— Батяка, абреков поболе десятка, — крикнул он.
— Где ты был? — отбивая чеченскую саблю, оскалился на него Дарган.
— Мамука послала в дальнюю комнату, где спальня сестер.
— Отсиживался там, гвардеец?
— В то окно никто не полез. Тебе помочь?
— Сам управлюсь!
Осознавая, что Софьюшка решила сберечь жизнь ученого сына, Дарган чертыхнулся в душе, затем с силой закрутил перед чеченцем знаменитый стальной круг. Прижав противника к стене, он молниеносным движением полоснул его по низу живота и, не обернувшись на сломавшуюся пополам фигуру, отошел на середину спальни.
— Беги к матери в горницу, она там с твоими сестрами, — устало добавил он.
— Понял, батяка, — и Захарка моментально исчез.
Покачавшись на одном месте, Дарган захватил пальцами широкий рукав рубашки и взялся смахивать обильный пот, слепивший глаза. Во всем его теле ощущалось непривычное чувство усталости. Сестры по-прежнему нигде не было видно, не подавала она и голоса. Казак решил, что Маланья спряталась где-то в доме, и хотел было опереться о спинку кровати, но в эту ночь об отдыхе можно было только мечтать. Не успел он управиться с едкой влагой, заливавшей глазные яблоки, и унять дрожь возбуждения, как сзади послышался неясный шум.
Сотник крутнулся волчком, стараясь рассмотреть новых бандитов, проникших в спальню, увидел крашеные бороды и подумал, что ученый сын с подсчетами малость напутал. Чеченцы лезли в хату тараканами на хлебные крошки. Засверкали турецкие сабли, загорелись выпученные от бешенства глаза, абреки затанцевали на месте, не зная, в каком направлении бежать дальше.
В следующий момент со стороны улицы донесся залихватский посвист, перебиваемый стегающими звуками выстрелов. Даргану стало ясно, что станичники успели собраться и окружить усадьбу со всех сторон. В голове его пронеслась мысль о том, что теперь деваться разбойникам некуда, кроме как лезть только в хату. Между тем, заметив сотника, бандиты бросились в тот угол, в котором на полу возвышалась темная куча чего-то похожего на тряпье, один из них подхватил ее на руки и прижал к груди. Дарган понял, что это его сестра, но живая или мертвая, угадать было невозможно.
Он дернулся в том направлении, на ходу заворачивая за спину руку с шашкой.
— Не подходи ко мне, я зарежу ее, — раздался визгливый крик, принудивший казака брезгливо поморщиться. — Убирайся в хату, мы уйдем, а женщину оставим здесь.
— Куда вы пойдете, если станичники уж весь курень обложили? — выскакивая на середину комнаты, оскалился Дарган. — Бросайте оружие и сдавайтесь, иначе порубим всех до единого.
— Мы уйдем, — заблажил абрек, по виду старший над остальными. — В твоем доме мы знаем все ходы и выходы.
Дарган только головой качнул, он даже не подозревал подобной осведомленности врагов. К чеченцу примкнули его соплеменники, заклацали белыми зубами, словно попавшая в засаду стая бирюков. Женщина в объятиях разбойника по-прежнему не подавала признаков жизни.
— Маланья, — позвал Дарган, не получил ответа и, почуяв неладное, снова окликнул сестру по имени. — Маланья, ты живая? Сестра, почему ты молчишь?
— Она потеряла сознание, — закричал абрек, словно к его горлу тоже приставили кинжал. — Клянусь, если мы вырвемся отсюда, твоя сестра останется жить.
Казак не знал, что ему делать. то ли бросаться с шашкой на абреков, столпившихся в углу помещения, то ли ради сохранения жизни родной сестры выйти в горницу и подождать, пока бандиты выберутся из хаты. Вряд ли им удастся вырваться из кольца станичников, хотя ночная мгла кого-то сможет и укрыть. Но где гарантия, что они говорят правду и не тронут Маланью. Не впервой было мусульманам обманывать иноверцев, в ту же очередь называя их неверными.?
Пока Дарган рассуждал, что же предпринять, в окне показалась лохматая шевелюра казака в одной нательной рубашке.
— Дарган, где ты там, — окликнул его родной голос. — Эй, братка, отзовись, иначе мы пошлем в распыл всех захваченных в полон разбойников.
— Здесь я, Савелий, — сотник перевел дыхание и опустил шашку. — Залезай сюда, начнем уговаривать немирных отпустить нашу сестру подобру-поздорову.
