«С детства у меня две родины: Тиринф и Микены. Похоже, это навсегда…»
Отсюда, над оврагом, где суетились прачки, был хорошо виден микенский холм. В сравнении с тиринфским он казался гигантом. С трех сторон Микены окружали ущелья, где и в жару не пересыхали источники воды. Хозяин округи, город властвовал над горными дорогами, лежащими к северу, до самого Коринфа. Мосты, насыпи, тропы – все сжал в кулаке. В Аргосе болтали, что имя свое Микены получили в честь гриба, утолившего жажду великого Персея. В Тиринфе – что здесь Персей потерял «яблоко» от рукояти своего знаменитого меча. Микенцы же утверждали, что именно тут Горгоны, гнавшиеся за убийцей сестры, возрыдали в отчаяньи[40] – и повернули назад. Так, мол, возрыдает любой, кто покусится.
«Они правы. Рыдать врагу горькими слезами…»
У сына Алкея и раньше было, что защищать. А сейчас стало – вдесятеро.
– Идем, да? – спросил Тритон. – Охота?
2
– Ты б еще таран с собой прихватил!
– Корабельный!
Старшие братья‑Электриониды прыснули. Хохотать в голос – запретно. Охота, все‑таки: дичь распугаешь. Но удержаться, глядя на Еврибия, не было никаких сил. Надувшись, как жаба, багровый от злости, младший сын Электриона топнул ногой – дураки! – и поправил на плече тяжеленную критскую секиру. Двойное лезвие, сплошь в черно‑зеленой окалине, хмурилось даже на солнце.
– Ты где такую древность раскопал?
– Не иначе, на свалке!
– Смейтесь‑смейтесь! Потом спасибо скажете…
Еврибий был хмур подстать секире. Он уже и сам раскаивался в содеянном. Надо было копье брать. Или двузубую рогатину. Но честно признаться, что сглупил, не позволяла гордость.
– Спасибо, брат!
– За что?
– За веселье!
– За то, что сам эту дуру таскаешь, нас не просишь!
– Кабан тебя увидит – от страха сдохнет!
– От смеха!
– Цыц! – шикнул на болтунов Фиест. Он первым начал подтрунивать над секирой Еврибия, первым и закончил. – Слышите?
Из‑за холма долетел звонкий лай. Лаконская сука Пирра[41] взяла след.
– Туда!
Оскальзываясь на мокрой от росы траве, с треском проламываясь сквозь густые заросли лещины, охотники рванули на звук. Следом торопились слуги – и двое ловчих, сдерживая псов, рвущихся с поводков.
– Лёжка.
Ловчий провел ладонью по примятой траве. Понюхал кончики пальцев. Вокруг носилась возбужденная Пирра – припадала к земле, заглядывала людям в глаза. «Ну что же вы? За мной! – вопило все естество собаки. – Я знаю, где добыча!»
– Свинья. С поросятами. Ушла.
– Когда?
– Недавно.
– Свинья? – Еврибий скривился. – Баловство, а не добыча.
– Тебе нужен лев? – ухмыльнулся кто‑то из братьев.
– Мне нужен кабан! Матерый!
– Кабан рядом, – вмешался ловчий.
– Уверен?
Ловчий кивнул.
– Тогда вперед! Чего мы ждем?
– След, Пирра! След!
Рыжая с черными подпалинами сука только того и ждала. Миг – и унеслась прочь по дну лощины. Лишь хвост мелькнул за поворотом.
– Бежим!
Старшие Электриониды мчались впереди. Следом – Атрей с Фиестом. Молодые Пелопиды бежали ходко, ничуть не запыхавшись. Пожалуй, при желании они с легкостью обогнали бы сыновей ванакта. Хрипло, захлебываясь, лаяла свора. Критские и локридские псы – лобастые, с широкой грудью – рвались с поводков. Ловчие с трудом удерживали собак. У ручья Пирра замешкалась, потеряв след, и охотники настигли ее.
