Земные одежды - Фарид Нагим 10 стр.


Димка шел на Шимкинский рынок, купить чего-нибудь к новогоднему столу, и задыхался от восторга, глядя на это снежное великолепие. С радостной завистью думал о том, какой богатый будет урожай. Рынок уже опустел. На лотках сугробы, ветер сдувает снежное крошево, кружит рваные картонки и целлофаны.

— Хурма! Хурма! — слышалось в дальнем углу.

Димка радостно пошел на этот зов и замер. По метельным, пустым рядам бегал азербайджанец. Без шапки, грудь нараспашку, черно-выпуклые глаза и яркие белки.

— Хурма! Хурма! — кричал он. — Мороз! Снег! Снег!

Дима растерялся.

— Хурма! Снег! — кричал мужчина, скидывая сугробы с лотков. — Хурма! Мороз! Мороз!

С невыносимым укором глянул он на Димку, затем сморкнулся, как нормальный человек, сел на корточки и ладонями ударил себя по голове. Со стороны северного выхода появилась озабоченная группа торговцев, за ними настороженно двигался милицейский автомобиль.

Коля, желая напиться, уговорил Димку отметить все вместе: развод, продажу коммуналки, Новый год и всеобщее расставание.

За окнами усталость и тишина, точно все замерли в ожидании неизбежных и неотвратимых перемен. Тихо и пустынно в коммуналке. Струятся тени снежинок по стенам.

— е мае, Митяй! — говорил Коля. — Это кризис среднего возраста у тебя.

— А у тебя?

— Я — конченый человек! Прервется на мне наш род.

— Коля, бесит меня апатия твоя, обреченность эта!

— А меня твой бред, бэ-э! — он по своей пьяной манере громко забрюзжал губами. — Митяй, ты мудак! Ты что, целину собрался поднимать?! Основная часть России — зона рискованного земледелия, к твоему сведению. А случись недород-неурожай, сука-трейдер продинамил.

— О-о, специалист! — иронично усмехнулся Димка.

— Не знаю, вид, что ли, у меня такой — все за идиота держат? Настоящий деревенский уклад был убит в 1917-м, — он кашлял, задыхался, но продолжал: — Сволочь, которая крутит всей этой международной интеграцией, прекрасно знает, что, если сдохнет деревня в России, — туда ей и дорога! — он уже сипел и пищал.

— Ладно, забей, Коль.

— Сам забей! Поехали в Гоа. Ты был в Гоа, чувак?

Димка помотал головой.

— И-эх, колхозник, е мае! Жалко мне тебя, — будто боясь снова закашляться, он резко выпил. — Мы сидим на продовольственной игле.

— А ты рад этому, Коль?

— Нет, праздник просто.

— Понятно.

— Ничего тебе не понятно! Всю еду и биомассу вырастят в Китае или Аргентине. И за недорого вырастят, заметь. Так что извини, я против героизма отдельных лиц, а также посадки и разведения нового вида — лох деревенский обыкновенный, бэ-э, — презрительно пробрюзжал губами.

— Да не собираюсь я там ничего разводить.

— Собираешься.

— Митяй, страну тупо загоняют в эсэсэсэр, только вместо партийных бонз теперь олигархи, а ты им подыгрываешь.

На улице затрещали салюты, заверещали сигнализации машин и закричали люди, видимо, наступил Новый год.

— Дело не в этом, Коль. Я просто понял, что у меня есть земля. Есть столб атмосферного воздуха над ней и космос. И на этой земле я имею полномочия жить, быть полноправным и свободным. То есть понял, что до этого, и вообще, я был никакой человек и вполне допускал, что со мной можно делать все что угодно — обманывать, использовать, повелевать и богатеть за мой счет.

— Пей, — сказал Коля. — Я уже свою выпил.

— С Новым годом, с новым счастьем.

— Надеюсь… На похороны приедешь? Приглашаю, заранее.

— Коль, ну давай заплачем еще, а?

— У меня это быстро, сердце слабое…

Трещали петарды, жужжали и пищали китайские салюты, отсветы выхватывали и переставляли вещи в полутемной комнате.

