Джейк. — Он все время по телевизору.
— Конечно, нет! — продолжал Смоллс, наклоняясь немного ближе к камере; его лицо теперь приобрело хмурый вид. — Но участвуем ли мы в обсуждении? Правильно… ни одна душа! Наш мэр слишком занят тем, что рисуется перед всеми нашими гостями, чтобы позаботится о том, что думает простой человек на улице, разве нет? Что ж, я говорю — довольно. Неужели мы действительно хотим, чтобы наш стиль жизни изменился до неузнаваемости?
— Но это невозможно, — сказал Доктор. — Он был по телевизору года тому назад. Буквально года назад…
Это было правдой. В тех редких случаях, когда Доктор смотрел телевидение двадцать первого века, он встречал этого же самого человека, с тем же хмурым видом и с тем же недовольным тоном голоса. Он был журналистом в самом общем смысле этого слова и, тем не менее, ведущим своего собственного шоу.