– Ищи, Пирра! Умница…
– Ха! От нее и кентавр не уйдет!
Вверх по косогору. Камни – из‑под ног. Репейник цепляется за хитоны. Низкорослые колючки царапают голые икры. Терновник выставил шипы: порву! в клочья! Воинство холмов стоит насмерть, разя пришельцев. А те пыхтят, ломятся – поди задержи, бешеных…
– Стойте!
Пирра с оглушительным лаем прыгала вокруг дремучих зарослей можжевельника. Свою работу сука сделала отменно. Теперь дело за людьми и мощными локридскими кобелями. В десяти шагах от зарослей плоскогорье круто обрывалось. Отвесная стена из пористого песчаника уходила на три десятка стоп вниз. Свинья сама привела в ловушку себя и свое потомство.
– Ставим сеть?
Ликимния, сына ванакта от рабыни‑фригиянки, тоже взяли с собой. Велели держаться за спинами старших. Из оружия малолетнему Ликимнию выделили нож и ловчую сеть.
– Сеть?! На свинью?
– Мы что, бабы?!
– А зачем я ее тащил?
Ответом Ликимния не удостоили.
– Окружаем! Копья держите наготове.
Свинья, конечно, не буйный вепрь. Но если зазеваешься, может снести с ног. Мало не покажется. А окружать добычу заведено исстари, по правилам кабаньей охоты.
– По команде спускайте собак…
Ответом был отчаянный вопль по ту сторону кустов:
– Кабан!
– Помогите!
– Сюда!
Кольцо охотников распалось. Позже никто не сумел сказать, откуда взялся вепрь. Матерый секач весом в добрых шесть талантов[42], с жуткого вида кривыми клыками – он то ли из гущи кустов выскочил, то ли прятался в сторонке, и вдруг решил встать горой за свинью с поросятами. С разгону вепрь налетел на раба, что нес связку запасных дротиков. Раб заорал благим матом – и с перепугу швырнул в зверя всю связку разом. Мгновением позже клыки с влажным всхлипом распороли живот несчастного. Хлынула кровь; наружу, вздрагивая, вывалились кольца мокрых, дымящихся кишок. Стон раба заглушило утробное хрюканье – в нем звучало торжество победителя. Раздвоенные копыта еще топтали жертву, с хрустом ломая ребра, когда псари спустили собак. Вослед, опомнившись, метнули копья старшие Электриониды. Дико завизжал бурый кобель, оказавшись на пути молодецкого удара; второе копье разорвало шкуру на щетинистом загривке вепря. Больше копий не бросали. Вепрь был погребен под грудой косматых тел. Хрип, храп; клыки с остервенением терзали плоть. От свалки воняло мочой так, что у охотников слезились глаза. Сперва казалось: все кончено. Зверю не подняться; псы разорвут его в клочья. А потом – сама земля вздыбилась, вспухла нарывом. Холм из тел распался. Бился в агонии пес‑неудачник; в пасти клокотала багровая пена. Еще один скулил, пятясь и поджимая искалеченную лапу. Остальные грозно рычали, окружив клыкастого убийцу.
– Взять! Взять его!
Вепрь успел раньше своры. Словно понял команду – и поспешил ее исполнить, ринувшись на молоденького Еврибия. Зверь был страшен. Шкура – клочьями, клыки в собачьей крови. В черных, бешеных глазках полыхал огонь погребальных костров. Шесть талантов ярости: шесть талантов смерти…
Еврибий заорал и что есть сил взмахнул секирой. Двойное лезвие размазалось в воздухе темной дугой. Тупой хряск; в следующий миг вепрь повалил Еврибия наземь.
– Бей!
Электриониды медлили, опасаясь задеть брата. Замерли копья, занесенные для удара. Вепрь тоже не шевелился. Ловчие вцепились в псов, удерживая их на месте.
– Олухи! – раздался из‑под туши сиплый голос Еврибия. – Бабы вы все…
Братья переглянулись.
– Снимите его с меня!
