И сегодня впервые в жизни мне захотелось праздника. Захотелось бенгальских огней. И разноцветного конфетти. Я вытащила из кладовки искусственную елку. И тщательно стерла с нее пыль, накопившуюся за долгие годы. И впервые за долгие годы мне захотелось предпраздничной суеты. И я вдохновенно принялась готовить праздничный ужин.
Малыш, видимо, и не собирался появляться из своей комнаты. И я решила, что книжки не произвели на него должного впечатления. И повышать свой кругозор он так и не захотел. Скорее всего, они нагнали на Малыша крепкий сон. Но это меня уже мало волновало. Мои волнения были направлены на поиски праздничного наряда. Я перерыла шкаф сверху донизу. И наконец вытащила свадебное платье. Это то, что надо! Сразу же решила я.
Оно было довольно простенькое. Но главное – открывало колени. И нисколечки не прикрывало плечи. Когда мой бывший муж увидел меня в нем. Он причмокнул языком и сказал:
– Класс, Лина! Я не ошибся в выборе.
И для убедительности продекламировал свой новый стишок. Почему-то про высокую женскую грудь, хотя на таковую в этом наряде у меня не было и намека.
– Я не ошибся в своем выборе, Лина! – повторил он. И поправил свою «бабочку».
У меня тогда промелькнула мысль, что в выборе ошиблась я. Что ж. Мысль моя оказалась правильной.
И вот теперь. Спустя десять лет я вновь натянула на себя это платье. И сразу же закурила, видимо, от неловкости. И пустила дым в зеркало. И утонула в дыму. И услышала резкий звонок в дверь.
От неожиданности моя сигарета выскользнула из рук. И я торопливо стала стягивать наряд. Но тут же раздумала. И, махнув рукой, направилась к двери.
На пороге стоял сияющий Даник, весь с ног до головы облепленный снегом.
– Какая мерзость на улице, – с порога заорал он. – Все тает, тает, тает. Я еще не растаял, Лина?
– Нет, Даник. Ты, как всегда, цел и невредим, – и нотка сожаления едва проскользнула в моем голосе. Даник ввалился в мой дом, оставив мокрые грязные следы в прихожей.
Я включила свет. И он безжалостно осветил меня с ног до головы. Даник присвистнул от удивления. И засуетился, слегка прикасаясь к моим плечам.
– Ну и ну! – вновь причмокнул он, раздеваясь на ходу. И бросая свои вещи где попало. – Ай да старуха! А говорила, что терпеть не можешь праздников.
– Терпеть не могу, – упрямо повторила я.
– Ага! Ну, да. Конечно. И что в них хорошего?
И он помчался в мою комнату без приглашения. И застыл на месте, увидев мой праздничный стол. И два хрустальных фужера, вызывающе красующихся посередине.
– Праздник для двоих, да, Лина? Ну, безусловно, я не этот… Второй…
– Увы, Даник, – и я развела руками.
– А у тебя телефон не работал. Ну, думаю, заскочу по пути.
– А я и не знала, что этот путь лежит через окраину города, – рассмеялась я.
Даник бухнулся в кресло. И бесцеремонно наполнил бокалы.
– Извини, старик. Нужно согреться.
Мы чокнулись бокалами.
– За тебя, – хитро подмигнул он.
– И за тебя, – не менее хитро подмигнула я ему в ответ.
– И за наше общее дело.
Это было слишком. И я перевела взгляд за окно. И молча выпила. И надо было мне столько еды наготовить, злилась я на себя. Наблюдая, как Даник набросился на мое угощение. Так он до утра не уйдет. Вдруг Даник с поддельным испугом оглянулся вокруг.
– А он случайно меня не пришьет?
– Кто? – насторожилась я.
– Ну, этот… Твой…
Я рассмеялась.
– Разве что вышвырнет.
– Ты не слишком любезна, Лина. Намекаешь, чтобы изчез?
Ну, конечно, намекаю, идиот! Если это можно назвать намеком.
– А он что – опаздывает? – не унимался Даник.
