Дом Логана – на другом конце города, в таком же, как у нас, зеленом районе, вполне приятном. Впервые за много дней я почувствовала себя свободной. Я включила музыку и опустила окно, пусть ветер бьет в лицо. Громко подпевала музыке: свободна, свободна! У меня есть друзья, они меня поддержат, они принимают меня такой, какая я есть, – и я с этой жизнью справлюсь. Жить можно. Не о такой жизни я мечтала, не это планировала, когда так тщательно все продумывала – давным-давно, – однако такие мне выпали карты, и я постараюсь выжать из них все, что смогу. Я подпевала радио и чувствовала себя счастливой, свободной. Может быть, наплевать и не выводить Кревана на чистую воду, не доказывать, что он сделал со мной в камере Клеймения? Просто жить дальше? Я еще могу быть счастлива.
Немножко я нервничаю перед вечеринкой, где будут незнакомые ребята, но это приятное волнение. Я готова к переменам. Ровно в восемь доберусь. Два часа молодого веселья. Ни минутой больше, нужно вернуться домой вовремя. Раньше, чем появится Мэри Мэй, чтобы и тени подозрения не возникло, что я нарушила какие-то правила. Двух часов с головой хватит. Новые друзья, новая жизнь.
Хотя родители и тревожились за меня, они оба тоже были счастливы, что я еду в гости, как нормальная семнадцатилетняя девушка. Не прячусь в своей комнате, как все прошлые недели, рыдая в подушку. И они легко меня отпустили, поскольку они знают родителей Логана. Не лично знакомы, но слышали о них, как и все в городе. Они оба пасторы, семейная команда. Этим и привлекают внимание прессы, к тому же они – достойные граждане. Потому-то, наверное, Логан и протянул мне оливковую ветвь. Он вырос в семье, где царит понимание и прощение, он знает, каково быть не таким, как все, все время под пристальным наблюдением, все время тебя анализируют, сдирают кожу, пока не останешься наг и гол.
Мы подъехали, как было указано в приглашении, к скромному белому домику с ухоженным садом, со штакетником. Мы с мамой обнялись, мама крепко, чересчур крепко прижала меня к себе – страшилась отпустить, но все-таки решилась, хотя на глазах у нее выступили слезы.
– Я приеду за тобой в десять. Позвони, если захочешь уехать раньше. Или если что-то случится. Даже мелочь какая-нибудь. Если услышишь какую-нибудь глупость, или гадость, или…
– Мама! Все будет в порядке! – смеюсь я.
– Хорошо, хорошо! – улыбается и она.
Она смотрит мне вслед, пока я иду к двери, и это напоминает мне тот день, когда с моего детского велосипеда сняли опорные колесики. Я оглядываюсь на маму: она сидит в машине, боится отпустить меня одну, боится, что я опять напортачу.
Для подростковой вечеринки в доме что-то слишком тихо, но, должно быть, так принято в семье пасторов. На подъездной дорожке уже стоит чья-то машина – ага, Наташи. При виде ее я занервничала, и это уже не назовешь приятным возбуждением. С Наташей у меня отношения скверные, причем напрямую мы не разговариваем, но я слышала, как она во всеуслышание возмущалась моим присутствием в школе и учителям об этом говорила, а уж как подставила в первый же день в бассейне! Вот уж кто вовсе не будет рад меня видеть, а ведь она, я знаю, дружит с Логаном, но, может быть, он повлиял на нее и теперь все будет по-другому? Впрочем, похоже, мне сегодня тоже предстоит потрудиться, чтобы расположить к себе ребят. Может быть, не такое это будет для меня веселье, но это первый шаг, а в следующий раз и вовсе будет здорово. Так, мало-помалу…
Я шла по подъездной дорожке, чувствуя, как подгибаются ноги на высоких – до небес – каблуках. Нажала кнопку звонка, оглянулась на маму и помахала ей, чтобы она уже ехала, и она покорно тронулась с места и свернула на шоссе, предоставив меня самой себе.