Старший осмелился шагнуть ближе:
– Он мертв! Клянусь Артемидой‑Охотницей!
– Кто мертв? Еврибий?!
– Кабан! Идите сюда, я один не справлюсь…
Вчетвером Электриониды оттащили в сторону добычу и помогли подняться Еврибию, злому как хорек.
– Ты как?
– Вашими молитвами, болваны…
– Толком говори!
– Колено зашиб…
Держался Еврибий отчего‑то не за колено, а за поясницу.
– Ну ты гигант! С одного удара…
Лезвие критской секиры перерубило хребет вепря у основания черепа. Зверь врезался в юношу, уже будучи мертвым.
– А вы зубы скалили, дурачье! – Еврибий выпятил грудь; охнул, и выпятил еще раз. – Говорил же: благодарить меня будете!
Пережитое отпускало парня. На смену ужасу приходило осознание подвига.
– Клыки – мои! Скажу, пусть на шлем прицепят.
– На задницу себе пришей…
– С почином, малыш!
– Атрей! Фиест! Гляньте…
– Наш младший чудище завалил!
– Эй, Фиест! Вы где?
– Здесь мы…
Пелопиды обнаружились близ можжевельника. Двое рабов, пятная траву кровью, оттаскивали прочь убитую свинью. Сука Пирра вертелась рядом, норовя лизнуть рану в боку свиньи.
– Как вепрь на вас попер, – Атрей вытер пот со лба, – она наружу сунулась. Ну, мы ее и встретили в два копья. Хрюкнуть не успела!
– А у нас Еврибий отличился! Секача взял…
– Секирой?!
– Нет, зубами загрыз…
– Герой!
В кустах послышался шорох. Все замерли, обратившись в слух.
– Поросята!
– Точно! Ловчий говорил…
– Вот я их!..
Фиест проворно упал на четвереньки, сунулся в кусты – и тут же отпрянул.
– Наш младший чудище завалил!
– Эй, Фиест! Вы где?
– Здесь мы…
Пелопиды обнаружились близ можжевельника. Двое рабов, пятная траву кровью, оттаскивали прочь убитую свинью. Сука Пирра вертелась рядом, норовя лизнуть рану в боку свиньи.
– Как вепрь на вас попер, – Атрей вытер пот со лба, – она наружу сунулась. Ну, мы ее и встретили в два копья. Хрюкнуть не успела!
– А у нас Еврибий отличился! Секача взял…
– Секирой?!
– Нет, зубами загрыз…
– Герой!
В кустах послышался шорох. Все замерли, обратившись в слух.
– Поросята!
– Точно! Ловчий говорил…
– Вот я их!..
Фиест проворно упал на четвереньки, сунулся в кусты – и тут же отпрянул.
– Ты чего?
– Он мне рылом – прямо в нос!
– Целоваться полез?
Электриониды покатились от хохота. Улыбаясь одним ртом, Фиест смотрел на общее веселье. В глазах Пелопида стоял странный, сухой блеск. Так сверкают прожилки слюды в пентелийском мраморе, чьи месторождения граничат со спуском в подземное царство Аида.
– Сейчас мы эту мелочь полосатую…
Набычившись, Фиест полез в заросли. Смех затих; все в ожидании уставились на колышущийся можжевельник.
– Атрей, принимай!
Из кустов, отчаянно визжа, вылетел поросенок. Желто‑коричневый, он еще не успел побуреть. Ловко поймав поросенка на лету, Атрей взмахом кривого ножа перерезал ему горло. Швырнул тушку рабу; весь в крови, приготовился ловить следующего. В действиях Пелопидов чувствовалась сноровка, которая приходит с опытом. Сыновья микенского ванакта переглянулись. Любой из них вспорол бы глотку поросенку не хуже мясника. Но слишком легко было представить: Фиест хватает малыша Хрисиппа, бросает Атрею – и бритвенно‑острая бронза рассекает тонкую шейку сына нимфы.
– А вот и братец!