– Он всегда опаздывает. У него много дел.
– Ага. – Даник начал принюхиваться, словно гончая собака. – А у тебя пахнет мужчиной, Лина.
Я нахмурилась.
– А я всегда думала, что ты интересуешься исключительно женщинами.
Даник захохотал. Хлопнул себя по коленям. И вскочил с места.
– Ах, если бы ты знала, как они мне все надоели! И почему в меня влюбляются смазливые девчонки. Ты не знаешь, старуха? И тупые – тупые. Я слово ляпну – они хихихают. Что я им – клоун?
Я махнула рукой.
– Ах, успокойся, Даник. Ты от них сам торчишь.
Даник перехватил мою руку. И сказал с присущей ему серьезностью.
– Они только хихикать умеют. И больше ни на что не способны. Я давно подозревал, что есть другие… Скрытные, неторопливые, немногословные… Они способны на многое. В них есть тайна, Лина…
Я резко отдернула руку.
Даник поднял руки вверх.
– Все. Забыто, старуха. Я, если честно, с такими, как ты, и вести себя не умею. К тому же – меня ждет… – Даник торопливо посмотрел на часы. – О! Кажется, я опаздываю. И к тому же – по-свински. Ну, ничего. Моя девочка еще подождет. Успеет еще за ночь нахихикаться.
– Успеет, Даник. В твоих способностях я не сомневаюсь.
Даник выпил. Закурил.
– В общим, я по делу, Лина.
Я удивленно подняла брови.
– Кое-кто в обиде, что ты мало внимания уделяешь делу. Ну, теперь-то я понял.
– Что ты понял? – резко прервала я его.
– Ну, что ты втрескалась по уши. Это естественно. Теперь тебе наплевать на какое-то дело. Теперь ты ради мужика любое дело можешь предать.
Я не выдержала. И вскочила с места.
– Что ты говоришь! Ты с ума сошел, Даник!
Даник никак не ожидал от меня такой бурной реакции.
– Ты что? Это твои слова. Ты сама не раз повторяла, что влюбленной бабе никогда не следует доверять. Ну, вот… В общем, я пришел предложить, чтобы ты продолжила свой отпуск.
Я некоторое время обдумывала слова Даника. Наконец приподняла голову. И пристально посмотрела ему в глаза.
– Нет, Даник. Мы будем вести это дело вместе. И никакая любовь не сможет нам помешать. Ты же меня знаешь, Даник, – решительно сказала я.
– Годится, старик! Значит, по рукам? – И мы хлопнули ладонью об ладонь.
Даник встал.
– Да, кстати, – словно вспомнил он. – Нам чертовски с тобой повезло.
– Ты о чем?
– Это парень на все сто процентов – в городе. Теперь мы точно его словим.
– Что значат сто процентов? – Голос мой предательски дрогнул.
– А то значит, старуха, что он никак не мог выехать прошлой ночью. Ты видела, что творилось на улице? Все замело. Ни одна машина не могла выехать их города. И, к счастью, ни один поезд не ходил в то время. А ко времени отправки поездов его физиономия была знакома уже каждому проводнику. Вот так, старуха. Есть на свете Бог! – И он поднял палец вверх. – Погодка была как по заказу. И чтобы в один день все растаяло! Уму непостижимо! В общем, не повезло этому подонку, Лина. Не повезло.
Мои губы побелели. И слабость растеклась по моему телу. И мое тело растекалось, становилось ватным, мягким.
Даник изо всей силы ударил меня по плечу.
– Так что мы его быстро накроем. Не переживай. Плевое дело. Городишко-то маленький. Мне лично каждая щель здесь знакома. А у тебя, Лина, нюх, как у гончей. Разве не так? – Он с удовольствием повторил слова Филиппа.
Да, в этой конторе даже слова нельзя сказать. Все разносится в секунду.
Я торопливо проводила его до двери. Он все больше и больше меня раздражал. Своей пронырливостью. Догадливостью. Чутьем.
