В один из вечеров, когда они мирно беседовали, отец Марчисон обратил внимание Гильдея на некоторую курьезную закономерность: очень часто бывает, когда человек, не проявляющий к чему-то страстного желания, без особого труда получает это, и, напротив, тот, кто жаждет, стремится, ищет со всей страстью, он-то как раз ничего и не получает.
В ответ на это Гильдей сказал с иронической усмешкой:
— По этому закону на меня должен был хлынуть поток любви, потому что я не жажду ее, не стремлюсь к ней и не ищу ее со всей страстью.
— Не зарекайтесь.
— Да нет, я просто уверен, что иначе и не буду относиться к этой человеческой слабости.
Отец Марчисон промолчал. Он занялся концами пояса, охватывающего его черную сутану, и, завершив это занятие, сказал тихо и задумчиво, как бы говоря не с Гильдеем и не с самим собой, а отвечая на вопрос кого-то, кого не было рядом с ними:
— Да, я чувствую именно это — жалость.
— Жалость? По отношению к кому?
Но и тут святой отец не стал отвечать, он чувствовал, что вопрос профессора задан всуе, все он прекрасно понял.
Вот такими были любопытные взаимоотношения профессора и святого отца. Впервые строптивый ученый был дружески связан с человеком, который во всем был ему противоположен, а в придачу еще и жалел его.
Все, что тревожило святого отца в судьбе профессора, вызывало сострадание к нему, жалость — все это было в высшей степени безразлично самому профессору Гильдею и совершенно не занимало его мысли, когда он расставался с отцом Марчисоном. Странная, непонятная черта в характере ученого — полнейшее равнодушие.
II
Прошло около полутора лет. В один из осенних вечеров отец Марчисон решил навестить своего знакомого. В доме 100 на площади Гайд-парка он справился у светловолосого и худощавого метрдотеля (которого звали Питтингом), дома ли его хозяин?
— Да, сэр, он дома. Прошу вас.
Как всегда, бесшумно он шел впереди отца Марчисона по довольно узкой лестнице. Осторожно открыв дверь библиотеки, он сказал мягким бесцветным голосом:
— Отец Марчисон.
Гильдей сидел в кресле перед камином, где слабо горел огонь. Худые руки профессора с длинными пальцами лежали на коленях, голова была склонена на грудь, что придавало ему вид глубоко задумавшегося человека. Питтинг повторил чуточку громче:
— Сэр, вас хочет видеть отец Марчисон.
Профессор вздрогнул и быстро повернулся к уже переступившему порог библиотеки святому отцу.
— Страшно рад вас видеть! Идите сюда к огню.
Святой отец взглянул в лицо профессору, и ему показалось, что тот выглядит крайне усталым.
— Ваш вид мне не очень нравится сегодня. Что с вами?
— Вот как?
— Да, вы, наверное, очень много работаете. Я слышал, вы готовитесь к научной конференции в Париже. Подготовка к этой поездке заставляет вас переутомляться?
— Нисколько! Мой доклад уже готов. Я мог бы вам тут же изложить его от начала до конца. Садитесь, пожалуйста.
Отец Марчисон подсел к огню, а Гильдей снова глубоко упрятался в свое кресло и уставился на угли в камине, не говоря больше ни слова. Казалось, что он снова погрузился в размышления. Отец Марчисон посмотрел на своего друга, не стал его тревожить, достал свою трубку, набил ее табаком и закурил. Глаза Гильдея не отрываясь смотрели на огонь в камине. Отец Марчисон задумчиво оглядывал библиотеку: стены, полностью закрытые множеством книг в солидных переплетах, стол, заваленный бумагами, окна с тяжелыми гардинами из старинной парчи синего цвета, клетку в простенке между окнами. Клетка была накрыта тканью. Святой отец подумал о причине этого. Никогда прежде, когда он беседовал здесь в библиотеке с профессором Гильдеем, клетка Наполеона (так звали попугая) не была накрыта тряпкой. Он еще смотрел на эту зеленую тряпку, когда Гильдей вдруг поднял голову, воздел руки с колен, переплел их пальцы и задал неожиданный вопрос:
— Находите вы меня соблазнительным?
Святой отец посмотрел на профессора ошеломленно.
— Боже! Что я слышу из ваших уст?! И как понять ваш вопрос? Соблазнительны ли вы для другого пола?
— Вот это я не знаю, — сказал профессор угрюмым тоном и снова стал смотреть в камин. — Вот это я не знаю!..
Святой отец смотрел на Гильдея со все возрастающим удивлением.
— Вы не знаете это?! — он положил трубку.
