А теперь от тайны гибели Бектэра перейдем к тем последствиям, которые повлекло за собой это убийство. А они не замедлили возникнуть и оказались весьма безрадостными для нашего героя — Темучина. Едва Таргутай-кирилтух получил известие о смерти Бектэра[42], как тут же явился к становищу Борджигинов с сотней своих тургаудов (стража, телохранители вождя). Его приближение было замечено издалека, что, кстати, говорит о том, какая напряженная обстановка, с постоянным ожиданием расплаты, царила в семье Темучина после убийства Бектэра. Семья, бросив все, ударилась в бега. Женщины с малыми детьми бросились в тайгу и спрятались в одном из ущелий, Белгутэй стал рубить засеку, чтобы не пустить конников Таргутая в лес, в то время как Хасар стрельбой из лука удерживал противника на расстоянии. Что делал в этот момент Темучин — не совсем ясно, но известно, что, когда тайджиуты четко дали понять, что пришли только за ним, старший сын Есугэя бежал в почти непроходимую чащу на вершине горы Тэргун. Тургауды Таргутай-кирилтуха гнались за ним до самой чащобы, но последовать за Темучином туда не рискнули: в лесу всегда можно получить неожиданную стрелу в грудь, да и вообще воевать в лесах монголы не любили и не умели. В итоге тайджиуты просто плотно обложили весь горный бор, отрезав Темучину все пути к бегству. Они отлично понимали, что лес может быть прекрасным убежищем… но только до тех пор, пока есть пища в седельных мешках. В лесу монголы-степняки выживать не умели, тем более в одиночку. Так что время работало на тайджиутов, а не на беглеца.
Сын Есугэй-багатура продержался в этих почти нечеловеческих условиях невероятно долго — не менее девяти дней. Это потрясающее терпение и само по себе удивительно, а если учесть, что в это время ему было не больше шестнадцати лет (события происходили в 1178 или 1177 году), то это может свидетельствовать о его очень сильной воле. Вероятно, Темучин рассчитывал, что и его врагам надоест ждать и они уйдут, однако Таргутай-кирилтух тоже оказался терпелив. На десятый день Темучин понял, что смерть от голода совсем близка, и рискнул спуститься в долину, но здесь его уже поджидали дозоры тайджиутов. Он был схвачен, и Таргутай-кирилтух увез его в свой улус.
Здесь Таргутай и подверг наследника Есугэя «законному» наказанию. Казни, которую, вероятно, ожидал сам Темучин, так и не последовало. Возможно, тут сыграло свою роль указанное выше монгольское понимание закона, а может быть, в поддержку провинившегося выступило тайджиутское общественное мнение: люди еще не забыли выдающихся заслуг его отца, и расправа Таргутая над сыном героя сильно подпортила бы его «имидж» справедливого родового вождя. А всего вероятнее, Таргутай-кирилтух хотел как можно больше унизить сына своего старого противника, к тому же держа его как заложника под жестким контролем. Если вспомнить, что «кирилтух» означает «завистник», то такие мотивы действий Таргутая представляются вполне возможными.
Как бы то ни было, казнь была заменена другим наказанием, весьма унизительным для гордого потомка рода Борджигинов. Темучину надели на шею деревянную колодку-кангу, сделав его почти беспомощным, так как руки заключались в ту же колодку, так что человек, носящий кангу, не мог даже самостоятельно поесть. Кроме того, чтобы еще больнее уязвить самолюбивую натуру Темучина, Таргутай-кирилтух запретил ему проводить более одной ночи в каждой юрте. То есть юноша должен был ежедневно скитаться от юрты к юрте, выпрашивая ночлег и умоляя, чтобы его накормили и напоили. Возможно, эта мера носила и некий превентивный характер, снижая вероятность побега. Ведь постоянная смена жилья практически не давала Темучину возможности завести друзей, которые могли бы помочь ему бежать. Таргутай-кирилтух был неглупым и предусмотрительным человеком. Но коса его зрелой предусмотрительности в данном случае нашла на камень юношеского стремления к свободе. Темучин, словно зверь, терпеливо выжидал своего часа, и однажды такой день настал.
