Упоминание о Россетере на весь день лишило меня душевного равновесия, и, хотя я сама бы предпочла, чтобы он не разлюбил меня так скоро, мне хотелось, чтобы его страдания прекратились, а жизнь озарилась новой счастливой привязанностью.
Розмари стеснялась появляться в обществе, и Лонгбриджи отбыли к себе в поместье утешать старого графа, скучающего по своей деятельной супруге.
После рождения ребенка у меня вновь появилась масса свободного времени, так как целая когорта бабушек и нянюшек всячески старались облегчить мою жизнь и меня практически не допускали к собственному сыну. Граф только смеялся, когда я жаловалась ему, и нередко решительно отбирал ребенка у воспитательниц, чтобы повозиться с ним самому. Он дарил малышу всю нерастраченную отцовскую нежность, и даже мысль о том, что это не его сын, показалась бы абсурдной любому, видевшему их вместе.
Материнская любовь проснулась во мне не сразу, сначала мое чувство более походило на любопытство и умиление, что казалось мне признаком душевной черствости до тех пор, пока мама не объяснила мне, что я еще очень молода и все придет в свое время. Действительно, прошло несколько месяцев, и малыш стал самым дорогим для меня сокровищем.
Прибытие Лонгбриджей увеличило радостную суету в нашем доме. Розмари вся расплылась и стала больше походить на миссис Гринхауз, которая заявилась вместе с ней без приглашения. Ее тревогу за дочь и желание находиться с ней в такой момент можно было понять, и все мы были с ней приветливы.
Аннабелла встречала рождество во Флоренции, и в нашем кружке о ней никто не вспоминал, разве что ее матушка при получении очередного короткого письмеца с рассказом о ее успехах. Судя по всему, Аннабелла и в замужестве не оставила привычку стремиться быть в центре внимания и кокетничать с наиболее заметными мужчинами, но теперь возможные неприятности касались только ее мужа, и миссис Гринхауз была в большой радости по этому поводу.
Розмари разрешилась от бремени очаровательной девчушкой двенадцатого января, промучившись гораздо долее меня. Родители и друзья были в восторге от малышки, и теперь все наше время занимали уже двое детей, так что всем предоставлялась возможность повозиться с малышами. Маленькая Марианна, по-моему, так походила на свою мать, что все остальные подшучивали надо мной – как это я могу сразу определить сходство с кем-либо чужого ребенка и совершенно не в состоянии судить о собственном. Я отвечала со смехом, что боюсь обидеть кого-нибудь из родных, найдя черты кого-либо одного, а потому предпочитаю не выносить своего суждения до тех пор, пока малышу не исполнится хотя бы год. На самом деле я часто присматривалась к нему, пытаясь обнаружить сходство с его настоящим отцом, и была необыкновенно рада и встревожена, если мне это удавалось.
Глава 28
Гости разъехались только в середине февраля, и мы с мужем наконец-то смогли уделять больше времени сыну и друг другу. Я вовсе не тяготилась присутствием в доме множества людей, отвлекавших меня от грустных мыслей об утраченном возлюбленном, но пожить немного в тишине и спокойствии после шума и суеты было весьма приятно.
Мы снова вели с графом неспешные беседы о жизни и обсуждали прочитанное, прогуливаясь с колясочкой по аллеям Эммерли. Весна в этом году наступила неожиданно рано, и щечки малыша скоро покрылись здоровым загаром. Эдварду исполнилось пять месяцев. Он рос необыкновенно веселым малышом и почти никогда не капризничал.
Розмари писала, что ее Марианна неизменно приводит всех в восторг, и со смехом выражала надежду, что наши малыши когда-нибудь проникнутся друг к другу взаимной симпатией, чему немало будет способствовать дружба между их матерями. Аннабелла вернулась из путешествия и отбыла в поместье своего супруга, не удостоив сестру посещением и едва поздравив с рождением дочери.
В июле мы навестили Лонгбриджей, приурочив визит ко дню рождения Питера.
Морланды проводили лето в Бате вместе с миссис Гринхауз, и Кэтрин, изредка писавшая мне, сообщала о выходках Аннабеллы со всей злобностью, на какую была способна. Аннабелла и Кэтрин опять стали соперницами, так как обе искали расположения некоего французского графа, явившегося в Бат поправить здоровье.
Все это очень мало волновало меня, поскольку о Россетере Кэтрин ничего не писала, и мне неоткуда было узнать о его местонахождении и самочувствии.