Внутри тихо. Заглянув внутрь сквозь стеклянную панель двери, я увидела голую стену, посреди – распятый Иисус. На голове – терновый венец, руки и ноги прибиты к кресту. Мощное распятие, никогда раньше не видела подобного. Мурашки побежали по рукам, какое-то тревожное предчувствие, я попятилась и наткнулась на человека, подкравшегося сзади.
Вскрикнула в испуге. И тут же мне на голову надели мешок, и я перестала дышать.
23
– Руки ей придержите! – шипит Логан: я снова ухитрилась вмазать ему в лицо. Точно лицо, один палец ткнул в глаз, другой угодил в язык, и его тут же прикусили зубами.
Не надо держать меня за руки. Стоило мне услышать голос Логана, и я перестала сопротивляться. В те несколько мгновений, пока я билась, сражалась с хватавшими меня руками, я думала, идиотка, что нужно лишь вывернуться и заорать погромче, чтобы Логан с ребятами пришли на помощь. Теперь я знаю: это все подстроено Логаном и его приятелями. Кровь холодеет в жилах. Что-то еще я утратила сегодня вдобавок ко всем потерям, и, когда руки связывают за спиной и тащат меня куда-то, я понимаю: я утратила веру во всех и во все. Из меня выбили – прямо сейчас – желание вернуться к нормальной жизни, жить по возможности как все. Я сдаюсь, я принимаю свою Заклейменную жизнь. Они победили, а я проиграла.
Невозможно дышать с мешком на голове, его еще и стянули под подбородком, вокруг горла. Паника поглощает жалкие остатки кислорода, но я не могу сдержаться, судорожно втягиваю в себя воздух и глухо воплю. Я не даюсь тащить меня, падаю наземь, сильно ударившись коленями о бетон. Снова кричу.
– Какого черта? – шипит Логан. Все шипит, чтобы не нашуметь, ведь он тут живет, попадется кому-то на глаза – его узнают. Я кричу еще громче – эх, если бы мама не поспешила уехать, – но удар в живот вышибает из меня воздух, опрокидывает на бетон.
Кто-то поднял меня и понес. Я задыхаюсь, не могу больше сражаться.
– Ты обещал не бить ее.
Девчачий голос. Мороз по коже. Это Колин.
За что она мстит? За то, что в тот день я не поздоровалась? За то, что ее мама изувечила себе пальцы? И это моя вина? Козел отпущения для общества, а теперь и для всех знакомых. Любые их беды – моя вина. Причина не в их выборе, не в их поступках, не в их ошибках. Бараны.
– А что мне делать? Орет на всю округу! – злобно огрызается Логан. Ясно, это он меня несет.
Я пытаюсь брыкаться и слышу смех.
– Визжит как свинья! – злобно хохочет Наташа.
Распахнулась дверь машины.
– Сюда ее, быстро. – Снова мужской голос, но его я не узнаю. Сколько их тут? Страх накрыл меня: что они со мной сделают?
– Ты же не собираешься ее убить? – вдруг спохватывается Колин, и я жалобно вскрикиваю.
Логан выругался.
– Но она там задохнется. Она не может дышать в мешке.
– Ладно! – бормочет он.
Колин уговорила Логана не засовывать меня в багажник. Не то чтобы он особо к ней прислушивался, но ему не терпелось сесть в машину, да и, похоже, он сам не уверен насчет багажника. Спасибо и на том: он опускает меня на землю и заталкивает сквозь дверцу внутрь автомобиля. Я ударилась лбом, не вписавшись, голова закружилась.
– Хе! Мимо! – хихикнул Логан.
Я упала внутрь, и кто-то – не так грубо – помог мне сесть. Это Колин. Она устроилась рядом со мной. По другую сторону от меня хлопнулся Логан. Наташа за рулем, с ней рядом – четвертый. Кажется, это Гэвин, мы с ним пересекались только на химии. В жизни и словом не обменялись. Ничего не знаю о нем – но вот он здесь, губит меня потехи ради.
