– …Как я знаю, твой бывший тебя очень любит, – продолжал Серега. – Как же так получилось, что он не признался, видя, что тебя избивают и угрожают изнасиловать?!
– Он успел шепнуть мне, когда на нас еще в московской квартире напали, что признаваться никак нельзя, иначе они потом нас убьют. Его – чтобы не делиться, а меня как свидетельницу… Но потом, когда они про изнасилование стали говорить, он не выдержал… И сказал, что спрятал драгоценности на даче моей бабушки. Я даже не подозревала, что он знает о ее существовании. Не потому, что я скрывала, – просто мы ею не пользовались много лет, а Гарик новую дачу обещал построить, даже начал… Хотя, наверное, я как-то о ней обмолвилась…
– И что бывшие сообщники?
– Они туда съездили. Гарик объяснил, что драгоценности под поленницей в сарае зарыл… Но они там ничего не нашли, – хотя долго их не было, весь сарай и дом обыскали. Вернулись и заявили, что уж теперь меня точно изнасилуют… вчетвером… Гарик клялся, что правду сказал и что раз драгоценностей там нет, значит, за эти годы их кто-то из соседей случайно обнаружил…
– Не поверили, – не столько спросил, сколько констатировал Серега.
– Нет, – подтвердила Юля.
– Бандиты не верят даже тому, кто говорит правду, – поделился опытом Громов.
– Но ведь раньше они были друзьями! Я думала, что даже бандиты умеют дружить… Гарик им напоминал, как при аресте их не выдал, и они ему за это должны… И все просил, чтобы меня отпустили. Говорил, что разлюбил меня за годы тюрьмы и теперь ему безразлично, бьют меня или насилуют, – это ничему не послужит… Он, мол, все равно не знает, куда клад подевался, поэтому бесполезно надо мной издеваться… Но так и не смог их убедить. Из-за земли.
– Земли?
– Да… По их словам, если бы драгоценности случайно нашел какой-то сосед, то он не стал бы землю утрамбовывать, так бы и бросил раскопанную, а она утрамбована, из чего бандиты сделали вывод, что Гарик там их никогда не прятал, обманул…
– Или он успел их перепрятать…
– Может. В общем, злые они были ужасно. Даже поспорили в сторонке, но я расслышала: Голявкин предлагал «погладить» Гарри утюгом, а Тароватый не соглашался, ему больше нравилась идея меня… меня мучить. Как вдруг кто-то из охраны закричал, что собаки спят! Скажи, их ты усыпил?
– Детектив, – хмуро ответил Серега.
– Вот как… Он меня этим спас.
Громов не ответил.
– …И тогда Тароватый сказал: «Снимаем лагерь!» – и все подхватились, – продолжала Юля. – Нас повели: сначала вроде лифт был, а потом какой-то коридор. Гарик в этот момент находился рядом, я слышала его дыхание. Из коридора мы попали на улицу, меня сначала подсадили, а потом вытянули, будто из дыры какой-то, из лаза… Я почувствовала свежий воздух. Вот тут и началась катавасия! Кто-то стрелял… Не Гарик, – у него отобрали оружие еще в московской квартире, – ясно, что стреляли в него. Но я все же поняла, ему удалось сбежать. А я, я оказалась в этой темнице…
Она умолкла, вытянула руку к спинке кровати и опустила голову на нее. Громов не услышал никакого звука, похожего на плач, но был уверен, что в ее глазах стоят слезы.
– Малышка, – шепнул Серега и, вновь исполнившись сочувствия, погладил ее по щеке, – мы отсюда обязательно…
Он хотел сказать утешительное: «мы отсюда обязательно выберемся!», – но не успел. Юля крепко ухватила его за руку.
– У меня все лицо в побоях, не трогай, мне больно! И потом, почему ты называешь меня «малышкой»?
Бывалый Громов растерялся. Во-первых, как это он так лоханулся, кой черт его дернул гладить Юлю по лицу?!
А во-вторых, чем ей не нравится «малышка»? Всем женщинам нравится, – а еще деточка, девочка, – они обожают чувствовать себя маленькими, такими хрупкими существами, нуждающимися в крепком мужском плече… У них это в природе! В их, женской!
– Я часто называю своего сына «малыш», – сухо продолжила Юля, не дождавшись от него ответа. – Но он действительно маленький. И потом, он близкий мне человечек, родной… А я тебе не маленькая и не родная!
По правде говоря, Серега чувствовал себя так, будто его оплевали. Он, можно сказать, протянул руку помощи, свою крепкую мужскую руку и подставил крепкое мужское плечо! – а эта Юля его помощь, его сочувствие отвергла!
Ему захотелось спихнуть ее со своего тюфяка. Чтобы не выделывалась!