– И в кого ты такой шустрый, Даник? – не выдержала я.
– Моя мама когда-то по уши была влюблена в газетчика.
– До завтра, Даник, – не ответила я на его шутку.
В дверях он приостановился.
– И все-таки у тебя пахнет мужчиной, Лина. И зачем ты его только скрываешь? Поверь, в нашем возрасте девственность не украшает, – хохотнул он.
Я захлопнула изо всей силы за ним дверь. Вечер был испорчен. Малыш, видимо, по-прежнему спал. Что ж. Его детскому сну можно только позавидовать. Я приоткрыла дверь его комнаты. И присвистнула от неожиданности.
– Ну и ну! – выдохнула я.
Малыш лежал на кровати, забросив ногу на ногу. И совсем не замечал меня. Его руки жадно вцепились в какую-то толстенную книжку. И его взгляд бегал по строчкам.
– Эй, – позвала я его. – Эй, Малы-ы-ыш.
Он вздрогнул. И с трудом оторвал взгляд от книги.
– А, Лина… – задумчиво протянул он. А его мысли были еще далеко-далеко. Среди придуманных героев, придуманной природы, придуманных чувств.
– Ты умеешь читать, Малыш? – улыбнулась я. – А я и не знала.
– Пока я здесь… Я хочу успеть как можно больше. В конце концов мне ничего другого не остается, – грустно улыбнулся он. – Ведь ты мне даже пить не разрешаешь.
– Напиваться, – поправила я его. – А сейчас мы с тобой выпьем. Тем более – есть повод.
Он поднял на меня удивленный взгляд.
– За Рождество, Малыш. Ну, идем?
Мы сидели вдвоем за праздничным столом. При слабом мерцании елочных огней. И хлопья мокрого снега прилипали к окну. И тут же таяли, оставляя на оконном стекле поток несвоевременных слез.
– Как красиво. Правда, Малыш?
– И вкусно. А по тебе не скажешь, что ты хорошая хозяйка.
– А что по мне скажешь?
Он дурашливо наморщил лоб.
– Ну… честно говоря… Когда я впервые тебя увидел… Я подумал, что ты… Ну… Ты…
– Старая дева? – расхохоталась я. Хотя это мне было не приятно. – Ну, признайся, Малыш. К тому же – черствая и сухая. Да, Малыш?
– Я рад, что ты к этому относишься с улыбкой. А твой костюм меня вообще добил. А теперь, – он с восхищением оглядел мое открытое платье, – а теперь передо мной совсем другая женщина.
От выпитого коньяка мои глаза заблестели. И румянец выступил на моем бледном лице. Мне вдруг захотелось стать развязной. Забросить ногу на ногу. Обнажив колени. Мне стало легче дышать. И проблемы как-то незаметно, неслышно стали отступать на задний план. Но Малыш по-прежнему чувствовал себя неуютно. И по-прежнему видел эту границу. Разделяющую нас. Лишавшую нас шанса хотя бы сегодня. В этот рождественский вечер. Друг друга понять.
– Кто к тебе приходил, Лина?
– Да так, – неопределенно ответила я. Мне не хотелось расстраивать Малыша. Мне хотелось оградить его от волнений, страха. И я почувствовала, как в мое сердце робко и несмело прокрадывается любовь.
– Я впервые отмечаю Рождество, – Малыш почти ничего не пил. Он был задумчив. И задумчивость шла его лицу.
Разговор не клеился. Я встала, подошла к пианино. И опустила руки на клавиши.
Малыш оживился. Его глаза возбужденно заблестели.
– Ты еще и умеешь играть, Лина?
– Моцарт. Соната ре мажор.
И я заиграла. Звуки отлетали от клавиш, заполняли комнату. И заглушали ее пустоту. Заглушали пустоту мира, его бесконечную печаль. И его бесконечное одиночество.
