Сыскное бюро Ерожина - Анисимов Андрей Юрьевич 9 стр.


– Хорошо, что я вовремя узнал. – С ужасом вспоминал старик о своем несостоявшемся браке? – А то бы сраму не миновать. Жена туалетный работник!

– А как только дети позволяют матери, так зарабатывать на хлеб? – С трудом, сдерживая улыбку, поинтересовался Михеев. Известие о том, что вдова академика служила в сортире, его сильно развеселило.

– Какие дети? – Удивился Гаврила Никитич: – У нее никогда детей не было. Она бесплодная, от того и муж от нее двадцать лет назад сбежал.

Оставался последний вопрос, ответ на который, молодой сыщик пока не получил. Он помнил, что Петр Григорьевич Ерожин волновался, не является ли Марина Васильевна сексуальной разбойницей. Михеев долго думал, как подойти к этой щекотливой теме, наконец, покраснел и решился:

– А ваши отношения не зашли так далеко, чтобы жениться пришлось?

– Ты о чем, парень? Если об этом, так я уже лет пятнадцать бабу от мужика не отличаю. Ей во мне и нравилось, что упаси Бог под юбку. Мы когда с ней разговоры разговаривали, она так прямо и сказала: – «Любезен ты мне Гаврила Никитич тем, что член свой в покое держишь. Уж как на меня эти ваши члены тошноту наводят». Мне, старому, тогда бы над ее словами подумать, может, и сообразил, где она работает. Да умишка не хватило.

Глеб поблагодарил пенсионера за гостеприимство, и быстро прокалив на газу свечи, вышел к машине. Нужда в продолжение имитации ремонта отпала, поэтому Михеев свечи ввернул рабочие и к огромной радости Гаврилы Никитича, «жигуленок» завелся с пол оборота.

Теперь Глеб знал, что до замужества Марина Васильевна носила фамилию Смирнова и служила в общественной уборной возле метро Сокол. И еще он знал, что никакой дочери у вдовы академика нет. С этой новостью молодой человек хотел поспешить в офис, но передумал и, поблагодарив Гаврилу Никитича за «помощь», покатил на Сокол. Он решил проверить информацию, полученную от неудачливого жениха. Общественное заведение, где служила вдова академика до замужества, он отыскал довольно быстро. При входе, возле окошка разделяющего клозет по половому признаку, сидела пожилая дама в очках с мужским лицом и заметными усиками над верхней губой.

– Простите, а Марина Васильевна сегодня не работает? – По доброму улыбаясь, спросил Михеев: – Мне мамаша повидать ее наказала, приветы всякие.

– А ты откуда такой приветливый взялся? – Спросила туалетная начальница, строго поверх очков, взглянув на незнакомого верзилу.

– Из Вологды я. По делам в Москве. – Ответил Михеев и повторил свою просьбу:

– Мне бы Марину Васильевну повидать?

– Не повезло тебе, парень. Она уж почти три месяца назад уволилась. Набрехала, что замуж выходит. Да еще волновалась, что жених прознает про ее должность. Врала, наверное. Уж где на нашей работе с мужиком познакомиться? Тут мужик шмыгнет мимо, и обратно так же. Не упомню, чтобы кто поговорить задержался. Туда идет, ему невтерпеж, обратно спешит, глаза в пол. Не до нас им.

Глеб поблагодарил и пошел к выходу.

– Погоди! Куда полетел? Я тебя, как друга бывшей напарницы, бесплатно запущу… – Услышал он вслед и прибавил шагу.