Переходное земледелие

Это, видимо, начало старости — Димка приехал на вокзал за полтора часа до отхода поезда, словно боялся не успеть. Он был одет в крепкую и удобную одежду полувоенного образца. На плечах рюкзак, продуманно распределяющий груз по всему корпусу, и большая сумка у ног. Через полчаса появился Колька — худая, высокая и нескладная фигура и тоже рюкзак с сумкой. Коля был из тех, кто любит косухи, кожаные брюки и с юных пор подражает то ли горцу Дункану Мак Лауду, то ли латинским гангстерам с косичками из пошлых голливудских лент.

Для дальней дороги в холодные края он, конечно, был очень легко и непрактично одет, особенно эта обувь “казаки”, но Димка промолчал. “Дима, я слышала вы уезжаете? Заберите его с собой развеяться, — просил испуганный голос Колиной мамы. — Он махнул на себя рукой. Весь в компьютере, не дышит свежим воздухом. И не женился… А вас он все же слушается. Он любит технику и железяки с детства. Я буду вам денег с пенсии высылать”.

Они взяли картонный кофе и сели на оранжевые стулья. Уныло прихлебывали. Димка, который настаивал на этой поездке, упрашивал и умолял, теперь неловко чувствовал себя. Ему казалось, что он обманул этого человека, пообещал невозможное. Колька раздражал его своим дурацким, антидеревенским видом.

Вдалеке заиграла гармошка, и кто-то запел тонко:

Туманы, туманы верните мне маму.

Верните мне маму, прошу об одном.

— Даже не верится, что ты тоже едешь, — усмехнулся Димка.

— Ну, дык, — смутился он. — Что мне, на руках у матери помирать?

— А что же Гоа?

— А-а, выпить не с кем — одни наркоманы или буддисты мозги парят, — Колька замолчал, прислушиваясь к песне.

Туманы немые по полю гуляют,

И словно не слышат сиротки слова.

— Ну и как?

— Мудрено.

— Ясно.

— Надо сказать, Митяй, что я раньше трясся от радости, когда за границу ехал. Смаковал отлет в Шереметьево, как бы длил начало путешествия в загранку. И все отлетающие так волнуются от радости — пьют, курят, громко шутят. А теперь не хочу, лень. В твою дыру даже интереснее…

В начале рядов пел и сам себе подыгрывал мальчик:

Ах, мама родная, услышь дорогая!

Услышь, как рыдает дочурка твоя.

Он медленно, с развязной отрешенностью обходил и переступал вытянутые ноги, баулы, узлы:

Мне было три года, когда умерла ты.

С тех пор на могилу ношу я цветы.

Колька трясся, будто сдерживая смех. Димка посмотрел на него и растерялся, сконфуженно замер.

— Отец эту песню любил, — Коля плакал и прятал глаза. — Пел по пьянке.

Мальчик приближался.

— Я не могу, не могу, Митяй! — Колька трясся, как в припадке. — Он душу мне рвет на куски… Ну его к черту! Дай ему, — он сдавленно пищал и протягивал сто долларов.

Туманы немые надо мной проплывают.

А я у могилы стою все одна.

Димка украдкой протянул ему свернутую купюру. Мальчик резко оборвал песню, закинул гармошку за спину и развернул деньги.

— Такие в киоске за три рубля продаются, — презрительно сказал он.

— Я отвечаю! — обиженно просипел Коля. — Бери, не светись.

Мальчик посмотрел на его заплаканное лицо и, цинично ухмыльнувшись, растворил купюру в недрах своей одежонки:

Туманы немые над могилой проплыли.

Счастливого пути, пацаны…

А я у могилы стою все одна.

Димка курил на перроне, Коля стоял рядом.

— А ведь может так статься, что ты сюда, Димон, уже никогда не вернешься, — он смотрел на него с печальной дружеской влюбленностью.

Димка глянул на безликую толпу, на киоски, на носильщиков таджиков и почувствовал радость освобождения.