В сентябре мы гостили в коттедже у матушки, после чего ненадолго заехали в свой лондонский дом. Моя фигура не испортилась, и я с удовольствием танцевала на балу, который дал граф в честь моего рождения. С ума сойти – двадцать два года! Они не были несчастными для меня, но настоящее, упоительное счастье я переживала только три коротких месяца, а это не так много по сравнению с прошедшими годами и совсем ничтожно – с будущими.
От гостей, присутствовавших на моем балу, я услышала, что герцог Россетер гостит у своих друзей Морландов, и неизвестно, с кем из супругов он более дружен. Услышав эти намеки, я едва не расплакалась от нахлынувших эмоций. Неужели он стал любовником Аннабеллы? Она вполне способна изменить супругу и добиться желанного мужчины если не путем замужества, то хотя бы посредством любовной связи. Но как он мог поступить так, если никогда не любил и не уважал Аннабеллу? Или не стоит верить сплетням, а слушать только собственное сердце, подсказывающее мне, что этого не должно быть?
Я уже не могла радоваться празднику и отправилась спать в совершенно ужасном настроении. Утром меня порадовал сначала великолепный букет цветов, присланный неизвестно от кого. На карточке не было имени, только поздравительное стихотворение, но мне почему-то казалось, что это именно Уильям прислал цветы, узнав, что я в столице. Мог бы подписаться и не мучить меня сомнениями, раз уж решил разбередить мою рану таким напоминанием, подумала я с обидой, но все равно была несказанно рада. Стихотворение я тут же выучила наизусть и долго еще повторяла про себя милые непосредственные строки:
За завтраком муж предложил мне отправиться на зиму в Италию, чтобы как-то компенсировать отсутствие медового месяца. Раньше его здоровье не позволяло ему совершать столь дальние путешествия, но теперь он настолько окреп, что даже доктор советовал ему переменить обстановку и погреться под южным солнцем. Я давно мечтала увидеть несметные культурные богатства этой колыбели Возрождения, и только мысль об Эдварде помешала мне захлопать в ладоши от радости. Я не хотела оставлять его на несколько месяцев, но граф уверил меня, что ребенку уже пошел второй год и он перенесет тяготы путешествия гораздо лучше нас, так как вовсе их не заметит, находясь в привычном обществе и среди любимых игрушек. Возразить на это было нечего, и я с радостным возбуждением начала готовиться к поездке.
Рождество мы встречали у Лонгбриджей, собираясь сразу после Нового года отправиться в дальний путь. Обильные снегопады задержали нас в Лондоне до середины января, но после установилась хорошая погода, и в пути мы не страдали от холода и ветра. Эдвард, которого мы с трудом отбили у желающей оставить его при себе тетушки, был немного капризен из-за растущих зубок, но все равно приносил нам столько радости, что мы и думать не хотели о том, что лучше было бы оставить его дома. Мой супруг не желал терять ни минуты из тех, что оставила ему судьба, и хотел проводить их только с сыном.
Глава 29
Италия не разочаровала меня ни в одном из ожиданий. Увидеть воочию все то, о чем я читала или слышала, было удивительно и чудесно. Из тех городов, которые мы посетили, мне больше всего полюбилась Флоренция. Если Рим поражал своим величием, а Венеция казалась просто большим музеем, Флоренция была настоящим городом. Я чувствовала, как бьется ее сердце, и ощущала себя ее частью, ее нервом. Дворец Питти и сады Боболи притягивали меня так сильно, что я готова была проводить там все время. Картины и скульптуры затрагивали мою душу не так сильно, как величественные здания и чудесные фонтаны. Более всего я полюбила прогуливаться по шумным улочкам или сидеть на скамеечке в тени баптистерия и любоваться грандиозным Дуомо, как гордо называли свой храм флорентийцы, считая, что только для Санта-Мария дель Фьоре слово «храм» имеет значение имени собственного. Скульптуры Микеланджело и картины Боттичелли приводили моего супруга в такой восторг, что он готов был часами с воодушевлением рассказывать мне о жизни и творчестве великих, а я всегда охотно слушала, стараясь проникнуться его восторгом и запомнить побольше этих странных имен и названий.
Мы пробыли во Флоренции полтора месяца, тогда как Венеция, куда мы приехали ранее всего, покорила меня только на две недели. Этот сырой город, с пятнами плесени и облупившейся штукатуркой, показался мне олицетворением печали, и даже шумные посетители и песни гондольеров не могли развеять тягостной тоски, не оставляющей меня все время, пока мы были там. Граф заказал уличному художнику мой портрет на фоне церкви Санта-Мария дель Салюте в лучах закатного солнца. На портрете появилось бледное лицо с большими карими глазами и складочкой грусти на лбу, лицо, несомненно, повзрослевшее и утратившее юную наивность. Граф сказал, что художник уловил не только сходство, но и скрытые движения души, и был поражен печалью, столь тщательно скрываемой от всех.