* * *

Профессор Мюллер сидел в кабинете возле своего секретера и смотрел на маленькую акварель Бенуа, изображавшую Версальский парк в дождливую погоду. Акварель висела на стене напротив, и профессор ее очень любил. Но сейчас он смотрел на картинку и не видел ее. Перед ним, на зеленом сукне секретера лежала лупа в оправе из золоченой бронзы и фото Норы. После их «случайной» встречи в Большом театре, Фридрих Эдуардович девушку не видел. Весь балет они просидели в обнимку. Нора ласкала профессора, шептала ему слова любви, а за десять минут до финала, поднялась с кресла:

– Фридрих, не хочу, чтобы нас видели вместе. Сплетни тебе не нужны. Меня не ищи, я тебя сама найду. Прощай любимый. – Сказала Нора и исчезла. Балет закончился, но профессор не пошевелился. Он сидел, не обращая внимание на аплодисменты, на любопытных, заглядывающих к нему, на то что люстры в зале погасли. Журналисты и балетоманы жаждущие услышать его мнение довольно долго торчали возле двери в ложу, но и они, решив, что маэстро обдумывает рецензию, тактично удалились. Несколько раз являлся администратор и, покашливая, чтобы привлечь к себе внимание рассеянного маэстро, напоминал Мюллеру, что водитель ждет. Но реакции профессора он добился лишь на третий раз. Фридрих Эдуардович разрешил автомобиль отпустить. Ему захотелось пройтись пешком. На улицу Мюллер вышел, когда в театре остались лишь сторожа и дежурные вахтеры. Профессор медленно двинулся в сторону Тверской. Но не успел он сделать несколько шагов, как его нагнал шикарный черный лимузин, из него выскочил водитель в малиновом пиджаке, и распахнул перед профессором дверцу:

– Прошу Вас. – Пригласил он Мюллера и улыбнулся.

– Фридрих Эдуардович водителя вспомнил. Это был мужчина, который принес им с Норой в ложу шампанское. Мюллер поблагодарил и быстро уселся на заднее сидение. Он рассчитывал там увидеть девушку, но кроме водителя в лимузине не было никого.

– А где Нора? – Растерянно поинтересовался пассажир.

– Нора взяла такси, а меня просила дождаться Вас и доставить до подъезда.

– Зачем? Здесь недалеко и я бы с удовольствием прогулялся пешком. – Искренне изумился Мюллер.

– Я на работе. Мне велено Вас доставить и я это сделаю. – Ответил водитель и плавно тронул с места. Он не только доставил профессора до дома, но и проводил его до лифта. И лишь убедившись, что его пассажир поднимается наверх, покинул подъезд. Придя, домой, Фридрих Эдуардович, не снимая смокинга, прошествовал в свой кабинет и достал из потайного ящичка секретера письмо и фотографию Норы. Он не успел перечитать любовное признание девушки, как в дверь позвонили. Звонок был долгим и тревожным. Мюллер вскочил и побежал в переднюю. В дверной глазок он разглядел наряд милиции. Фридрих Эдуардович забыл снять квартиру с охраны, и наряд прибыл по тревоге. Профессор смущенно извинился за свою рассеянность и, дождавшись пока стражи порядка, связались со своей диспетчерской службой и удалились, вернулся в кабинет. Синеглазая Нора на фотокарточке продолжала взирать своими бархатными глазами. Мюллер улыбнулся, отложил снимок и взял в руки письмо.

«Вы меня не знаете. Я люблю Вас с того дня, как увидела. Возможно, девушке и не подобает раскрывать мужчине свои чувства, но мне кажется что в наше либеральное время в этом большой нескромности нет. Я хочу, что бы Вы знали, что на свете есть существо, которое Вас обожает и готово ради Вас на любой поступок.» В который раз перечитал профессор и задумался. Улыбка с его лица постепенно исчезла, глаза погрустнели:

– Мне восемьдесят, ей двадцать пять… – Прошептал старик и, покачав головой, снова взял в руки карточку. Строгий, чуть любопытный взгляд красавицы манил и завораживал профессора. О балетном спектакле, на который придется писать рецензию, профессор не думал вовсе. Да он и не видел его. Ласковые руки Норы, ее мягкие податливые губы заставили знаменитого критика улететь совсем в другие выси. Заснул профессор под утро. Засыпая, он повторял строки любовного признания девушки. Ее послание он уже запомнил наизусть:

«Не смотря на мои двадцать пять лет, я вполне зрелый человек и за свои слова и чувства отвечаю. Поздравляю Вас с прекрасным юбилеем и желаю счастья. Нора».