— Хорошо, что я с тобой, дураком еду.

— Это точно, Коль!

Проводница в синем форменном пальто заталкивала их в тамбур, но Колька, услышав какие-то крики, выглянул из-за ее плеча, лицо его резко раздулось и налилось кровью. Он хотел крикнуть что-то, но только закашлялся.

— Эй! Эй! — сдавленно сипел он.

Состав с резиновой мягкостью вздрогнул, проверил сцепки.

— Все, я закрываю! — злилась проводница. — Никак не расстанутся!

— Там же ребенка бьют! — вскрикнул Коля.

Димка протиснулся к двери. По перрону, усердно склонив голову и мельтеша острыми локтями, бежал тот мальчик. За ним несколько подростков.

— А ну брось нож! — вдруг заорал Коля, глянул на Димку с отчаянием и спрыгнул на перрон.

— Пассажир! — гаркнула проводница.

Колька схватил мальчика в охапку и рванул назад.

— Охренели совсем, поезд остановят!

— Прекратите истерику! — процедил Димка.

— Спасибо! — ответила она. — Я вас тоже очень люблю!

Самое странное, что подростки не остановились и уже почти нагоняли Кольку. Димка тоже заметил нож у вырвавшегося вперед парня.

— Порежут, козлы! — Димка тянул-тянул руку и, ухватив рукав косухи, что было сил рванул на себя — Колька, высоко закидывая ноги, ввалился в тамбур уже почти на самом краю перрона, и упал вместе с мальчиком на Димку, растопырившего руки и ноги.

У Кольки посинело лицо.

— Подыхаю, что ли, е мае?! — хрипел он.

— Отпусти, е мае! — дергался мальчик.

— Ну и че теперь с вами делать? — начала соображать и раздражаться проводница. — Че они за тобой гнались?

— Они деньги отобрать хотели, тетенька! — губы мальчика растянулись и задрожали. — Этот е мае мне сто баксов дал.

— Они деньги отобрать хотели, тетенька! — губы мальчика растянулись и задрожали. — Этот е мае мне сто баксов дал.

— е мае! — охнул Колька.

— Ты сирота, что ль?

— С матерью жил. Она меня на органы хотела сдать.

— В органы?

— Почку мою продать хотела! — мальчик тер глаза кулаками. — Пьющая.

Проводница смотрела выпукло и молчала.

— Да ты, тетя, не расстраивайся, все будет хорошо, только живот чаще втягивай — так грудь больше кажется.

Она фыркнула и замахнулась флажком.

В купе обступили мальчишку, точно боялись, что на него еще кто-нибудь нападет. Коля чувствовал неловкость, как это бывает, когда совершишь что-то спонтанное, по велению лучших чувств.

— Сдадим в милицию на ближайшей станции и все, — он словно бы спрашивал разрешения у Димки.

— Сдадим.

— Только не ментам, пацаны... Разойдемся краями.

— Как тебя зовут?

— Даня Мурый.

— Мурый, это фамилия?

— Мурый — это кликуха, е мае! — мальчику нравилось передразнивать Колю. — Она означает — хитрый.

— То-то и оно. Хорошо, что у нас в купе никого нет.

— А ты что не учишься? — удивился Коля.

— А на мне твоя учеба?

— А эсэмэски писать?

Они вопросительно уставились друг на друга.

— Ты, дядя, не расстраивайся, — сказал мальчик. — Все будет хорошо. Но если честно, от тебя уже трупом пахнет.

— Устами младенца…

— Может, чаю выпьем? — предложил Димка.

— Мне бы пивка, — закрыл глаза Коля. — А лучше водки.

— И мне, — поддержал его мальчик.

— Сидите, я кипятка принесу.

Выпили чаю и немного перекусили.

— Если видите, что нищий деньги в руки не берет, не давайте, — напускал на себя важности мальчик.

— Почему?

— Профессионал денег в руки никогда не возьмет, только во что-то, — он зевнул.

— Надо же, не обращал внимания, — удивлялся Коля.