– Аккуратнее, – говорит Гэвин.
– Ты-то что разнюнился? – огрызается Логан.
– Если она вырубится, ничего не почувствует, – хладнокровно отвечает он. – Как ты над ней посмеешься?
Логан притих. У меня все еще стучит в голове после удара о металлическую раму над дверью, на лбу что-то липкое. Под мешком я потею, пот течет и щиплется – наверное, содрала кожу. Они задумали посмеяться надо мной? Сердце отчаянно трепыхается.
– Не могу дышать, – говорю я, а вышли не слова – всхлип, испуганное бормотание сквозь мешковину. Жарко, я вся липкая, пот течет по лицу, на губах солоно. Живот сбоку болит от удара или пинка – чем уж там, кулаком или ногой врезал мне Логан, чтобы заткнулась.
Они снова велят мне молчать, но на шее слегка ослабили веревку, и я даже вижу сквозь отверстие свою грудь, воздух проходит в эту щель, и я его заглатываю, пытаясь успокоиться. Убить они меня не убьют, убить не могут. Меня ждет что-то другое, но что? Вижу, платье на мне задралось, торчат толстые бедра, надо бы опустить подол, но не могу, руки связаны за спиной. По мне, так и это вполне достаточное унижение. Должно быть, они сейчас смотрят на меня, переглядываются, гримасничают, оценивают.
Мы едем – как долго, не знаю, голова гудит, я перебираю всевозможные версии. Что бы со мной ни сделали, пусть сделают это достаточно быстро, мне нужно к одиннадцати попасть домой. Сейчас я только об этом и могу думать. Машина остановилась на заправочной, Колин и Гэвин вышли, я замерла в ужасе: сейчас мной займутся Наташа и Логан, но они преспокойно обсуждают одноклассников, злобные сплетники, слушать их не могу. Пахнет дымом, они оба курят, дым просачивается в мешок. Я закашлялась.
– Першит, Клейменная? – спрашивает над ухом Логан.
Он сует сигарету в отверстие мешка, дым струится мне в лицо, я пытаюсь отвернуться. Он смеется. Стряхивает пепел мне на бедро. Пепел, пока падал, остыл, не жжется, но я с ужасом смотрю на серую кучку.
– Что-то напоминает? – Он поднес горящую сигарету вплотную к моей коже. Да. Напоминает. Камеру Клеймения.
Окурок касается моей кожи, слезы непроизвольно текут из глаз, но, к счастью, тут дверца распахнулась: вернулись Гэвин и Колин.
– Что ты делаешь? – сердито спросила Колин.
– Честное слово, я тебя выкину из машины, если будешь все время вмешиваться, – предупреждает Логан. – Стряхнул пепел, делов. Пиво мне купила?
Они передают друг другу пиво, я слышу щелчки, когда открываются банки, слышу, как жадно глотают. Логан опережает всех.
Потом рядом со мной кто-то рыгнул, а Гэвин рассмеялся:
– Фу, мужлан!
– Поехали! – Наташа включила двигатель.
И мы поехали, и снова я не могла понять, как долго мы едем. Я сидела между Колин и Логаном, автомобиль наполнился дымом и запахом алкоголя, музыка орала так, что никто друг друга не слышал. А мы все ехали и ехали, нарезали круги, мне казалось, часами. Я подумала, они хотят сбить меня со следа, чтобы я не поняла, куда мы в итоге едем, но могли бы не стараться: я дезориентирована с той минуты, как меня втолкнули в машину. На то, чтобы запомнить дорогу, мне бы смекалки не хватило. Я слышу их болтовню – разговаривают так, словно меня тут и нет, – и вспоминаю, как несколько часов назад я наряжалась, взволнованно готовясь к вечеринке, к новой жизни. А теперь у меня на бедре выросла кучка пепла от сигареты Логана – там были и горячие искры, но теперь пепел остыл, и у меня в душе все застыло.