Как правило, Фридрих Эдуардович выходил из спальни не раньше десяти. Иногда, как на утро после юбилея, позволял себе поваляться подольше. Но это случалось не часто. Обычно в одиннадцать он уже сидел за своим секретером и работал. После пробуждения, Мюллер не завтракал, а ограничивался чашечкой крепкого кофе. Нормальный завтрак профессор позволял себе после часа. К телефону по утрам профессор не подходил. Он его просто отключал и до часа дня и связи с внешним миром не имел. Но сегодня Фридрих Эдуардович бегал к телефону с раннего утра. Снимая трубку, он ждал звонкого голоса Норы. Но она не звонила. Профессор пытался работать, но в его голове, кроме мыслей о прекрасной голубоглазой девице, ничего не крутилось. Сосредоточиться Мюллер не мог. К трем его ждали в Бакрушинском музее. Но Фридрих Эдуардович связался с научным отделом и, сославшись на недомогание, встречу отложил. Как назло, трезвонили беспрерывно. Мюллер старался не говорить подолгу, чтобы не занимать телефон. Он боялся, что Нора не сможет прозвониться. К вечеру настроение профессора стало портиться. Он целый день не вылезал из халата и кроме завтрака в час дня, не ел. Аппетит у профессора пропал. В восемь раздался звонок в дверь. Мюллер сорвался с кресла и как мальчик, побежал в прихожую. Но взглянув в глазок, вздохнул и нехотя открыл. В дверях стоял искусствовед Капланов. Юрий Витальевич тремя годами моложе Мюллера жил этажом ниже и иногда поднимался к профессору на вечерний чай. Капланов слыл одним из лучших знатоков древнерусского искусства и имел в своей квартире удивительную по набору редкостей, коллекцию икон.

– Прости Фридрих, что без звонка. Подумал, загляну по стариковски. Придусь не в пору, прогонишь. Я ведь, не обидчивый.

Профессор заставил себя улыбнуться, и провел соседа в гостиную. Капланов покосился на кресло, на которое указал хозяин, но садиться не стал.

– Хорош у тебя Филонов. – Сказал он, подойдя к картине.

– Так ты, авангард, Юра не жалуешь. – Припомнил хозяин.

– Нет, к Филонову я отношусь с симпатией. В его живописных крассвордах просматривается русская школа. Он от иконы много взял и это лучшая сторона в его поисках. – Задумчиво возразил Капланов: – Кстати, ты не приценивался? Во сколько на сегодняшний день тянет эта картинка.

– Я свою живопись не продаю. Какое мне дело до рынка? – Поморщился Мюллер.

– Подохнешь, Фридрих и все растащат. Ты хоть подумал, что собираешься делать со своим наследством? – Бесцеремонно заявил сосед.

– Признаться, не думал. – Грустно усмехнулся Фридрих Эдуардович.

– Напрасно. Ты не Кащей бессмертный и сколько веревочке не виться, кончик есть. – Философски напомнил Капланов.

– Ты пришел мне сообщить эту новость? – Проворчал Мюллер. Обычно, манера Капланова называть вещи своими именами, профессору импонировала. Но сегодня прямолинейные намеки соседа, его начинали раздражать.

– Не вставай на дыбы. Мы с тобой старики. Смотрю я на твою прекрасную коллекцию живописи, и профессионально переживаю за ее будущее. Я то свои иконки уже Третьяковке отписал. А пришел я полюбопытствовать, как тебе балетик. Мне все «ухи» прожужжали. Кто хвалит, кто поносит. А тебе я верю. Костюмы мой ученик накрутил. Поделись впечатлением с соседом. Ходить или не расстраивать свой тонкий организм? – Вопрошал сосед.