— Хорошо дают “чеченцам”. Хорошо дают, если попросить: Братья и Сестры…

Мальчик начал клевать носом, Коля уложил его, накрыл.

— А если я усну, шмонать меня не надо-о… — тихо пропел он.

Некоторое время вздыхали и молчали, чтоб дать мальчишке заснуть.

— Отец меня часто в свое АТП брал, — зашептал Коля. — Они пили водку, а делали вид, будто пьют воду, чтоб я матери не рассказал, — лицо его вдохновенно светилось. — Морщатся и хвалят, типа, ой какая вкусная вода, налей-ка еще, я что-то не напился. А отец потом на остановке падал.

— Ребята! — крикнула кондукторша, сдвигая дверь.

— Тише, ты! — вскинулся Колька.

— Рязань! — прошептала она.

Он укрыл Даню одеялом, подоткнул. Вышли в коридор.

— Пусть поспит, высадим потом.

— Ребята, ему нужен детский билет, сейчас такие правила. Я не могу. А если начальник поезда пойдет? Нет!

— Пойдемте, поговорим, пожалуйста.

Коля и женщина ушли в купе проводников, а Димка спустился на перрон размяться.

— Пиво, горячие пирожки. Пиво, горячие пирожки… Картошечки не желаете… Сигареты, сигареты…

Минут через пять появился Колька и попросил закурить.

— Ты же не курил? — удивился Димка.

— А-а, одну можно, — он блаженно щурился на солнце.

Докурили, но Колька переминался с ноги на ногу, не собираясь уходить.

— Ребята, пива не хотите?

— Слушай, Дим, тут вот какое дело! — он кашлянул в платок, посмотрел, нет ли крови, и свернул его. — Я вот что-то подумал, может, нам этого пацана с собой взять, а?

— А почему бы не взять-то, Коль? — испуганно согласился Димка.

— Пива возьмите, ребята? Пива никто не желает? Пиво, орешки, сушеные крабы…

— Я вот думаю, какие документы нужны на опекунство.

— А он останется? Он видишь какой независимый.

— Я ему PSP подарю с играми.

— Пошли, уши отваливаются.

— Пиво, холодное пиво… Сигареты…

Купе было пустое и какое-то оскорбленное — вещи перевернуты, сумки вскрыты. У Кольки пропал PSP и пятьсот долларов, у Димки — только швейцарский нож.

— е мае!

— Действительно, Мурый, — удивился Димка и автоматически прохлопал нагрудные и внутренние карманы со всем своим капиталом.

— Дурак он, маленький!

В купе зашел глухонемой, стал предлагать прессу и детские игрушки.

Коля лег и отвернулся лицом к стене. Приходила проводница.

— Заявлять будете? — спросила она.

Дима пожал плечами и покачал головой. Женщина положила на стол доллары, которые Колька отдал ей за мальчика.

Ночь. Димка вышел в коридор. Монгольский, усмехающийся лик луны за окном темнеет от пролетающих дымом облаков и снова светлеет. В тамбуре лязгают обледенелые сцепки, дымятся и вспарывают пространство. Вспыхнул, кувыркнулся и канул во тьму полустанок. На вокзалах пусто, горят окна, кресты рам лежат на цементном снегу, и разбегаются в ночи одинокие российские люди. У Димки тревожно сжималась душа. Вычеркнул себя из Москвы, едет в такую дыру, из которой нормальные люди не знают, как вырваться, везет с собой больного, по сути умирающего человека.

— Что же будет? — выдыхал он вместе с сигаретным дымом. — Что?

Снова с грозной томностью клубились и вращались на одном месте оренбургские газовые огни. Отрывались и таяли в небе косынки плазмы. Стремительно блестели рельсы на снегу. Там и сям виднелись фиолетовые фонарики, будто светящие внутрь самих себя. Нарастал свет большого города, появились железные ящички на тараканьих ножках, трубы каких-то коммуникаций, и поплыл над ними такелаж железнодорожного узла. Вагон отчаянно скрипел и ерзал. Надменные вокзальные динамики объявили о прибытии поезда.