Вдоволь налюбовавшись на базилику Сан-Марко и Дворец дожей, накатавшись на гондоле по дурно пахнущим каналам и полюбовавшись видом с колокольни Сан-Марко, мы отправились во Флоренцию, а затем в Рим, останавливаясь по пути в маленьких городках, где было чем полюбоваться.
Сокровища Рима увлекли нас настолько, что путешествие растянулось на все пять месяцев вместо планируемых двух. Граф Дэшвилл проводил больше времени в Ватикане, а я каталась по улицам и пригородам Рима, бродила среди руин древних храмов и воображала себя то античной богиней, то ее жрицей, хранящей темные тайны ужасных событий, происходящих в храмах.
В Англию мы вернулись только в середине мая, и у нас в Эммерли сразу же собралась толпа гостей, желающих получить свои подарки и послушать рассказы путешественников. Общество подобралось так удачно, что каждый его член мог найти собеседника по вкусу. Матушка с тетей, ее мужем и графом Дэшвиллом играли в карты и говорили о прошлом, Питер, привезший с собой кузена, скакал с ним верхом и удил рыбу в реке, а мы с Розмари баловали наших крошек и делились впечатлениями об их проказах.
Аннабелла также была беременна, Кэтрин готовилась к родам, и обеим этим светским львицам пришлось на время оставить общество, будучи уверенными, что лишают его главного украшения, и стремясь поскорее вернуться к прежним занятиям.
Последующий год моей жизни прошел спокойно и безмятежно под сенью Эммерли, откуда мы почти не выезжали, разве только погостить у Лонгбриджей или у матушки в коттедже. Маленькому Эдварду исполнилось три года и два месяца, когда болезнь моего супруга неожиданно возвратилась с удвоенной силой. Я пыталась предостеречь графа от слишком активных упражнений, но ему так нравилось бегать и играть с малышом, что казалось жестоким запрещать ему общаться с сыном. Граф не жалел себя и не думал о своем возрасте, что неминуемо привело к ослаблению его сердечной мышцы. Тот же доктор, который поражался возвращению к графу молодости, теперь искренне печалился при виде скорости, с которой прогрессировала его болезнь. Моя тревога была столь велика, что я с трудом скрывала ее, не желая еще больше волновать мужа. Я предлагала ему немедленно отправиться в столицу к лучшим докторам, но он отвечал мне спокойно, с грустной улыбкой:
– Дитя мое, я знал, что мне осталось недолго наслаждаться жизнью, что болезнь не отпустит меня, а только даст небольшую передышку. Вы сделали меня необыкновенно счастливым и продлили мои дни даже более, чем я ожидал. Пределом моих мечтаний являлось увидеть своего наследника, но вы заботой сумели надолго отогнать болезнь. Я спокойно приму данное судьбой и прошу вас быть мужественной ради сына и не скорбеть обо мне более, чем я того заслужил своим непростительным поведением по отношению к вашей юности и чистоте.
Я не смогла сдержать слез:
– Вы изменили всю мою жизнь, добротой вы превосходите всех известных мне людей, и я хочу только одного – чтобы вы прожили еще много-много лет. Поедемте в Лондон, граф, вам должны помочь и помогут!
– Здравый смысл не должен покидать вас в дни испытаний, дитя мое. Я достаточно долго портил вам жизнь своей стариковской болтовней, настало время вам отдохнуть и вспомнить, что вы молоды и красивы.
– Не оскорбляйте меня предположением, будто наш брак тяготит меня!
– Я не сомневаюсь в вашей искренности, но всему свое время. Мы прожили вместе почти шесть лет, и это больше, чем я рассчитывал протянуть. Я не хочу ехать в Лондон, тамошние доктора не смогут ничего сделать, ибо моя болезнь неизлечима. Я до последнего часа хочу видеть небо Эммерли, вас и моего сына.
Больше я не смогла от него ничего добиться, и к концу лета граф Дэшвилл тихо угас, повергнув меня и всех домашних в глубокое горе. Все было так, как он хотел, – небеса Эммерли простирались над ним, я сидела рядом в своей любимой ротонде, а вокруг бегал наш Эдвард.