Шестнадцатого числа первого летнего месяца тайджиуты справляли на крутом берегу Онона праздник полнолуния. Как водится, было выпито немало кумыса, пошли пляски и борцовские состязания. К ночи тайджиуты утомились и разошлись кто куда. Стеречь Темучина остался лишь один слабосильный парень, да и тот, видимо, был порядком пьян. Пленник сполна использовал эту беспечность тайджиутов. Он крепко ударил сторожившего его парня своей шейной колодкой по голове и, воспользовавшись его полуобморочным состоянием, — и от удара, и от выпитого кумыса, — бросился бежать к Онону. Сначала Темучин попытался отлежаться в густой ононской дубраве, но, когда оклемавшийся охранник завопил, что упустил колодника, и на его крики начали собираться хмельные тайджиуты, беглец бросился в воды Онона. Плыть самостоятельно он не мог, но деревянная колодка не давала ему утонуть, поддерживая голову над водой. В конце концов, Темучина отнесло в глухую ононскую заводь. Он знал, что приречный лес обшарят в первую очередь, и остался в воде, надеясь, что его не заметят. На беду, на небе в это время не было ни облачка, а полная луна ярко освещала округу. Казалось, рушатся последние надежды на спасение. Но судьба хранила сына Есугэя. В этом случае она появилась перед ним в образе некоего Сорган-шира, монгола из племени сулдус, потомственного утэгу-богола тайджиутов.
Сорган-шира, которому участники поисков доверили осмотреть реку, в то время как остальные искали беглеца в лесу, почти сразу наткнулся на Темучина. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, а потом Сорган-шира сказал: «Вот за то, видно, и не любят тебя тайджиутские братья, что ты так хитер. Но не бойся, лежи здесь, я тебя не выдам». И сулдус поехал дальше.
Когда тайджиуты, не найдя пленника, стали совещаться, что делать дальше, Сорган-шира высказал предложение пройти всем вновь по тем же путям поисков и поискать бежавшего потщательнее и подольше. Конечно, у здравомыслящего участника поисков такое предложение искать только на своем участке могло бы вызвать подозрение (а сулдус, похоже, предлагал эту идею даже дважды), но в том-то и дело, что здравомыслящих после грандиозной пьянки не нашлось. С мнением Сорган-шира согласились и, разумеется, опять никого не нашли. А он сам, проехав около Темучина, посоветовал тому лежать подольше, так как «тайджиутские братья точат на него зубы».
Темучин лежал в реке так долго, как только мог вытерпеть (даже летом многочасовое лежание в воде — удовольствие ниже среднего). Наконец, он понял, что поиски на эту ночь закончились: Сорган-шира больше не возвращался. Тогда беглец вылез из воды и, находясь в безвыходном положении, — с колодкой и пешком далеко не убежишь — пошел искать юрту своего негаданного спасителя. По сути, надежда на помощь этого утэгу-богола была единственным шансом спастись из плена. И надо сказать, что надежда эта была не совсем беспочвенной. Дело в том, что за две ночи до побега Темучин ночевал как раз в юрте Сорган-шира. Сыновья сулдуса, Чимбай и Чилаун, которые явно не питали большой приязни к своим хозяевам-тайджиутам, очень по-доброму отнеслись к пленнику этих самых тайджиутов. Они хорошо накормили юношу и даже ослабили ему шейную колодку, что позволило Темучину нормально поспать. Да и сам Сорган-шира, имея для этого полную возможность, не донес на беглеца, а ведь выдача последнего принесла бы ему благосклонность Таргутай-кирилтуха и других родовых вождей. В то же время, если бы обман вскрылся, это грозило бы Сорган-шира очень серьезными неприятностями. Так что Темучин, будучи юношей весьма неглупым, рассуждал вполне правильно.
Ориентируясь на постоянный стук мутовки (обязанностью Сорган-шира как утэгу-богола тайджиутов было изготовление кумыса, и семья пахтала его до самого рассвета), беглец легко нашел нужную юрту. Его неожиданное появление вызвало шок у хозяина. Ведь одно дело — недонесение, от которого всегда можно было и отговориться, свидетелей-то не было. И совсем другое — прямая помощь в побеге пленника, да еще столь ценного. За это можно было поплатиться и головой. Так что Сорган-шира попытался прогнать Темучина, но тут за беглого колодника вступились Чимбай и Чилаун. Они пристыдили своего отца: как говорится, «помогаешь — помогай до конца», сняли с беглеца колодку и сожгли ее, а самого Темучина спрятали на телеге, нагруженной овечьей шерстью. На этой телеге, задыхаясь от жары под тюками шерсти, он и провел три небывало долгих дня.
На третий день предусмотрительность сыновей Сорган-шира полностью оправдала себя. Поскольку поиски беглеца в степи не дали результатов, Таргутай-кирилтух предположил, что его укрывает кто-то из своих же, и его тургауды устроили тотальную проверку. Дошла очередь и до Сорган-шира. Стражники тщательно обшарили юрту и весь двор и даже начали сбрасывать шерсть с той самой телеги. Перепугавшийся хозяин не потерял, однако, присутствия духа. С усмешкой он сказал тургаудам: «Да в такую жару кто ж усидит под шерстью?» Стражники, которым эта работенка и без того едва ли нравилась, решили, что сулдус говорит дело и, ткнув для порядка в тюки несколько раз вертелами (по счастью, не задев при этом Темучина), удалились.