Не сделал он этого только из вежливости…
Нет, вовсе не из вежливости, а потому, что они с ней собратья по плену, и им нужно сейчас вместе, – ВМЕСТЕ! – выбираться!
Вот почему он не оттолкнул Юлю…
Поэтому!
Он молчал, исполненный негодования. И Юля молчала. Похоже, она не уловила его возмущения. Ничуть! А Серега привык, что женщины его ловят и стараются как-то сгладить недоразумение, подстроиться…
– Насчет зелья, «компотика», ты прав, – произнесла наконец Юля ему в ухо. – Так что не пей, придумай что-нибудь, иначе вырубишься… Я поначалу все время спала из-за него…
– Спасибо за совет. Я разобрался в вопросе, пока ты дрыхла, – сухо ответил он.
– Ну и отлично, – заявила Юля и завозилась, пытаясь принять вертикальное положение с тем, чтобы, без сомнения, отчалить на свою койку.
Сереге, который только что мечтал спихнуть ее со своего тюфяка, это отчего-то не понравилось. Тем не менее он несколько демонстративно – то есть так, чтобы Юля ощутила его движение, – улегся на спину, давая понять: вот и отлично, мне места больше!
Юля встала.
– Послушай, малышка, – придержал он ее свободной рукой, – нам надо отсюда ноги делать, ты согласна? Поэтому давай не будем…
Серега не успел договорить. Юля в одно мгновение оседлала его верхом, и ее руки сошлись на его горле, упираясь большими пальцами в кадык. Серега едва мог дышать.
– Я тебе не «малышка», ты еще не понял?!
– А чего… – прохрипел Серега игриво, – ты же не старушка… значит, малышка…
– Не смей меня так называть! – заявила Юля и, чуть подав назад, уперла колено в его пах.
– Ладно-ладно, понял, буду звать тебя старушкой!..
…Он явно недооценил предупреждение. Юлино колено так вдавилось в низ его живота, что в темнице на мгновение сделалось светло: это у него искры из глаз посыпались.
* * *…Топор ничего не дал: он только вчавкивался в металл, застревая в нем. Через несколько минут упражнений с топором даже энтузиаст Гошка сдался.
Они снова вернулись в дом. В ожидании автогена решили подкрепиться: оперы с самого утра тут канителятся, а время уже к вечеру повернуло, оголодали.
На даче у Тароватого было аж три громадных холодильника, и сыщики не только подкрепились, но и с собой взяли, сложили провиант в черный кожаный рюкзак с лейблом одной крутой фирмы, – его они тоже нашли в доме. Неизвестно, сколько им еще предстоит пройти, а мужчинам требуется время от времени подкрепляться.
Для своего полного счастья Кис отыскал на большой черно-стальной хозяйской кухне отличный кофе в круглых пластиночках-дозах, предназначенных для приготовления в аппарате эспрессо. Некоторое время Алексей разбирался с его устройством, затем запустил… Получилось! На радостях он сделал кофе для всей компании, а потом еще семь чашек произвел – для заправки своего термоса. Обычно щепетильный, Кис в данный момент нисколько не стеснялся, орудуя в чужом доме и на чужой кухне: это всего лишь мелкие «накладные расходы», включенные в счет бандитам за труды оперов.
…Как-то случился у него разговор с одним философом из Сашкиной творческой братии на посиделках по какому-то поводу, – уже и не вспомнить повод тот. Речь пошла о доброте, деликатности и прочих тонких материях.
– Если ты добр, – говорил философ, приканчивая четвертую рюмку водки, – то добр всегда. Ибо доброта есть состояние души! Как и все ее производные, – деликатность, щепетильность, способность к сопереживанию, умение слышать другого… Это либо есть – либо нет!
– А вот фигушки! – отвечал Кис, приканчивая третью (что нисколько не отражалось на его способности говорить, слышать и думать). – То, о чем ты тут п…шь, – это не доброта и иже с ней, а врожденная мягкотелость! Такой «добренький» просто не выносит противостояния, не умеет дать отпор, – ему дешевле быть добреньким, во всем уступать, чем сказать «нет»! Инфузория-туфелька эта твоя доброта! На уровне примитивных рефлексов! А вот потрудился бы ты решать каждый раз, быть тебе добрым или не быть, – мозгами решать, а не одноклеточной реакций, – вот тогда бы я тебя уважал! Тогда бы ты и впрямь был философ, а не туфелька, которая инфузория!
Разговор этот сам по себе интереса никакого не имел. Но ценность у него все же была, одна-единственная: именно в нем Алексей нашел слова и сформулировал для себя важную мысль, жившую в нем доныне смутно: доброта – это сознательный выбор. В каждой ситуации, в каждый момент свой, разный. Только тогда ты человек с принципами, а не инфузория-туфелька…
Впрочем, все эти размышления не стоили нескольких экспроприированных чашек кофе в доме сбежавшего бандита.
