— Но неужели же это настолько уж плохо? — спросил Бэнни.
— Это настолько плохо, — сказал м-р Ирвинг, — что я не представляю себе, как могло бы быть еще хуже. Я отвечу на ваш вопрос, но только при одном условии: что вы дадите свое согласие на то, чтобы я говорил вам как своему другу и что вы никому не передадите нашего разговора.
И тот факт, что Бэнни согласился на это условие, указывает вам на то, как уже глубоко запутался он в сетях большевизма.
VIВот что сообщил м-р Ирвинг своему новому другу.
Наши войска продолжали оставаться в Сибири, потому что американские банкиры и крупные дельцы дали взаймы царскому правительству перед началом войны громадные суммы денег. Большевистское же правительство отказалось от уплаты этих долгов, и вот в силу этого наши банкиры и деловые люди решили это большевистское правительство свергнуть. Вопрос тут шел главным образом не о данной денежной сумме, но о принципе: если правительство той или другой страны будет отказываться от обязательств, взятых на себя предшествующим правительством, то что же будет с интернациональными займами? Кредитующие нации, т. е. Америка, Британия и Франция, утверждают, что государственный долг представляет собой обязательство, накладываемое не на правительство данной страны, но на самую страну, на ее природные богатства. Общая сумма интернациональных займов составляла цифру в двести биллионов долларов, и кредитующие нации решили установить с этих пор на примере, на Советской России, — тот принцип, что с правительством, отказывающимся признавать долги предшествовавшего ему правительства, будут прерваны всякие сношения.
Для Бэнни это было новостью, и он задал своему собеседнику целый ряд вопросов. М-р Ирвинг сказал, что в Вашингтоне проживал один русский, который был во время войны русским послом в Америке, и в его полномочия входило распоряжаться теми денежными суммами, которые наше правительство давало России взаймы и которые шли на приобретение орудий и снарядов для русской армии. Во время большевистской революции этот посол получил что-то около ста миллионов долларов, и наше правительство разрешило ему употребить их на организацию широкой пропаганды против правительства советского. Пропаганда заключала в себе целую систему шпионажа, выработанную с той тщательностью, какая только практиковалась при русском царе. Газетные работники, правительственные чиновники и судебные власти — все входили в круг лиц, оплачиваемых русским послом, а также и газеты. Помимо того, в числе официальных лиц американского правительства были люди, женатые на русских, принадлежавших к старым дворянским фамилиям; и так как эти русские потеряли во время революции все, что имели, то с их стороны было вполне естественно ненавидеть этот новый режим. Один из наших крупных деятелей, занимавший очень важный пост, был членом одного из тех банков, которые выдавали России ссуды, и в силу этого тоже потерял теперь свое состояние. Вообще было очень много лиц, чьи деньги были замешаны в те или другие банковские операции, связанные с Россией, и постепенно на протяжении всей обширной республики Америка оказалась враждебно настроенной против Советской России, и дело дошло до того, что преподаватель американского университета не мог говорить об этих вещах со своими студентами даже вне класса занятий, не рискуя быть отставленным от должности.
М-р Даниэль Вебстер-Ирвинг отрицал свою какую бы то ни было симпатию к большевикам, так же точно, как отрицал намерение проповедовать кому бы то ни было большевистские доктрины, и Бэнни в невинности своей души принимал такое заявление за чистую монету, совершенно не зная того, что все большевистские пропагандисты всегда так говорили вплоть до самого того момента, когда умы их жертв оказывались в достаточной степени проясненными.
М-р Ирвинг выражал ту мысль, что то, что происходило в России, могло быть названо великим социальным опытом. Сможет ли преуспевать рабочее правительство, а так же точно и промышленность, переданная в руки демократии? Не относится ли все это только к области фантазии?
— Нам надо было бы откомандировать в Россию незаинтересованных в этом деле лиц, опытных в вопросах такого рода, для того чтобы следить за всем тем, что там совершается, и обо всем этом нас извещать. А вместо этого мы помогали Франции и Британии, заставляя русских умирать с голоду, и принуждали их тратить всю последнюю энергию на оказыванье сопротивления как нашим армиям, так и тем, которые мы субсидировали. Мы делали все возможное для того, чтобы этот опыт не удался, а потому неуспех этого последнего ничего ровно не доказал бы.