Мюллера вопрос смутил. Они с Юрием Витальевичем знали друг друга давно и секретов в оценках событий творческой жизни друг для друга не делали. Но Мюллер видел лишь часть первого действия. Остальное время он обнимался с Норой и на сцену не смотрел. Профессор никогда не позволял себе общих фраз. Поэтому не знал, как выкрутится:

– Мне стыдно признаться, но я большую часть балета проспал. – Соврал он, наконец.

– Прекрасно, значит, не пойду. Поспать дешевле и удобнее дома. – Расхохотался искусствовед.

– Ты меня не понял. Я после юбилея не выспался, и в ложе меня сморило. – Выкручивался Фридрих Эдуардович.

– Ладно, не крути мне яйца. Желаешь дипломатничать, делай это с другими. – Вытирая слезы платком, попросил Капланов: – Все, исчезаю. Внучка обещала заглянуть. Давно Дашку не видел. – Вместо прощания проговорил сосед и направился в прихожую.

– Сколько же лет теперь Даше? – Спросил Мюллер, провожая Юрия Витальевича.

– Двадцать пять две недели назад отметила. Первый юбилей. – Не без гордости ответил Капланов.

– Черт, когда же она успела? – Искренне удивился Мюллер и с грустью подумал, что Нора годиться ему во внучки.

– Я тебе говорю, скоро подохнем, поэтому прикинь, пока в ящик не заколотили, что с твоей прекрасной живописью будет. – Еще раз напомнил Капланов и, шурша шлепанцами, поплыл вниз по лестнице. Мюллер закрыл за ним дверь, и не успел вернуться в гостиную, как зазвонил телефон:

– Ты меня совсем забыл? – Услышал профессор звонкий молодой голос.

– Нора, как хорошо, что ты позвонила. Я очень ждал твоего звонка. – Искренне обрадовался Мюллер.

– Фридрих, ты остаток недели очень занят? – Спросила Нора.

– Для тебя я свободен всегда. – Не задумываясь, признался старик.

– Давай махнем куда-нибудь. Я давно в Вильнюсе не была. Как ты на это смотришь? – Нежно предложила Нора.

– С удовольствием. Но Литва теперь свободна. Нужны заграничные формальности. – Предупредил профессор.

– Завтра утром к тебе поднимется мой водитель. Отдашь ему заграничный паспорт и собирайся. Самолет из Шереметьева вылетает в пятнадцать двадцать. В час дня я за тобой заеду. Спокойной ночи, милый.

Профессор положил трубку, и широко улыбаясь, направился в ванную. Пока наливалась вода, он сделал себе массаж лица, втирая в щеки питательный французский крем, затем скинул халат и, побрызгав в теплую воду хвойным экстрактом, погрузился в душистую пену. Нежась в ванне, Фридрих Эдуардович с удивлением, заметил, что его мужская плоть, дремавшая много лет, неожиданно проснулась.

«Господи, что же она со мной делает» – Подумал он о Норе, и блаженно прикрыл глаза.

* * *

Петр Григорьевич Ерожин позвонил в квартиру Наташи Корнеевой в начале восьмого. Преоброженский рынок уже заканчивал свои торги, но букет сыщик купить успел. Дверь не открывали. Петр не договаривался с Наташей о следующей встрече, но почему-то был уверен, что девушка его ждет. Он позвонил еще два раза и уже хотел уходить, но дверь тихо раскрылась, и Петр Григорьевич увидел горбатую бабку в ночной рубахе. Он вспомнил слова Наташи, о том, что ее бабушка не совсем нормальная, и непроизвольно отступил назад.

– Заходи милый, гостем будешь. – Улыбнулась старуха, показав два уцелевших зуба.

– Мне бы Наташу повидать… – Растерялся Ерожин.

– Ты вроде, черненький был, а теперь белобрысый. Я тебя давно поджидаю. Обещал чере месяц придти, а уже год минул. – Продолжая лыбиться жуткой улыбкой, сообщила она.

– Вы о чем? – Не понял сыщик.

– Ты, милок, что? Память потерял? Мне такая работа понравилась. Плохо ли, три четыре остановки на метро проехать и пятьсот рубликов в кошелечек положимть. И картинка была не тяжелая. Я ее в одной руке донесла.