Поросят оказалось восемь – редкость для кабаньих выводков. «Ванакт трудился! – отыгрался Фиест за насмешки Электрионидов. – Свинячий ванакт, клянусь Зевсом!» Ликимний, обидевшись, рискнул напомнить, что у ванакта – микенского, не свинячьего – девять, а не восемь сыновей, но голос мальчишки потонул в общем гаме.
– Радуйтесь! Пируем!
– Тут ручей в низине. Пошли, ополоснемся…
Ловчие, привязав собак, разжигали костер и свежевали туши. В стороне копали могилы для погибших: раба и пса.
– …Уф‑ф!
Сыто рыгнув, Атрей веткой отогнал докучливого слепня.
– Жареная печенка, – вслух начал он.
– Требуха на углях, – поддержал Фиест.
– Жирная поросятина! – вскричал Еврибий. – Жирная!
– Лепешки! С луком…
– Красное хиосское…
– С ключевой водой…
И хор, чмокая замаслившимися губами, подвел итог:
– Пошли нам боги всяческого здоровья!
Довольное ворчание собак было им ответом. Локридцы глодали кости, порыкивая на соперников‑критян. Пирра каталась по траве кверху брюхом. Рабы отмачивали кабанятину в ручье – чтоб ушел неприятный запах. Во дворце мясо отмочат еще разок, с уксусом. Развалившись вокруг угасающего костра, охотники щурились на верхушки деревьев, тронутые закатным солнцем. Юный Ликимний чувствовал себя на Олимпе. Нет, выше – на небе. Нет, еще выше…
– Как у Амфитриона на пиру! – брякнул он.
– А ты там бывал? – хмыкнули братья.
– Тебя туда звали?
– Рассказывали, – потупился Ликимний. – Вы же и рассказывали. Еще смеялись: «Тот не Амфитрион, у кого не обедают…»
– Это точно! Настоящий Амфитрион – тот, у которого обедают[43]!
– У нас лучше!
– Зря Амфитрион с нами не пошел…
– Угу, – Атрей сунул в рот травинку. – Он бы оценил.
– Что оценил? Печенку?
– Как Еврибий секача – секирой.
– Небось, с перепугу…
– А какая разница? Главное – хрясь, и готов.
– Как в бою, – поддержал Фиест. – Или ты его, или он тебя.
– В бою? – старшие Электриониды обменялись многозначительными взглядами. Сдвинули брови, подражая отцу в минуты раздумий: – Может, и хорошо, что Амфитриона с нами нет…
– Почему?
– Молчать умеете? Клянитесь хранить нашу тайну!
Обычной клятвой сыновья ванакта не удовлетворились. Пелопидам довелось клясться трижды, угрожая себе наистрашнейшими муками в случае обмана. Лишь тогда им, словно великую драгоценность, доверили малый сверток. На чистой тряпице легли в ряд три глиняные таблички. По глине бежали птичьи следы – значки ханаанского письма.[44] Еще в свертке был перстень – волны, свитые в кольцо, и ладья.
– Это же телебои, – выдохнул Фиест. – Это же…
– Ублюдки Птерелаевы!
– Ты понял, что предлагают?
– Твари! Слизь морская!
– Вы должны советоваться не с нами, – Атрей сурово нахмурился. «Клятва клятвой, – читалось на его лице, – а правда – правдой!» Впору было поверить, что в юном Пелопиде проснулся его покойный отец, мудрый и предусмотрительный Пелопс Проклятый. – Вам надо просить совета у Амфитриона. Я еще могу понять, почему вы скрыли письмо от ванакта. Его честь[45], скорее всего, велит вам поступиться вашей. И тогда у вас не будет выбора. Но Амфитриону…
Атрей встал во весь рост:
– Амфитриону вы просто обязаны открыться! Он – ваш близкий родич. Он – опытный воин. Он уже имел дело с телебоями… Он старше, наконец!
– Ну уж нет! – прозвучал ответ. – Хватит с него подвигов!
3
И эхом:
– Хватит подвигов!
А еще кулаком по столу:
– Хватит!