Бэнни — эта новая юная жертва пропаганды — сказал м-ру Ирвингу, что он начинал теперь совсем иначе смотреть на все это дело. Да, русские, безусловно, имели полное право решать свои собственные задачи тем способом, какой им больше нравился, и, безусловно, мы должны были знать обо всем, что там у них делалось, — знать всю правду. Ему, Бэнни, так бы этого хотелось!
На это м-р Ирвинг дал ему название двух еженедельных газет, именно тех, которые только что перед тем были исключены как из библиотеки Тихоокеанского университета, так и из всех вообще библиотек высших учебных заведений Энджел-Сити, как относящиеся по своему содержанию к "опасным идеям".
Вы, конечно, представляете себе, к чему эта мера не замедлила привести? Когда вы говорите какому-нибудь развитому юноше, что он должен читать те или другие статьи, то он тотчас же испытывает прилив сильнейшего любопытства узнать, что именно в них напечатано. Вот почему, вернувшись домой, Бэнни немедленно послал свое письменное заявление в редакцию о желании подписываться на эти газеты, причем сделал это совершенно открыто, от своего собственного имени. Таким образом новое лицо появлялось в реестре тех, которые фигурировали как в департаменте тайной полиции, так и во многих других подобных организациях, включая сюда и крупных частных агентов и бюро совещаний бывшего посла не существующего уже больше российского правительства.
Бэнни, мысли которого все время были сосредоточены на том, как бы помочь Полю, написал письмо в редакцию "Stude", органа Тихоокеанского университета, письмо, в котором он излагал свои взгляды на создавшееся в Сибири положение вещей, не ссылаясь, разумеется, на м-ра Ирвинга и не упоминая имен ни Поля, ни Джеффа Корбитта. Письмо это было ему возвращено студентом, редактором газеты, с припиской, в которой выражался протест по поводу того, что человек, занимавший среди студентов университета такое выдающееся положение, мог брать сторону врагов своей родины. Слухи об этом инциденте не замедлили распространиться среди студентов всех курсов и приняли грандиозные размеры, и Бэнни осаждали в университете друзья и знакомые, желавшие узнать все подробности письма. По прочтении же этого последнего они заводили с Бэнни бесконечные разговоры и споры.
Один из студентов старшего курса объявил, что он с Бэнни вполне согласен: русские имели полное право управлять своей страной так, как им этого хотелось. Имя этого студента было Билли-Джордж. Он был сыном очень богатого фабриканта железных труб. Нечего говорить, что Бэнни был очень рад встретить человека, который ему сочувствовал. Он дал ему прочесть и свое письмо в "Stude" и письмо Джеффа Корбитта и поделился с ним всеми своими мыслями и тревогами. В результате реестр имен, хранящихся в департаменте тайной полиции, как в Энджел-Сити, так и в Нью-Йорке и в Вашингтоне, еще увеличился, а так как многим лицам, помимо нас, было разрешено эти реестры просматривать, то с нашей стороны не будет непатриотичным поступком, если мы бросим на них сейчас беглый взгляд и посмотрим на то, что стояло под именем нашего юного идеалиста.
"Росс, Джемс-Арнольд-младший, или иначе — Бэнни: 679. Аллея Мендочино, Энжель-сити, Калифорния; также Парадиз, Сан-Элидо, Калифорния. Лет 20, рост средний, волосы каштановые, черты правильные, фотографический снимок приложен. Сын Д. Арнольда Росса, председателя нефтяной К° "Консолидированный Росс" в Калифорнии в компании с Верноном Роскэ. Состояние отца оценено в 25 000 000 долларов. Молодой Росс кончил в 1918 г. высшую школу в Бич-Сити. Школьный аттестат: хорошие успехи; ярко выраженная чувствительность к женскому полу: приложено свидетельство агента 11497. Активно сочувствовал забастовке рабочих Парадиза 1916/17 гг.; близкий друг Поля Аткинса, лидера забастовщиков по реестру 1272-17. Подозревается в близких отношениях с Руфью Аткинс, сестрой Поля. 1917–1918 гг. — в Артурском учебном лагере. Свидетельство удовлетворительное. Писал члену конгресса Лизерсу, Калифорнийский округ, 49. Получил письмо от Джеффа Корбитта — реестр 9678К.30 (письмо приложено; приложено и донесение агента 23672). С 1923 г. студент Тихоокеанского университета, член братства "Kappa Gamma Tau", ученик Даниэля-Вашингтона Ирвинга, № по реестру 327618. Сантиментален. Сочувствует большевизму. Подписчик "Народ" и" Новая республика"".