В здании оренбургского вокзала вповалку спали беженцы — мужчины, женщины, старики, дети — приходилось осторожно переступать через головы и баулы.

Блеклыми штрихами стыла над площадью луна. Дымились светящиеся трубки реклам. Димка вдохнул и сжал ладонью нос — больно, будто его бритвой срезали, и он хлюпает кровавыми дырочками.

— Градусов сорок пять, Коль, не меньше, — словно извинялся Димка.

Тот молчал.

— Такое раз в десять лет бывает, повезло нам с тобой.

Коля молчал и втягивал голову в плечи.

— Не то плохо, что здесь люди хреново живут, — продолжал Димка. — А то хорошо, что здесь хоть кто-то живет и что-то еще делает в такие морозы.

— Вот что, Митяй! — Коля резко встал. — Ты меня извини, а я назад, в Москву, хватит приключений, е мае!

Ноздри его дымились.

— Да все нормально, Коль, пройдет этот депресняк! Сейчас в машину сядем, согреемся.

— То этот пацан, дурак, то ты со своими морозами, аж зубы ломит, и в носу хрустит!

— Приедем к бабе Кате, она нам баньку стопит. Хорош! Хоть на деревню мою посмотри, а там поступай, как хочешь.

— Здесь лето вообще бывает?

— Такое же, только с плюсом.

— Я тока щас понял, чего ты меня тащишь — тебе слесарь-механик нужен!

Дима не отвечал, чтоб не поругаться. Сразу найти машину не удалось. Никто не хотел ехать в те края, ругали дорогу, занесенный буранами грейдер и даже волков. На заднем стекле “Фольксвагена” — наклейка: “Хочу домой, в Германию!” Димка поглядывал на Колю и растерянно усмехался. Уже светало, когда к ним подошел толстый мужик.

— Дяденьки, а вам далеко за Соль-Илецк надо?

— Ченгирлау, слышали?

— Слышал, не глухой. Поехали, у меня “уазик” “председатель”!

— Поехали! — хором закричали они.

— По деньгам не обидите? Мне ведь прямо в Ченгирлау и надо, летеху с таможни забрать.

— Да какие разговоры, поехали быстрей!

— Тем более там дорогу “Ка семьсот” пробил угольником.

— Поехали!

В советской, полувоенного образца машине было холодно, как в картонной коробке.

— Ща, мужики, ща, я печку включу.

Ждали на улице.

— У-удивительный вопрос, почему я водовоз? — неспешно напевал водитель. — Это вам еще повезло, вчера под пятьдесят было или больше, градусник сломался.

— Коль, ты меня извини, у тебя ухо посинело. Давай я снегом потру.

— Я те ща потру!

— Па-атому что без воды… Что-то вы на охотников не больно похожи, — мужик усмехнулся из кабины и посмотрел на Колькину обувь.

— А мы и не охотники в общем-то, — Димка пожал плечами.

— …без воды — и не туды, и не сюды! На, Маугли, погрейся! — мужик впихнул Кольке лохматые комья унтов. — Залезайте, там тулупом большим накройтесь с головой.

Наконец, хрустя и щелкая промерзшими боковинами, “уазик” тронулся. Димку все не покидала мысль заехать к Галинке, оставить ей половину суммы, а другую накопить за ближайшие годы. Но воротило с души от этих расчетов, циничная грязь Галинкиных требований тенью ложилась даже на Ивгешку, остужала его мысли о ней. Все кончено, пора бы уже успокоиться.

— А что же за таможня там появилась? — вспомнил Димка. — Не было вроде.

— У-у, чисто боевик! — обрадовался мужчина. — Там в прошлом году местный парень двоих наркобаронов грохнул и до кучи самого Табаню завалил, был там такой, то ли цыган, то ли жиган, не знай.

— Надо же? — удивился Димка.

— Серьезно! Говорят, бабу какую-то не поделили. До области дошло, менты взялись, чисто войсковую операцию провели против мафиозов, а в октябре там пограничный отряд с таможней поставили, и правильно, давно пора.

Назад Дальше