— А может, они на мену согласятся? — присоединился к разговору хорунжий Черноус. — У наших ног с пяток дагестанцев кувыркаются, со снежных вершин спустились, шерстью по самые уши заросли.
— Не знаю, согласятся или как, только Маланья на призыв не отвечает.
— Если что, тогда разговор короткий…
Савелий запрыгнул на подоконник, перекинул ноги в спальню, за ним показалась треугольная фигура Черноуса, облаченная в черкеску, следом, отдуваясь медведем, перевалился старый Федул, за ним друг Гонтарь. В дверь забарабанили десятки кулаков, под стеной кто-то запалил смоляной факел и просунул его в окно.
Дарган хотел было пойти навстречу друзьям, как вдруг увидел безжизненное лицо Маланьи. Сестра висела на руках у абрека, раскинув в стороны руки, зрачки ее закатились, из открытого рта вывалился белый язык. Терзавшие душу сомнения о том, что она потеряла сознание, испарились. Маланья была мертва. Наверное, ее убили еще до того, как в помещение ворвалась вторая стая разбойников. А может, блаживший от ужаса абрек сначала проткнул женщину кинжалом, а потом загородился ее телом как щитом. Но это уже не играло роли.
Одним прыжком Дарган перескочил помещение, вздернул шашку и увидел перед собой бородатые лица, перекошенные страхом и злобой. Несколько бандитов не успели вовремя покинуть подворье станичника и надеялись на то, что русские в который раз отпустят их на свободу, не истребовав даже выкупа. Но теперь они поняли, что просчитались. В свете нестойкого пламени факела они прочли на лице Даргана свой окончательный приговор. Казак давно перенял у горцев не только форму одежды, но и многие обычаи. Тонкие ноздри раздувались от жажды кровной мести.
— Дарган, опомнись, — успел крикнуть хорунжий Черноус. — Может, Маланья еще живая!
В проеме двери показался Панкрат, за ним из горницы прибежал Захарка, и наконец между сыновьями в спальню протиснулась Софьюшка со шпагой в руках.
— Батяка, абреков надо брать в полон, — подался вперед Панкрат. — Нам Петрашку от чеченцев еще выручать.
— Не тронь их, батяка, — заблажил и Захарка. — У Мусы наш младший брат…
Но Дарган не слышал этих призывов, они не в силах были пробить его чувства ненависти к бандитам с большой дороги, не щадившим в станицах ни малых, ни старых. Сотник воздел шашку и полоснул ею по сбитому пласту человеческих тел, пытавшихся загородиться друг другом. Затем еще раз и еще.
— Дарган!.. — Софьюшка попыталась образумить мужа, она крепко пристукнула разутой ногой по полу. — Месье Д'Арган, шан зэ-ли-зэ…Мой муж, вы не правы!
Но Дарган и подоспевший к нему брат Савелий рубили и рубили, они опускали клинки с плеча, с тягучей сладостью, до тех пор, пока по стенам спальни не расползлась безжизненная масса рваной плоти, забрызгавшая все вокруг потоками крови. И не было силы, которая смогла бы остановить братьев от совершения возмездия, наконец-то настигшего непрошеных гостей.
Когда с абреками было покончено, Дарган вырвал из месива человеческих тел Маланью, положил ее на середину комнаты и заглянул в белое лицо, заляпанное темными сгустками. Оно было спокойным, лишь зрачки успели подернуться серой пленкой. Он подсунул под ее волосы подушку, валявшуюся на полу. Подбородок сестры вздернулся вверх, обнажив резаную рану на горле, из которой со сляканием вытолкнулся клубок загустевшей крови.
— Будто какую овцу, — ни к кому не обращаясь, обронил казак, не в силах унять бурное дыхание. — Словно перед ними не люди, а… животные.
Вокруг стояла напряженная тишина, лишь на подворье раздавались проклятья абреков, сложивших оружие, да резкие окрики охранявших их станичников. Из горницы в спальню со свечами в руках вошли девки, Аннушка с Марией, и сразу рванулись к матери, застывшей на одном месте. За их спинами мелькнула встревоженная Аленушка с ребенком на руках, за ее ночную рубашку держался старшенький Александр.
— Больше среди нас потерь никаких? — обозрев семью слепым взором, спросил Дарган.
— Все живы, батяка, вот только Маланью жалко, — ответил за всех Панкрат. — И ранения пустяковые, абреки не смогли нас одолеть.
— И не одолеют, — поднимаясь во весь рост, Дарган стянул губы в белую нитку. — Видать, чеченцы доселе не понимают, что зло порождает зло.