Помимо утренних и вечерних газет и рассказов своего идеалиста-сына, у старшего м-ра Росса был еще один источник, из которого он черпал сведения обо всем, что творилось на свете, а именно — его товарищи в нефтяной игре, заинтересованные всем этим не меньше его самого. Они вели с ним долгие беседы и подробно обсуждали все, что им приходилось по этому поводу слышать или читать. В свою очередь они тоже были очень недовольны дипломатией президента Вильсона, и не потому, что он не сумел обезопасить мир для демократии, но потому, что он не обезопасил его для тех, кто стоял во главе нефтяной промышленности. На территориях, отобранных у неприятеля, находились участки, содержащие в себе неслыханные по богатству нефтяные пласты, а между тем мы во имя какого-то идиотского идеализма позволили Франции и Италии захватить себе эти сокровища, а сами получили только право не допускать турок в Армению!
Что касается м-ра Росса, то его личные интересы не были затронуты. Дело касалось "Эксцельсиор-Пет" и "Виктор" и остальных членов "Великой пятерки", которые стремились к получению заграничных концессий; и если бы они их добились, то цена на нефть в Америке упала бы, и м-р Росс мог потерять порядочный куш денег. Но это нимало не отразилось на его патриотическом настроении: раз страна нуждалась в нефти, то необходимо было ее добывать. Как видите, м-р Росс тоже был идеалистом в своем роде, и его раздражало, что этот вид идеализма так мало понимал и ценил его сын.
В этом, по его глубокому убеждению, был виноват университет. Что бы ни говорил Бэнни — ясно, что именно образование смущало его ум и не давало ему заниматься практическими делами. Бэнни отдавал себе отчет в том, что его умный, хитрый отец старался выведать у него, кто имел на него в университете влияние, убежденный, что чье-то влияние — и именно влияние более взрослого человека — тут безусловно было. Бэнни понимал, что рано или поздно имя Даниэля Вебстер-Ирвинга, или иначе — Даниэля-Вашинггона Ирвинга, должно было слететь с его губ, и ему пришла в голову остроумная мысль устроить встречу отца со своим другом преподавателем, прекрасно зная, что м-р Росс никогда не донес бы на того, кто бывал у него в доме.
— Папа, мне хочется показать одному из наших преподавателей наш нефтяной участок, — сказал он раз отцу.
М-р Росс очень обрадовался такой идее: это должно было внести известную долю культурности в сферу его деятельности и одновременно вводило его в общение с духовной жизнью сына. М-ра Росса всегда преследовал страх, что образование Бэнни могло заставить его когда-нибудь устыдиться своего необразованного старика отца. Он знал, что на свете существуют ненормальные типы, которые смотрят сверху вниз даже на двадцать пять миллионов долларов, или во всяком случае делают вид, что они именно так на них смотрят.
М-р Ирвинг должен был читать лекции в летней школе, но перед тем у него было десять дней свободных, и Бэнни предложил ему свезти его в автомобиле в Парадиз, чтобы он там немного отдохнул. Молодой преподаватель был приятно удивлен таким предложением, и в одно ясное солнечное июньское утро, — такая погода в Южной Калифорнии представляет собой явление до той степени обычное, что на него никто уже не обращает внимания, — они отправились. Дорогой они говорили о событиях в России и в Сибири, об успехах генерала Деникина и адмирала Колчака, и об отчаянных усилиях организовать Красную армию, и о надеждах правящих германских классов вернуть себе всеобщее уважение, оказывая помощь союзникам в деле борьбы этих последних с русской революцией. Бэнни и м-р Ирвинг решили, что в предстоящем свидании преподавателя с м-ром Россом — м-ру Россу будет предоставлено право выбирать темы для разговоров, а м-р Ирвинг будет выражать только такие мнения, которые не могли бы покоробить слуха старого нефтепромышленника.
VIIIОни приехали в Парадиз, и преподаватель был помещен в красивом новом домике в испанском стиле, который м-р Росс выстроил там для себя и своих детей. Домик был окружен уютным двором с фонтаном посредине, с красивыми финиковыми пальмами и банановыми деревьями. По стенам его ползли, причудливо извиваясь, ветви виноградных лоз. Расторопный слуга-японец исполнял обязанности лакея и повара, молодой малый ухаживал за цветочными клумбами и мыл посуду, а Руфи был поручен высший надзор за всем хозяйством.