Не знаю, что они задумали. Если хотели посмеяться, унизить, так давно своего добились. Если же они готовят что-то еще, если это была только прелюдия, то мне и минуты не выдержать. Ноги трясутся. Была бы на мне разумная человеческая обувь, кеды, а не эти шпильки, я бы еще попыталась сбежать.
Я не могу себя контролировать. Я плачу.
– Тише! – вдруг говорит Логан, обрывая разговор. – Выключите музыку.
Я смолкаю.
– Ты там ревешь, что ли, Заклейменная?
Он прислушивается. Я чувствую его дыхание на плече, на шее.
Все смеются.
– Нет, ты правда поверила, что я пригласил тебя на день рождения? – спрашивает он. От него веет холодом. – Как ты могла купиться? Мне вообще-то девятнадцать. Я уж испугался, что Пиа нам все испортит – напечатала про то, как ты собираешься на вечеринку, – но она не назвала имен, а если ты кому-нибудь потом расскажешь, тебе не поверят. Мой отец – пастор, и мать тоже. Говорят, скоро она станет епископом. Первая женщина в стране. Мы – респектабельная семья, – говорит он с напором.
– Родители-то да, – комментирует Гэвин и смеется. Наташа вторит ему.
– Мы тебя так и будем звать: Иисус, – предлагает Наташа, и они снова заливаются смехом.
Я чувствую, как Логан каменеет от злости. Страшно подумать, как отыграется он на мне за это унижение. Колин сидит по другую руку от меня и всю дорогу молчит. Я рада, что она здесь, она из всей компании самая приличная, но я слышу, как она дует пиво, банку за банкой, слышу, как вновь и вновь открываются банки. Набирается храбрости. Но для чего? Вот что меня беспокоит. И, хоть она отговорила их совать меня в багажник, я с нее ответственности за все происходящее не снимаю. Кстати, а где моя сумочка? Присвоили, наверное.
– На, Заклейменная, выпей глоточек, – говорит Логан и сует мне под нос открытую банку.
– Ей запрещено пить спиртное! – резко напоминает Колин.
– Да-да, а родителям Гэвина не нравится, что он спит с мальчиками, а ему хоть бы что, – говорит Логан, и Гэвин в ответ толкает его, так что пиво расплескивается по моей груди и ногам.
– Пей, Заклейменная.
Он приподнял край мешка, поднес банку к моему рту. Я отворачиваюсь, стискиваю губы. Он испускает свой пронзительный смех и другой рукой, никотиновыми пальцами, хватает меня за подбородок, раздвигает губы и вливает пиво. Попало не в то горло. Я закашлялась.
Он хохочет, но все же опускает край мешка и допивает содержимое банки сам.
– Налево! – командует вдруг Гэвин. Предварительные игры закончились, сейчас они приступят к главному, что уж там уготовили для меня.
Я не понимаю, где мы. Мне кажется, мы ехали два часа, а то и больше, а может быть, всего один час. Я потеряла представление о времени. Мы двигались круто вверх. Неужели выехали из города в горы? И здесь они меня бросят? Как я доберусь домой? Я опоздаю к комендантскому часу. Мне конец. Нашей семье конец. Снова я всех подвела. А потом я думаю, выберусь ли я вообще отсюда. Хватит ли им задора убить меня. Вон они сколько выпили: что бы они там ни задумали, у них может все пойти вкривь и вкось.
Вдруг я вспоминаю Арта, с тоской и любовью. Он не такой, как эти парни, он всегда меня защищал. Всегда… до этого. О, если бы он сейчас пришел мне на помощь! Но мы ехали и ехали, и никто не спешил меня спасать. Он мог остаться в городе и разделить со мной беду, но он предпочел скрыться.
– Проснись! – Логан пнул меня в щиколотку, я вскрикнула, подтянула ноги к животу, подальше от Логана, поближе к Колин. Но почувствовала, как она отстранилась от меня.