— Больше среди нас потерь никаких? — обозрев семью слепым взором, спросил Дарган.
— Все живы, батяка, вот только Маланью жалко, — ответил за всех Панкрат. — И ранения пустяковые, абреки не смогли нас одолеть.
— И не одолеют, — поднимаясь во весь рост, Дарган стянул губы в белую нитку. — Видать, чеченцы доселе не понимают, что зло порождает зло.
— Со злом нужно бороться добром, — почуяв неладное, Софьюшка сделала шаг навстречу мужу.
Но Дарган уже поворачивался к Черноусу, пытавшемуся затолкать шашку в ножны.
— Сколько разбойников, говоришь, вы взяли в полон?
— С пяток имеется, — откликнулся хорунжий. — А что ты надумал, Дарган?
— Увели бы вы их, от греха подальше.
— Куда вести, кругом гольная ночь. Утром в москальский штаб и доставим.
— Москали немирных тут же и отпустят, — усмехнулся кто-то из казаков. — Мол, дорогие абреки, идите в свои аулы и занимайтесь мирным трудом. А на левый берег больше не заявляйтесь.
— А разбойники москальского приказу так и послушались, — ощерился Савелий и повторил: — Так они и послушались…
Дарган подошел к окну, посмотрел на темное небо, подсвеченное ущербным месяцем, на черные свечи раин и круглые черные же шары чинаровых крон. Седые щетины его усов вдруг вздернулись от дьявольской улыбки, перекосившей лицо.
— А ведь и правда зло порождает зло, — кинул он через плечо. — Да и куда тащить этих нелюдей, когда вокруг ночь непроглядная…
Он вспрыгнул на подоконник и пропал за стеной хаты. Через мгновение оттуда донеслись гортанные крики горцев и растерянные восклицания охранявших их казаков. Но в спальне никто не пошевелился, чтобы остановить ненужную бойню.
Лишь дедука Федул подтянул толстый живот к хребту и пробасил наподобие станичного уставщика:
— Совсем Дарган умом тронулся, постарел, чи шо! Ни своих не слушает, ни чужих не щадит.
Станица гудела встревоженным ульем. Еще не бывало такого, чтобы за короткое время бандиты дважды врывались в казачье поселение и пытались расправиться с семьей станичного сотника. Похороны Маланьи тоже прошли неспокойно. Несмотря на азиатский уклад жизни, казаки женщин не обижали и в обиду чужим не давали. До этих двух случаев, когда к Даргановым наведался Муса, а потом отряд горцев во главе с дагестанцами, стычки с немирными происходили обычно на кордонах или при засадах. Здесь же явно было совершено целенаправленное действие, говорящее о том, что о покое казакам надо забыть.
Станичники удвоили секреты, усилили боевое охранение населенного пункта. Поначалу Дарган не вылезал из камышей, надеясь подстрелить кровника Мусу, но того будто след простыл. Потом казак угомонился, лишь чаще обычного посещал кордон, старшим на котором был Панкрат. Душу его не прекращали терзать сомнения, потому что к обычной в этих местах кровной мести прибавилась охота за сокровищами, о которых он сам давно перестал думать.
Однажды сотник возвратился с база и с порога направился к Софьюшке, гремевшей в печке чугунками. Та обернулась к мужу встревоженной цесаркой.
— Что-нибудь случилось? — негромко спросила она.
Эта женщина никогда, даже в самых крайних случаях не повышала голоса, приучая к нездешней культуре своих детей.
— Я вот о чем подумал, — Дарган придвинул лавку, сел сам, усадил жену. — Казаки рассказали, что разбойники охотятся за бриллиантом французского короля и алмазным ожерельем, цены которым еще никто не назначил. Разве они находятся у нас?
— О бриллианте я впервые слышу, да и про ожерелье ничего не знаю, — Софьюшка пожала плечами и вскинула на мужа голубые глаза. — Прости, но сначала надо разобраться в том, откуда у бандитов появились такие сведения.
— Здесь ничего удивительного нет, — отмахнулся было Дарган, но все же взялся за пояснения: — Во-первых, наш друг Гонтарь за кружкой чихиря мог проболтаться станичникам о раздобытом нами кладе. Он часто бывает в лавке у армянина, куда наведываются мирные и немирные горцы. Во-вторых, мы и правда живем не по средствам, а это всегда бросается в глаза.
— Я как раз не об этом, тут картина более-менее ясная, — сказала Софьюшка и поправила на голове платок. — Абреки ищут не просто какой-то бриллиант, а именно камень из короны короля Людовика Шестнадцатого, да и ожерелье, наверное, не обычное.