На третий день предусмотрительность сыновей Сорган-шира полностью оправдала себя. Поскольку поиски беглеца в степи не дали результатов, Таргутай-кирилтух предположил, что его укрывает кто-то из своих же, и его тургауды устроили тотальную проверку. Дошла очередь и до Сорган-шира. Стражники тщательно обшарили юрту и весь двор и даже начали сбрасывать шерсть с той самой телеги. Перепугавшийся хозяин не потерял, однако, присутствия духа. С усмешкой он сказал тургаудам: «Да в такую жару кто ж усидит под шерстью?» Стражники, которым эта работенка и без того едва ли нравилась, решили, что сулдус говорит дело и, ткнув для порядка в тюки несколько раз вертелами (по счастью, не задев при этом Темучина), удалились.
Чудом избежав разоблачения, Сорган-шира решил долее не тянуть с помощью знатному беглецу. Он вручил Темучину неплохую лошадь, бурдюк с кумысом, лук с двумя стрелами и даже сварил для него двухгодовалого барана. Седла и огнива он, однако, юноше не дал, хотя предметы эти были необходимы на долгом пути домой. Позднее кое-кто упрекал за это Сорганшира, но эти «герои задним числом» не понимали, что сулдус и не мог поступить иначе, если хотел, чтобы его помощь в побеге осталась тайной для тайджиутов. Ведь седло и огниво были предметами, если так можно выразиться, именными, по ним легко можно было определить их хозяина. К тому же эти вещи, в отличие от всего остального, хранились в юрте, и, если бы Темучина поймали, то найденные при нем седло и огниво указали бы на Сорган-шира как его прямого пособника. Все остальное можно было украсть; кобыла имела обычное тайджиутское тавро, баранина — она и есть баранина, да и остальные предметы особой индивидуальной принадлежностью не отличались.
В этом опасном предприятии счастье так и не отвернулось от Темучина. После долгих странствий он нашел свою семью у склонов горы Бурхан-Халдун, где матушка Оэлун уж и не чаяла видеть его живым. И вновь пошла обычная жизнь (или, лучше сказать, выживание) бедной семьи, с охотой на сусликов-тарбаганов и горных крыс-кучугуров. Но вскоре ее спокойный ход опять нарушило чрезвычайное происшествие: неизвестные грабители угнали восемь из девяти меринов, принадлежащих Борджигинам. Лишь случай позволил сохранить последнего коня — саврасого мерина — на нем Белгутэй с утра уехал на охоту за тарбаганами.
Он вернулся уже после захода солнца и застал всю семью в растрепанных чувствах. Грабеж был наглым, на виду у всех членов семьи, но сделать ничего было нельзя — других коней не имелось. И такая наглость грабителей была вдвойне обидной, так что разожгла юные сердца жаждой восстановления справедливости, даже если ценой этого восстановления будет собственная жизнь. Между тремя старшими братьями даже возник спор, кому отправляться в эту почти безнадежную погоню. Победил в споре, разумеется, Темучин, уверив всех, что только ему под силу справиться с таким отчаянным делом. И, даже не дожидаясь утра, старший из братьев отправился в погоню за конокрадами на своем куцем савраске.
Монгольское седло
Трое суток ехал по свежему следу грабителей Темучин, останавливаясь только, чтобы дать отдохнуть своему саврасому спутнику. Утром четвертого дня след привел его к пасущемуся конскому табуну, рядом с которым доил кобылу высокий стройный парень одних лет с сыном Есугэя. Возможно, вначале Темучин подумал, что ему удалось настичь одного из налетчиков, но недоразумение быстро разъяснилось. Юноша при табуне рассказал, что еще до рассвета мимо его лошадей действительно прогоняли восемь соловых меринов, а затем показал то место, где след угонщиков вновь выходил на нетронутую степь. Парень близко к сердцу принял беду семейства Борджигинов, да и вообще, похоже, между юношами сразу возникла какая-то взаимная приязнь. Кто бы мог подумать тогда, что эта случайно завязавшаяся дружба проживет полстолетия, а сам юноша, Боорчу (Богорчи), сын Наху-баяна, из захудалого рода Арулат станет вернейшим из верных великого монгольского владыки, начальником правого (главного) крыла его войска… А все началось со случайной встречи и короткого, поначалу сугубо делового разговора.
Боорчу хорошо понимал, что у Темучина немного шансов догнать грабителей на своем чрезмерно утомленном коне-бегунце, а уж надеяться справиться с бандитами в одиночку можно было, пожалуй, только в юношеских мечтах. И, недолго думая, сын Наху-баяна предложил новому знакомому всю возможную помощь. Куцего савраску пустили пастись в табун, а взамен Боорчу дал Темучину своего лучшего коня. Сам он твердо решил стать товарищем сыну Есугэя в этом нелегком деле и, бросив тут же, на месте, свои подойники и бурдюки, оставив табун, и даже не заехав домой предупредить отца, отправился в погоню за обидчиками совершенно чужих ему Борджигинов.