Машина наконец остановилась, двери открылись. Хлынул свежий воздух, отступили запахи дыма и пива, я снова могу дышать. Логан вытащил меня из машины, я вспомнила про платье, подол короткий, наверное, до самой талии задрался. Попыталась, как могла, стряхнуть его, чтобы упал ниже. Под ногами неровная почва, камешки, я не поспеваю на каблуках. Дважды подвернула ногу.
– Снимите с нее дурацкие туфли! – распоряжается Наташа.
Туфли сдирают, теперь я ступаю босыми ногами по камням. Шрамом по земле – напомнить мне, что и стопа моя заклеймена.
– Мне идет? – спрашивает Наташа, и Гэвин присвистывает.
Меня тащат в гору, я задыхаюсь, ругаюсь: камни острые. Сквозь мешок не видно, куда я ступаю, и света совсем уже нет. Стемнело. Час поздний. Может быть, я уже опоздала к комендантскому часу.
– У меня комендантский час, – решаюсь я сказать. – Отпустите меня домой.
Они примолкли.
– Когда у нее комендантский час? – спросила Наташа.
– В одиннадцать, – ответила Колин.
– Сейчас пол-одиннадцатого, – сказала Наташа.
– И что? – огрызнулся Логан и поволок меня дальше.
– Надо заканчивать.
– А то что?
– А то… что с ней будет, Колин? – спросила Наташа.
– Комендантский час – это серьезно. Ее накажут. Ее снова вызовут в суд.
Логан хохочет.
– Нет, послушай, это серьезно, – настаивает Колин. – Накажут не только ее, но и родителей. У меня братьев забирали на неделю. – Голос ее дрогнул.
– Я с ее предками не знаком, – говорит он. – Плевать мне на них.
– Сюда, – говорит Гэвин, и все останавливаются.
Слышно, как отпирают дверь.
– Заходи, – негромко велит Колин, и я делаю шаг вперед, ступаю на доски. В босые ноги тут же вонзаются занозы. Пахнет сыростью, мхом. Какой-то старый сарай. Под ногами земля и грязь. Все вваливаются вовнутрь, дверь закрывают, снова запирают замок. Логан сильно толкнул меня, и я чуть не упала ничком, но сумела удержаться на ногах. Врезалась в стену, ударилась о черенок лопаты или грабель.
– Чего Заклейменная в бассейне кочевряжилась? – спросил Логан.
– Не хотела раздеваться, – ответила Наташа.
Я съежилась, прячась от них.
– Нет! Пожалуйста, не надо!
Кто-то оттолкнул меня от стены, расстегнул сзади молнию на платье. Я задергалась, но Наташа крепко держала меня. Я чувствовала ее хваткие ладошки на моих руках. Впилась ногтями мне в кожу.
Платье упало к моим ногам. Я стояла посреди сарая в лифчике и трусах. Я снова заплакала. Спрятаться негде.
– О’кей, мы это сделали! – поспешно сказала Колин. – А теперь пошли.
Кто-то присвистнул.
– Заткись, Гэвин, она – Заклейменная. Дерьмо.
– А по мне, так просто девчонка в трусиках.
– Ты на шрамы погляди, – где-то у моего лица проговорила Наташа. Изучает тот, который на груди. Я с трудом сглотнула. Хотелось скрестить ноги, обхватить себя руками, как-то укрыться.
Гэвин и Наташа обсуждали меня так, словно я не могла их слышать. Логан ни слова не произнес, и это меня особенно пугало. Изучали шрамы, приподняли мою руку, потом ногу. Мешок с головы пока не снимали. Не хотят видеть, что у тела есть голова, есть душа.
– Не хочешь посмотреть, Колин? – заговорил наконец Логан. – Впрочем, ты это уже видела дома.
– Отвратительно. Я ухожу, – сказала Колин. Дверь открылась, пахнуло свежим воздухом, я услышала шаги Колин – прочь от сарая.
Оставила меня наедине с этими. Дрожь сотрясала все тело. Мне страшно и холодно.