— И тут все понятно. Когда тот же Гонтарь вернулся из похода, он сказывал мне, что жена хозяина подворья проболталась о пропаже драгоценного камня величиной с детскую голову. Будто он такого… как бы глубокого синего цвета. Я помню его рассказ до сих пор, наверное, он понравился и посетителям лавки, — покривил щеку сотник. — Кроме того, усадьба в Париже, где мы раскопали схрон, была расположена на стыке дорог, идущих со всех концов света, а ведь не только у нас караваны купцов продолжают ходить древними путями.
— Абреки перехватили один из таких караванов, и купец, побывавший на острове Ситэ, все это им и выложил. Ты про это хочешь сказать?
— А разве так не может быть? — вопросом на вопрос ответил Дарган.
— Да сколько угодно! Святая дева Мария, даже здесь есть поговорка, что гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда сойдутся, — всплеснула руками Софьюшка. Сойтись-то они могут, но вот дружбы между людьми разных национальностей в здешних местах я еще не видела со дня своего приезда. Но что ты хотел бы узнать от меня?
— Давай перетрусим сокровища еще раз, — посмотрел на жену глава семейства. — Кстати, мы давно не слышали звона золотых погремушек. Как бы они там не позеленели от времени.
— Золото не зеленеет, это не медь, оно лишь покрывается тончайшим слоем патины, — задумчиво пояснила собеседница. — Я согласна, тем более что детям пора собираться на учебу и нам придется выкладывать пекшеш их преподавателям.
Дарган неловко поднялся с лавки. Его больно кольнуло не упоминание о подарках столичным господам, а бездумно произнесенное женой слово "детям", будто Петрашка никуда не девался. Но он промолчал.
Они вытащили со дна сундука, окованного медными листами, дубовый ларец в виде дикой утки со сдвигающейся на бок спинкой с сидящим на ней утенком, и долго копались в груде колец, перстней цепочек и подвесок с драгоценными каменьями. Мелодичный звон заполнял пространство, заставляя вспоминать те давние дни, наполненные любовью и тревогой. В хате никого не было, сыновья с утра отправились нести службу на кордоне, а девки Аннушка с Марьюшкой невестились на улице. Но сколько супруги ни перебирали сокровища, ничего похожего на искомое среди них не находилось. То же самое ждало их, когда они открыли ореховую шкатулку, затем снова дубовую.
Объемистые коробки стояли на пачках с деньгами, придавливая их ко дну сундука. Даргану было неприятно сознавать, что семья владеет богатствами, вложить которые в дело не представлялось возможным. Не раз он ловил на себе пристальные взгляды супруги и каждый раз отводил глаза в сторону. Сотник не мог ответить на вопрос, почему сокровища пропадают без дела, как не желал категорически покидать родные края. Он не представлял себя без казачьего уклада жизни, без стройных свечей раин, без бурного течения непокорного Терека с таким же народом, населявшим его берега.
Сложив драгоценности на место и закрыв крышку сундука, Дарган прошел в горницу и опустился на лавку. Рядом присела Софьюшка.
— Если бы я знала, как выглядит ожерелье, то я бы постаралась вспомнить, может быть, оно было в числе тех золотых изделий, которые я отнесла на продажу богатым людям во Франции, — она медленно провела рукой по закрытому волосами лбу.
— Скорее всего, так оно и получилось, — согласился казак. — Тогда мы спешили избавиться от сокровищ, иначе нас поймали бы и сдали в комендатуру. И не сидели бы мы сейчас здесь, не рассуждали бы о жизни. Вообще ничего бы не было.
— Но про бриллиант величиной с детскую голову, имеющий глубокий синий цвет, я могу сказать точно — подобных камней не было среди добытых нами драгоценностей.
— Значит, кровник Муса дал абрекам неверные сведения. Когда настанет время, придется ему не только ногу, но и язык укоротить.
— Думаю, здесь ты прав полностью, — согласилась с мужем Софьюшка, набожность и великодушие которой тоже имели свои пределы.
Она снова загремела чугунками, так как время незаметно подошло к ужину.
Дарган встал и пошел готовить лошадь для поездки к сыновьям на кордон. Сытый кабардинец прядал стоячими ушами, помахивал подвязанным хвостом. Сотник вывел его из конюшни на баз, огладил крутые бока. Позванивала наборная уздечка с серебряными бляхами, которую казак привез в родную станицу еще с Отечественной войны. Не изменял себе Дарган и с выбором породы коней, за это время успев заменить уже пятого по счету кабардинца.