– Здорово! – выдохнул Малыш. Когда мои руки бессильно упали. – Ты знаешь, Лина, поверишь ли мне, но я раньше хотел изменить мир, честное слово! Детская мечта, правда? Но ты знаешь… Сегодня я вдруг понял, что мир совсем другой. И его менять не надо. Ведь в нем есть все для счастья. Правда, Лина?
– Да, Малыш. Ты совершенно прав. В нем есть все для счастья. В нем нет лишь самого счастья.
Я встала, отошла к окну. Малыш уселся на мое место. И опустил руки на клавиши. Я понимала, как ему хотелось сыграть Моцарта. Как ему хотелось спрятаться в музыке. Спастись от неизбежной трагедии, от неизбежных слез. И я вновь отчетливо увидела на его лице печать неизбежного конца. Я ее увидела такой яркой. Физически ощутила. Что невольно вздрогнула и зажмурила глаза. Я испугалась. Я стала за его спиной, словно пытаясь укрыть от предстоящего зла. Я обняла его за плечи. И мои руки опустились на клавиши. Он убрал свои. И положил их на колени. А мои крепкие пальцы в бешеном ритме забегали по черно-белому полю. Видит Бог, я могла призвать в свидетели своей прекрасной игры самого Моцарта.
Малыш прикрыл глаза. Его щеки порозовели. И печать неизбежного конца исчезла. Испарилась. Испепелилась. Так же неожиданно, как и появилась. А Малыш был уже там, среди зеленых лугов. Он смотрел солнцу прямо в лицо. И его кожа блестела от загара. Малыш был уже там. Он целовал мои волосы, пальцы. И мы вместе, рука об руку, бежали навстречу безоблачной бесконечности. И сам Моцарт посылал нам вслед свои воздушные поцелуи. И птицы пели нам вслед свои легкомысленные песни.
Музыка победила предстоящую неизбежность. Музыка соединила нас. Малыш схватил мои руки. И до боли сжал. А я целовала его непослушные волосы, его зеленые кошачьи глаза. И все сильнее и сильнее прижимала к своей груди…
Он уснул только под утро. Его сон был неспокойным. Болезненным. Он корчился, словно от невыносимой боли. И шептал пересохшими губами.
– Лина, я не убивал, Лина. У нее были такие красивые волосы… Лина… Я не мог убить….
– Т-с-с, мой мальчик., – как маленького успокаивала я его. Не зная, еще не понимая. Чего больше в моих чувствах. Материнской любви. Или просто. Просто любви. Одинокой женщины. – Т-с-с, успокойся. Я тебе верю. Все будет хорошо. Пока я с тобой тебе ничего не грози… Успокойся, Малыш.
Он успокоился. Он заснул крепким сном. Ему, видимо, тоже никогда не хватало материнской любви.
А я еще долго не могла сомкнуть глаз. Меня радовало, что этот парень меняется на глазах. Он стал чувствовать. И понимать гораздо больше. Наконец, он осознал трагедию, случившуюся с ним однажды ночью. Меня радовало, что он учиться страдать. Потому что только через страдания человек способен вырваться из ямы. Грязи. В которой когда-то жил. И которая его вполне устраивала. Теперь он туда никогда не захочет вернуться. А моя, возможно, запрограммированная, логичная жизнь. Возможно только теперь будет оправдана. Жаль только, что я никогда не смогу объяснить Филиппу. Что скрывая у себя виновного в гибели его дочери. Я тем самым вымаливаю прощения и у нее, и у Филиппа.
И все же я физически ощущала предстоящую опасность. И кулаки мои непроизвольно сжимались все сильнее и сильнее. Я решила любой ценой спасти Олега. Что бы мне это ни стоило. Я смогу, сумею защитить его, уберечь. Влюбленная женщина способна на многое. Я была способна на все. Потому что во мне тесно переплелись нерастраченная материнская любовь и любовь женщины. И в моей голове уже созревал стройный логический план.
Он проснулся счастливым. Долго жмурился. И, хлопая ресницами, смотрел на солнце, пробивавшее оконное стекло. Солнце в январе он воспринял как подарок.
– Лина! Скорей же! Лина! – позвал он меня.