Перед смертью граф просил меня не затворяться в стенах Эммерли и выражал уверенность, что счастье найдет меня даже там. При этом он так лукаво улыбнулся, что я догадалась, какие надежды он питает, и не стала разочаровывать его, говоря о невозможности их осуществления.
На похороны съехалось несметное количество знакомых, старых и молодых, глубоко уважавших душевные качества покойного графа. Был среди них и герцог Россетер, однако он не сказал мне ни единого слова и быстро уехал, да и я была не в силах обращать на него внимание.
Я не хотела оставаться одна в огромном доме и всячески удерживала гостей. Дольше всех у меня оставались матушка и Розмари, укреплявшие мой дух и осушавшие мои слезы.
Супруг мой не оскорбил меня недоверием и не лишил права распоряжаться имуществом, как поступали многие мужья, и я оказалась полноправной владелицей Эммерли и всего, чем владел граф. Полученная свобода не радовала меня, и целый год я провела в трауре, бесцельно слоняясь по аллеям или рассказывая сказки сыну. Эдвард был теперь для меня самым дорогим существом, и, хотя мечты о Россетере начали новое наступление на мое сердце, я уверяла себя, что в двадцать шесть лет напрасно думать в возможности счастья в любви. Я не хотела возвращаться в столицу, опасаясь сонма женихов, стремящихся прибрать к рукам состояние молодой вдовы, и проводила свои дни в Эммерли или гостила у Розмари.
Глава 30
Однажды серым ноябрьским днем Джейн сообщила мне, что кто-то подъехал к воротам Эммерли. Я только недавно проводила гостей, праздновавших день рождения Эдварда, а затем мой, и никого не ожидала. Однако любое посещение должно было внести разнообразие в унылый осенний день, и я попросила Джейн привести визитеров ко мне, кем бы они ни оказались.
Как ни странно, сердце ничего не подсказало мне, и появление на пороге сэра Уильяма Филсби, герцога Россетера, явилось для меня настолько неожиданным, что я даже не подумала встать и продолжала некоторое время неприлично таращить на него глаза. Он тоже молча стоял у дверей, и мне пришлось вспомнить о правилах гостеприимства:
– Добрый день, сэр. Прошу вас, садитесь.
Он так стремительно рванулся ко мне, что я невольно поднялась ему навстречу, думая, что сейчас он заключит меня в объятья.
– Эмма, я… – Он сделал паузу и резко остановился.
Я смущенно смотрела на него, внезапно вспомнив нашу последнюю встречу и все те слова, что сказала ему.
– Простите мою фамильярность, миссис Дэшвилл. Я был у себя в поместье и счел своим долгом узнать, как ваше самочувствие и не нужна ли вам какая-нибудь помощь.
Он выглядел бледным и взволнованным, под глазами залегли тени, на лбу и вокруг глаз появились ранние морщинки. Теперь ему, вероятно, было года тридцать два, и возраст оставил свой след на его облике.
– Я рада видеть вас, Уильям, – ответила я просто, не в силах сдерживать свою нежность.
Сколько раз я представляла и видела во сне нашу встречу, и вот герцог стоит передо мной после стольких лет разлуки. Его визит во время похорон мужа совершенно не запомнился мне и мог не идти в счет. Я бросила невольный взгляд на его пальцы и обрадовалась, не увидев обручального кольца.
Он взял мои руки в свои и крепко сжал их.
– Вы вправду рады, Эмма? Я так беспокоился о вас все эти годы и особенно теперь, когда вы остались одна.
– Я помню наше обещание быть искренними друг с другом. Я тоже думала о вас все эти годы. Поцелуйте меня.
После этих слов Уильям как-то странно всхлипнул и прижал меня к груди с такой силой, что мне стало больно, но я и не подумала вскрикнуть или отодвинуться. На макушку мне что-то капнуло, и я поняла, что он плачет. Я обняла его сама и уткнулась лицом в серый бархат его костюма. Чего еще мне оставалось желать?
Его губы прильнули к моей шее, после чего он так привычно-ласково шепнул мне в ушко:
– Я все так же люблю вас, Эмма. Вы станете моей женой? Поднимите ваше личико, чтобы я смог поцеловать вас и увидеть ответ в ваших глазах.
Я послушно подняла голову и дрожащим голосом спросила:
– А ваша невеста? Что с ней стало?
– Я свободен от данного обещания и могу располагать собой по вашему желанию.
Больше мне ничего не было нужно слышать, и некоторое время мы только целовались со всей жадностью, какую вызывает пятилетняя разлука между истинно любящими людьми. Немного успокоившись, он подхватил меня на руки и уселся со своей ношей на диванчик в углу библиотеки.