Помощь Боорчу оказалась бесценной, ибо лишь на исходе седьмого дня от начала погони Темучин, наконец, увидел своих соловых, которые мирно паслись вблизи куреня какого-то племени.[43] Наследник Борджигинов предложил новообретенному товарищу подождать в безопасном месте, пока он сам отгонит коней: в конце концов, Темучин прекрасно понимал, что Боорчу не обязан рисковать своей жизнью из-за возвращения чужого имущества. Но Боорчу довольно энергично высказался в том смысле, что раз уж он пошел за Темучином, деля его заботы, то и в опасности не собирается отсиживаться за его спиной. В итоге юноши вместе угнали меринов. Храбрецов заметили из куреня и бросились за ними вдогонку. Но уже опускалась ночь, и преследователи побоялись в темноте гнаться за двумя друзьями, тем более, что Темучин при первой же возможности пускал в гонителей стрелы. В результате товарищам удалось уйти, хотя три дня они не знали ни сна, ни отдыха.
Когда новоиспеченные друзья уже подъезжали к юрте Наху-баяна, Темучин предложил Боорчу взять несколько меринов в уплату за помощь. Тот категорически отказался и даже немного оскорбился. Он-де поехал с Темучином потому, что видел, как страдает товарищ, а не в погоне за барышом. Да к тому же богатства ему не надо, он и так вовсе не беден, поскольку является старшим сыном Наху-баяна, монгола весьма зажиточного.[44] А этот самый Наху-баян к тому времени уже все глаза проплакал по своему пропавшему сыну Боорчу. Его неожиданное появление вызвало целый взрыв эмоций, только, глядя на любимого сына, отец не знал, плакать ли ему от счастья или бранить своего порывистого наследника. В конце концов, радость победила, и монгольский богатей посоветовал товарищам хранить свою дружбу и даже разрешил Боорчу, после того, как тот управится с накопившимися делами, присоединиться к Темучину в качестве нукера. Так Боорчу стал первым настоящим сподвижником будущего Чингисхана.
Велика была радость в семье Оэлун, когда после двухнедельного отсутствия Темучин появился в аиле живой и здоровый, да еще и со всеми восемью похищенными конями. Был устроен семейный пир, на котором повзрослевший старший сын поставил перед матерью вопрос о своей женитьбе, напомнив, что когда-то, давным-давно (прошло уже девять или десять лет), сватался к дочери хонгиратского князя Дай-сэчена, Борте, и не получил отказа. Правда, тогда еще был жив могучий герой-отец, и Оэлун задумалась: как-то теперь отнесется хонгиратский нойон к тому, что его любимая дочь должна выйти замуж уже не за сына выдающегося вождя, а за обнищавшего до последней степени монгола, пусть и знатного рода. Однако Оэлун понимала, что родство со столь богатым и авторитетным человеком может многое дать и Темучину, и всему роду Борджигинов. А уж если Дай-сэчен откажет — что ж, это будет не первым ударом, который получен наследниками Есугэя. И Оэлун, страшась неудачи, но и лелея надежду, благословила сына. А он, взяв в соратники сводного брата, Белгутэя, отправился в степь искать свою нареченную невесту.
К счастью, поиски не затянулись: Дай-сэчен кочевал все в тех же местах, что и во времена Есугэя — к югу от реки Керулен, вблизи вала, возведенного чжурчжэнями для защиты от монгольских набегов. С неспокойной душой входил молодой Темучин в юрту своего потенциального тестя, однако, страхи его оказались напрасными. Дай-сэчен обрадовался его появлению и даже попенял, что он так долго не появлялся. Однако в речи мудрого хонгирата проскользнул и намек на тяжелое положение Темучина, преследуемого тайджиутами, так что он-де начинал серьезно задумываться о судьбе дочери. Вполне возможно, что эти слова хонгиратского вождя, приводимые в «Сокровенном Сказании» — некие отголоски того, что с этим повторным, по сути, сватовством все обстояло далеко не так просто. Во всяком случае, согласно версии Рашид ад-Дина, Дай-сэчен отнюдь не был таким ярым сторонником немедленного брака наследника Есугэя и своей дочери; весьма вероятно, что он вел какую-то свою игру. По словам Рашид ад-Дина, сохранить верность слову, данному Есугэй-багатуру, Дай-сэчена уговорил его старший сын Алчи, сразу ставший горячим сторонником юного главы Борджигинов.