Для гостей в доме было шесть уютных комнат, и когда на участок приезжали директора, геологи и инженеры, работавшие в компании "Консолидированного Pocca", — все они пользовались широким гостеприимством и жили одной дружной семьей. Усевшись после сытного ужина за стол, покрытый зеленым сукном, они играли по вечерам в покер; потом, сняв свои пиджаки и распустив подтяжки, требовали себе новой порции виски, содовой воды и сигар и до самого рассвета не вставали со своих мест, наполняя комнату голубоватыми облаками табачного дыма. М-р Росс бывал очень доволен, когда его сын предпочитал оставаться в своей комнате и читать, вместо того чтобы слушать все те истории, которые рассказывали друг другу эти, распустившие свои подтяжки и языки, нефтепромышленники.
Но на этот раз никакой карточной игры, разумеется, не было: в честь "профессора", как м-р Росс называл все время своего гостя, велись одни только серьезные разговоры. Старший Росс был очень горд, принимая у себя "профессора". Он повел показывать ему все новые скважины, как те, в которых была уже нефть, так и те, в которых производились еще буровые работы.
Оттуда они пошли осматривать новый нефтеперегонный завод, представлявший собой нечто совершенно исключительное в этой области — "последнее слово инженерного искусства", как писалось об этом в газетах. В целом это было действительно художественное произведение, состоящее из целого ряда построек, сделанных из блестящего, свежеокрашенного металла, окруженных зеленью. Нефтяные скважины и фонтаны полны копоти и жира и, конечно, не могут быть иными, но нефтеперегонный завод — это дело другое. В нем нефть двигается по подземным обсадным трубам, а потому ничто не мешало соорудить его согласно тем требованиям, которые предъявлял к ней изысканный вкус юного идеалиста. Новый завод м-ра Росса весь был окружен красивой оградой из стальной проволоки, покрытой вьющимися розами, и на громадной площади ярко-изумрудного газона разбиты были дороги и дорожки, усыпанные гравием. Своей величиной завод походил на хороших размеров деревню; большинство домов были бетонными, самой разнообразной величины, форм и цветов: больших и маленьких, высоких и приземистых, круглых, овальных, квадратных, красных и черных, внутри окрашенных в самые разнообразные цвета.
Главное здание представляло собой целую батарею так называемых перегонных кубов, соединенных между собой серией труб. В первом перегонном кубе неочищенная нефть нагревалась до известной температуры и выделяла один из своих продуктов. Этот процесс назывался процессом первой перегонки. Остаток нефти направляли в следующий перегонный куб, где ее нагревали еще сильнее и получали из нее новый продукт. Так нефть переходила из одного перегонного куба в другой, и этот процесс известен под названием "последовательного дистиллирования".
Продукт, получаемый в каждом перегонном кубе, направляется нз этого куба в специальный конденсатор. Таким путем у вас получается газолин различных сортов, керосин, бензин, чистая нефть, целая дюжина разных смазочных продуктов, тяжелый черный вар и громадные массы мягкого белого парафина.
Вы сможете судить, какое это давало обширное поле для новых исследований и методов. У м-ра Росса был химик, о котором он никогда не уставал говорить, и действительно, это было в своем роде чудо. М-р Росс платил ему шесть тысяч долларов в год, и за это все его открытия становились полной его собственностью. Нет сомнения в том, что этот химик сохранил компании не более, не менее как несколько миллионов долларов. Необходимо было познакомить "профессора" с этим волшебником, и они отправились в его лабораторию, находившуюся на вершине небольшого пригорка, далеко от всех остальных построек, для того чтобы ничто уже не препятствовало ему взрывать себя столько раз, сколько ему это вздумалось бы. М-р Эннис был бледный сутуловатый человек, смотревший на мир сквозь громадные круглые очки. Весь интерес его жизни сосредоточивался на разного рода химических соединениях. М-р Росс с гордостью представил ему профессора Ирвинга, и химик показал им целый ряд пробирок и реторт и рассказал, выяснением каких сложных комбинаций он был занят в данную минуту.
Выслушав всю эту премудрость, они отправились обратно к домику и, поужинав жареными цыплятами со свежим зеленым салатом и медовыми дынями, завели оживленную беседу.
М-р Ирвинг вел себя безукоризненно. Они беседовали далеко за полночь, и молодой преподаватель подробно отвечал на все вопросы, предлагаемые ему м-ром Россом по поводу тех или иных мировых событий, рассказывал ему обо всем, чему он научился во время своей работы в Салониках, и о французской дипломатии.