Впрочем, размышления всегда стоят иллюстраций к ним.
Напившись кофею, Алексей позвал Димыча. С ним у него сохранились наиболее дружеские и близкие отношения среди оперов, – не считая, само собой, Сереги, который был и есть друг, – чтобы обсудить, куда мог вывести замурованный подземный ход. Лифт открылся в северном направлении, как показал компас, встроенный в часы детектива…
Они запустили один из компьютеров Тароватого, вышли на сайт с картами. Оказалось, что до ближайшего поселка в северном направлении три с лишним километра, – слишком много для подземного хода! Хотя дача строилась еще в девяностые, когда денег шальных было навалом, а убежище требовалось не столько от милиции, сколько от друзей-врагов в переменчивом бандитском мире. Кто их знает, могли и десять километров прорыть!
Кроме того, не известно, петлял ли ход, сворачивал ли в ином направлении, так что по карте ничего не вычислишь. Но она может пригодиться, и детектив распечатал на принтере несколько подробных карт окрестностей – на север, на запад, на восток и даже на юг, – хотя последнее уж вроде совсем было бы тупо… нет, чересчур хитроумно: делать потайной ход на север, чтобы затем свернуть его на юг!
Но мало ли. Кис сложил распечатки вчетверо и сунул в карман.
Затем он сходил к своей машине, взял из багажника разные мелочи, которые могли ему пригодиться на всякие экстремальные случаи жизни, положил их в наплечную сумку и принялся вместе со всеми поджидать автоген.
А в ожидании вспомнил вдруг о кефире и утюге.
– Не беспокойся, Кис, все в порядке! – заверил его Игорь. – Я за утюгом съездил на квартиру бабульки, отдал его Роману, а кефир он уже купил. Так что утром все доставит! А мужика этого, в смысле мужа нашей клиентки, я подловил наконец! Сфоткал его с пассией в машине, когда они… э-э-э… миловались, так что теперь у нас есть что клиентке предъявить!
Кис порадовался и собрался уж было отключиться, как вдруг Игорь произнес:
– Когда я ездил за утюгом, то деталька одна обнаружилась… Не знаю, важно или нет… Я ключом крутил-крутил в замке квартиры бабушки, а дверь, в результате, оказалась не заперта. Соседка в это время вышла, говорит: «Вы тоже из милиции?» Я на всякий случай сказал, что тоже. Она начала мне впаривать, что, мол, Юля плохо занимается ребенком, бросает его часто на старую глухую бабку… Мальчик, типа, гуляет один, а он маленький еще совсем… Из детской комнаты милиции, сказала, приходили по жалобе, – но не от нее, как она меня уверяла! – звонили-звонили в квартиру, а потом замок вскрыли и квартиру принялись осматривать. После чего эту соседку расспрашивали, куда жильцы подевались да как с ними связаться, нет ли у бабушки мобильного телефона, – но она не в курсе…
Алексей тоже не знал, важно это или нет. Люди, в удручающем своем большинстве, завистливы (в данном случае соседи) и завидуют всему и всем, что лучше их: богаче, красивее, независимее и так далее.
Поэтому молодая, красивая, независимая и обеспеченная женщина (в данном случае Юля) вполне способна вызвать у них пристальное внимание, граничащее с ненавистью. Так что могли и настучать в милицию, запросто, чтоб ей «кисло было», как им…
Строго говоря, под видом милиции и бандиты могли явиться. В попытках разузнать, куда Михаська с бабушкой делись, поскольку куда делась Юля, они отлично знали.
Только зачем им Михаська с бабушкой?
Детектив решительно не видел причин, способных объяснить подобного рода интерес со стороны бандитов. А тут и автоген как раз прибыл. И он не стал над этой историей зависать, списав ее на соседскую зависть.
…О чем он позже очень пожалел.
Стенку из стали наконец взрезали. Прямоугольник металла, еще дымящийся, упал назад, в проход, и мужчины прошли по нему, очутившись в подземном туннеле.
Обернувшись, они изучили с помощью фонариков остатки стальной стены: она была привинчена по краям крупными болтами. Понятно, что не несколько часов назад это все было придумано: наверняка пазы для болтов, равно как и сами они, равно как толстый лист стали, – все это давно было заложено в схему, в те времена, когда ход строился. Стальная стенка тяжелая, ее тоже не сегодня притаранили, когда у бандитов на хвосте милиция, – для нее техника нужна! Значит, она давно лежала или стояла тут, наготове…
Ход был отделан кирпичом и, насколько проникал свет их фонарей, казался свободным.
– Ну что, я пойду? – спросил их парень с автогеном.
Димыч подумал.
– А вдруг впереди еще один такой сюрприз? Как вы думаете, мужики?
– А хрен его знает… – отозвался Костик.