Лягушками прыгнули чаши. Хлестнуло пиво через край. Хлопья пены упали на разломанную лепешку. Заплясал козий сыр на блюде. Белые катышки, похожие на творог, скакали в пивной лужице. Остро пахло хмелем и плесенью. А Электрион, ванакт микенский, все кричал, запрокинув голову к небу:
– Хватит подвигов!
Амфитрион молчал. Катал шарики из хлебного мякиша. Отказавшись от охоты, он вернулся домой – и меньше всего ожидал гостей. Особенно такого гостя, как дядя. Привратник отпер ворота без звука, слуги онемели, верный Тритон – и тот прикусил язык, являя собой образец здравомыслия. В итоге сын Алкея выскочил из дома на двор, когда дядя уже сидел в малом портике у забора, а рабы, сопровождавшие его, таскали на стол всякую всячину. «Почему не зовешь? – ухмыльнулся Электрион, огладив бороду. – Всех зовешь, кроме меня… Ну так я сам пришел, незваный. Выгонишь?» И добродушно махнул рукой, видя смущение племянника:
«Садись, не бойся… Ишь, красный с перепугу!»
Ванакту так понравилась эта мысль, что он возвращался к ней через слово. Вот, мол, велел захватить пива. Елового. Мой отец, а твой дед любил пиво. Помнишь? И сразу, смеясь: «Не бойся! Хочешь, пей вино…» А вот, мол, сыр. Хлеб. Лук. Ну и хватит. Много ли надо двум зрелым мужчинам? И, без паузы, подмигнув: «Что, испугался? Дядя свой харч в гости тащит! Ничего, я вас всех прокормлю…»
Темнело. Рабы зажгли факелы. В неверном, мятущемся свете дядя казался больше, чем есть. Гигант, дитя Геи. Пиво клокотало у него в глотке. Они на охоте, ревел дядя, а мы здесь. Они там – подвиги, а мы тут – подвиги. Выпью целый пифос – чем не подвиг? Должно быть, Электрион был пьян еще до прихода в гости. «Не бойся, племяш! На всех хватит подвигов…»
Тут его и развезло:
– Хватит подвигов! Хватит!
И кулаком, да.
– Мой отец совершил подвиг, – Электрион перегнулся через стол. Глаза ванакта от возбуждения лезли из орбит. – Один‑единственный подвиг! Это помнят все. Еще мой отец возвел Микены. Подарил Тиринфу новые стены. Держал Аргос в кулаке. Проложил дороги от Крисейского залива к Арголидскому. Оградил нас от притязаний Пелопса. Родил сыновей, наконец! Кому это надо? Кто это вспомнит завтра, я тебя спрашиваю?! Это уже сейчас забыли…
По щекам дяди текли слезы:
– Чтобы тебя помнили, надо совершать по подвигу в день! Давить быков голыми руками! Загонять вепрей в снег, ланей в реку, львов в пещеры – и давить, давить! Резать чудовищ, как волк овец… Не строить города, а сокрушать!
– Не кричи, – попросил Амфитрион.
– Почему? – изумился ванакт.
– Соседи. Поздно уже.
Идея соседей, которых раздражает поздний шум, восхитила Электриона. Похоже, раньше она никогда не приходила ему в голову. Схватив размокшую лепешку, он залепил себе рот.
– Подвиг! – смутно донеслось из‑за лепешки. – Я не совершил ни единого подвига. Мне ставят в вину недостаток войн. Победоносных войн! Вот ты воевал, а я нет. Спроси: почему?
– Почему? – спросил Амфитрион.
– Я строил! – лепешка полетела в колонну, где и прилипла. – Я возвел Львиные ворота. Я проложил дорогу от ворот ко дворцу. Я хотел обновить стены, но у меня нет циклопов! Ничего, я пристроил участок на севере. Там есть источник, бьющий из скалы… Теперь он в крепости, а не снаружи! Лестница в сотню ступеней; водохранилище глубиной в полторы оргии[46]…