Я мигом очутилась возленего. Он схватил меня за руку и потащил к окну. И распахнул его. Солнце ворвалось в нашу комнату наперекор зиме. Малыш попытался что-то крикнуть. Но я тут же к его губам приложила ладонь. И захлопнула окно.
– Тебя не должны слышать, Малыш.
И я тут же вспомнила про незнакомца. Вчера вечером топтавшегося возле моего дома. И мне вновь стало страшно.
– Я только хотел крикнуть: как я люблю тебя, Лина. И как хорошо все-таки жить.
Я улыбнулась. Мои страхи мгновенно улетучились.
– Об этом можно сказать и шепотом.
Он приблизил губы к моему уху. И зашептал:
– Как я люблю тебя, Лина. И как хорошо все-таки жить.
И я вновь ощутила горечь его потресканных губ. И со всей силы прижалась к нему. Мы были вместе. Мы доверяли друг другу. Значит у нас был шанс победить…
Этим же утром мы увидели по телевизору фотографию разыскиваемого преступника: безработного. Без определенного места жительства. С особыми приметами.
– Кто тебе перебил нос, Малыш?
– Я хороший боксер, Лина. В этом ты еще сможешь убедиться.
– Почему у тебя нет дома, Малыш?
– Он уже есть. Это твой дом, Лина.
– Почему ты нигде не работал, Малыш?
– Я не нашел дело по душе. Но мне кажется, я его скоро найду.
– Обязательно, Малыш. Обязательно найдешь. Конченных людей не бывает.
– Я рад, что ты это понимаешь…
Пожалуй я слишком опрометчиво произнесла эти слова. Конченных людей не бывает. Я тогда верила в это. Но совсем скоро под силой обстоятельств мне пришлось изменить этим словам. Просто чувства вновь оказались гораздо сильнее чувства долга.
У меня уже созрел план действий. Но с этим я пока решила повременить. И оставить на случай безвыходной, крайней ситуации. Возможно, заэто время что-нибудь произошло в расследовании Даника. И мне нужно было это выяснить.
Я уверенным шагом направлялась в здание прокуратуры. И не обратила внимания на девушку, зябко ежившуюся на улице. Неподалеку от центрального входа. Я не ждала, что этим утром меня могут ждать.
– Лина Владимировна? – услышала я позади себя тоненький голосок. И обернулась.
Я ее сразу узнала. Я уже научилась узнавать подвальных подростков. Это она вчера так яростно защищала Лиманова. Я еще подумала, что она непременно в него влюблена. Мое сердце учащенно забилось. Я боялась любой информации. И еще вчера почувствовала, что ей есть что сказать. Но, обманывая себя, я вчера отогнала эти предположения.
– Да. Я слушаю. Вы что-то хотите.
– Нет… То есть – да, – испуганно пролепетала она. – Мне нужно с вами поговорить.
– Ты уже к кому-то обращалась? – спокойно спросила я. Хотя боялась не меньше ее. Если она уже успела наболтать лишнего Данику?
Девушка отрицательно покачала головой.
– Я ждала именно вас.
– Почему? – мне нужно было знать все.
– Просто… Мне вчера показалось, что вы не заинтересованы посадить Олега.
– Ты не правильно меня поняла, милая! Я просто заинтересована найти правду!
– Да, конечно. Я не правильно выразилась. Просто я знаю, что его объявили преступником. Он в розыске. И раз убита дочь прокурора – Олега ждет самое худшее. Но вы… Но вы хотите отыскать правду. Значит, может быть, вы могли бы помочь…
– Что значит – помочь?
– Дело в том… Дело в том, что когда это произошло. Ну, той ночью… Был свидетель этого.
– Свидетель?! – вскрикнула я. – Они были не одни!
Я схватила девушку за руку и отвела в сторону.
– Ты говоришь – свидетель… Но ты не ошибаешься? Пойми. Речь идет о человеческой жизни…
– Я это понимаю. Именно поэтому я решилась вам сказать. Хотя он мне угрожал…