– Какая еще картинка? – Недовольно поинтересовался подполковник.

– Твоя картинка. Я ее и не разворачивала. Как ты принес, так и отдала. А пятьсот рубликов припрятала. Я на них яда куплю. Может, отравить кого придется.

– Мне бы Наташу повидать… – Повторил Ерожин, отступая от ненормальной старухи подальше. Наташину бабку он видел второй раз в жизни и никаких денег ей никогда не давал.

– Внученька тю-тю. Улетела моя голубушка.

– Куда улетела? – Переспросил Петр Григорьевич, пытаясь разобрать, то ли старая карга бредит, то ли что-то знает?

– Улетела. Она как этого дедушку убила, душа у нее не на месте. Заходи голубь. Мне давно, давно, цветочков никто не носил, а ты принес. Заходи, чайком побалую.

Ерожин пересилил отвращение и шагнул в квартиру. Старуха повела его на кухню. Рубаха на бабке была с дырами. Особенно большая дыра зияла у нее под мышкой. Ерожин старался туда не заглядывать, но сморщенную грудь старухи в прорехе этой дыры с омерзением успел зафиксировать.

– Садись голубь на табуреточку, а я чаек поставлю. – Бормотала бабка, забирая из рук Ерожина букет и пристраивая его в молочную бутылку.

– И какого деда убила Наташа? – Безразличным тоном поинтересовался сыщик.

– Известно какого. Ухажера своего Кириллу. Ох, и мучил он ее, голубушку мою. На неделе не раз в слезах прибегала. Запрется и плачет, плачет, красавица моя. Не выдержало у нее сердечко, она его и укокошила. – Шепотом сообщила старушка и отвратительно расхохоталась.

– И чему ты радуешься? – Стараясь не смотреть на нее, спросил подполковник.

– Гад он, вот и радуюсь. Я бы его сама, да стара. В руках уж силы нету. – Старуха налила в чайник воды, поставила его на плиту и зажгла газ, но не под чайником, а рядом, на соседней конфорке.

– Чем же она его укокошила? – Продолжал Ерожин поддерживать интересующую его тему.

– Топориком, раз и нет мужичка-старичка. Прямо по темечку. – Радостно сообщила бабушка Наташи.

– Откуда ты знаешь? – Спросил подполковник, едва сдерживая улыбку. Когда он услышал от бабки эту новость, в первую, секунду некоторые сомнения у него зародились. Но наблюдая за ней, он понял, что сумасшедшая старуха очень не любила Кирилла Андреевича и свои мечты, расправиться с ним, выдает за реальность:

– Так откуда, ты знаешь, что она его топором? – Повторил вопрос Ерожин.

– Как откуда!? Я же своими глазами все видела. – Удивилась бабулька.

– И где же ты это видела?

– Да здесь же, на кухне. Он вот как ты сидишь, сидел, а она взяла топорик, голубушка моя, и трах его. Вот уж я за нее порадовалась. – Прошепела старуха, достала из буфета чашку и налила Ерожину воды из холодного чайника. Петр Григорьевич встал, поблагодарил «гостеприимную» хозяйку и быстро пошел к двери.

– Голубь мой, куда же ты? Картинку не оставил. Я думала ты опять мне денежки принесешь, а ты обманул – Бормотала вслед старуха, но Ерожин уже вышел на улицу.

Что Наташа могла сегодня дежурить на автобазе, Петру Григорьевичу в голову не пришло. Усевшись в машину, он на минуту откинул голову и прикрыл глаза. Отвратительный голос сумасшедшей старухи еще скрипел в ушах. После «чаепития» с бабушкой надо было перевести дух. Подполковник даже почувствовал, что его желание увидеть Наташу, после встречи с ее бабулькой, несколько ослабло. Но Ерожин все любил доводить до конца. Он тряхнул своим белобрысым бобриком и врубил скорость.

Назад Дальше