– Сомневаюсь, – ответил Кис. – Уж больно сложно все это монтировать.
Двери лифта вдруг съехались, лишив их дополнительного освещения, струившегося из комнаты.
– Ой, – почти икнул Гоша, – и как мы теперь обратно?!
Они обернулись, уперев лучики в дверь и простенки по ее бокам. Ничего, похожего на кнопку вызова, не наблюдалось: кроме прямоугольника, вырезанного автогеном, всю остальную часть стены закрывал стальной лист.
– Хрен с ним, – высказался Димыч. – А, Кис?
– Хрен, – согласился детектив. – Если придется вернуться, тогда и будем искать. А пока не стоит терять время.
– А я как? – воскликнул «автоген».
– Тебя как звать? – спросил Димыч.
– Женей…
– Так вот, Женя, пойдешь с нами. Если повезет, выберемся в цивильное место и тебя отпустим.
Жене явно не улыбалась такая перспектива, и неулыбчивость данной перспективы весьма внятно отразилась на его лице. Но ничего не попишешь, пришлось ему подчиниться.
Они двинулись. Кис попросил всех следить за возможными поворотами, а также прикидывать дистанцию и засекать время.
Ход был неровный. Кирпичная отделка местами обвалилась, а затем и вовсе сошла на нет, и корни деревьев, пробившиеся сквозь почву, свисали с потолка, цепляя путников за волосы. В первый раз Гоша вскрикнул, чертыхнувшись, но дальше все продвигались молча.
Пахло землей, сыростью, прелостью. Под ногами попадались обломки кирпичей, пару раз их фонарики высветили мелкие скелеты то ли ежиков, то ли кротов, то ли крыс…
Наконец они достигли конца и остановились. В свете фонариков очертился люк, закрывавший коридор наклонно. Похоже, сделан он из такой же стали, как и заслонка у лифта. Только на этот раз стальной лист был не сплошным, крышка люка напоминала дверь: сверху петли, снизу едва заметная щель. Засовы (их имелось три) с внутренней стороны не заперты, а с внешней… Не видать, что там, с внешней.
Стоял полноправный вечер, солнце уже село, но свет еще не померк и пробивался хрупким умирающим лучом через щель.
– Так, – объявил Димыч, – боевая готовность номер один! Гошка, Костик, вы по правую стенку; Кис, Женя, вы по левую.
И он, пригнув голову, двинул в крышку люка плечом. Алексей не успел его остановить, хотя заранее пожалел суставы Димыча.
Крышка вздрогнула, глухо застонала, но не открылась. Димка снова потер плечо.
Кис не стал ему говорить, что надо было сначала спокойно крышку подергать, проверить, насколько прочно она заперта. Никого за ней нет, и «боевая готовность номер один» совершенно ни к чему, – так что Дима мог свой организм и поберечь… Но объяснять это поздно и, главное, не совсем этично: Димыч ведь роль главного сейчас исполняет и подобную ремарку – пусть она из самых дружеских чувств – может воспринять как подрыв его авторитета…
Алексей Кисанов в очередной раз порадовался, что ушел из системы, со всей ее иерархией, авторитетами, чинами и прочими заморочками.
Дима обернулся к коллегам.
– Мужики, я так понимаю: либо там снаружи замок висит, либо они крышку чем-то подперли.
Кис протянул руку, взялся за скобу, служившую ручкой, чуть нажал на крышку, потянул на себя, опять нажал…
– Замок. Может, пара, – диагностировал он.
– Че делать бум? Отстреливать?
– Зачем? У нас же есть Женя! А у Жени есть автоген! – отозвался Костя.
– А если они, бандиты, там, снаружи? – вдруг произнес Гоша. – И нас слышат?!
– Усохни, – раздраженно ответил ему Костик.
Алексей Гошу пожалел. И пояснил:
– Первое: раз они стенку у лифта возвели, значит, уже давно смылись. Потому как если бы намеревались нас подстерегать, то стенку бы не стали…
– Понял! – поспешно заверил его юный опер. Казалось, он устыдился своего вопроса, выдавшего страх.
– Второе, – невозмутимо продолжил Кис, – они бы не стали запирать эту дверь, если б, опять же, намеревались нас тут отловить…
– Да я понял, понял!
Алексей только улыбнулся. Он помнил себя в первых делах – да и всех их, и Димыча, и Костика, и Серегу! – и помнил отлично, как бывало страшно поначалу им всем в критической ситуации, как бесплодно суетилась мысль, подстегнутая этим страхом, – не находя доводов, простых и логичных… Только опыт приносит способность управлять эмоциями, и тогда, освобожденная от страха, мысль начинает работать. И приносит вполне трезвую оценку ситуации. Гоше еще только предстоит познать этот опыт. И возможно, что именно сегодня…