— Ну, скажем так: считаете ли вы, что во мне есть что-то соблазнительное, что может неотразимо привлечь ко мне какое-либо… какое-либо живое существо, человека или, допустим, животное?
— Неотразимо привлечь, независимо от вашего желания или нежелания?
— Совершенно точно вы уловили мою мысль. И можно даже сказать еще точнее: если я этого совсем не желаю.
Святой отец сложил свои довольно чувственные губы бутончиком, отчего вокруг его голубых глаз пошли мелкие морщинки, и, подумав, сказал:
— Не могу сказать, чтобы это было совсем невозможно. Человек слаб по природе своей, он привязчив. Вы глумитесь постоянно над людьми, а это их не отвращает. Я нисколько не удивился бы, если бы некоторые женщины, обладающие интеллектом, постоянно ищущие людей известных, знаменитых, заинтересовались вами. Ваша репутация, ваше известное в ученых кругах имя…
— Да, да, это так, — нетерпеливо перебил Гильдей. — Все это я знаю сам. Все это я знаю.
Он резко вытянул вперед руки со сплетенными пальцами, так что хрустнули суставы. Лицо его было хмурым. Приняв прежнюю позу в кресле, он сказал:
— Мне кажется, что… — он замялся, кашлянул резким, нервным кашлем, — мне кажется, что это крайне неприятно, когда что-нибудь, что вам не нравится, полюбит вас и буквально преследует своей любовью; я слышал, что так может быть. Вы согласны?
Он повернулся немного в кресле, скрестил ноги и пристально посмотрел в глаза отцу Марчисону.
— Что-нибудь?! — удивленно спросил святой отец.
— Хорошо, хорошо, не что-нибудь, а кто-нибудь. Мне кажется, что ничего не может быть отвратительнее этого.
— По отношению к вам это, наверно, справедливо, — сказал отец Марчисон. — Но позвольте, Гильдей, как это может случиться с вами? Вы не одобряете лесть, не идете навстречу льстивым людям, как вы можете попасться на их уловки?
Гильдей мрачно покачал головой.
— Вот именно я попался. Вы правильно выразились. И самое любопытное в этой истории это то, что я… — он не договорил, резко поднялся и потянулся. — Выкурю-ка и я трубочку, — неожиданно закончил он и, подойдя к камину, взял трубку, набил ее табаком и закурил. Когда он подносил зажженную спичку к трубке, он посмотрел на покрытую зеленой тканью клетку Наполеона, а потом бросил спичку в камин. Он затянулся несколько раз и, снова посмотрев на клетку, подошел к ней. Взяв за край тряпку, он хотел снять ее с клетки, но тут же опустил обратно раздраженным жестом.
— Нет-нет, — сказал он как бы сам себе. — Нет.
Быстрыми шагами он вернулся к камину и снова сел в кресло.
— У вас, конечно, возникли вопросы, — сказал он отцу Марчисону. — Я тоже себя спрашиваю. И я не знаю, что обо всем этом думать. Я сейчас изложу вам факты, а вы мне скажете ваше мнение. Мне необходимо узнать ваше мнение. Итак, позавчера вечером, после напряженного рабочего дня, впрочем, напряженность его была не больше чем обычно, я направился на улицу, чтобы подышать свежим воздухом. Вы уже заметили, что я часто встречаю вас на улице у дверей.
— Конечно. И наша с вами первая встреча тоже началась на улице, на пороге вашего дома.
— Совершенно верно… Так вот, позавчера. Я вышел на улицу раздетым, на мне не было ни шляпы, ни пальто. Мои мысли были еще обращены к прерванной работе. Вечер был пасмурным, хотя и не абсолютно темным. Это было около одиннадцати. Да, это было в одиннадцать с четвертью. Я смотрел на решетку парка и вдруг почувствовал, что мой взгляд стремится к кому-то, сидящему в парке на скамье спиной в мою сторону. Я увидел этого человека, если это был человек, сквозь ограду парка.
— Если это был человек! Что вы хотите этим сказать?
— Постойте. Я так сказал, потому что было слишком темно, и я не мог разглядеть как следует. Я просто увидел на скамье темные очертания какой-то фигуры, да еще сидящей ко мне спиной. Был ли это мужчина, была ли женщина или ребенок — сказать было трудно. Но что-то все же было, и, главное, оно притягивало мой взор.
— Да-да, я вас понимаю.
— Мои мысли все больше притягивались этой вещью или этим человеком. Сначала я подумал, что он делает там? Затем мне стало интересно, о чем он думает. Наконец мне захотелось увидеть, как он выглядит.
— Какой-нибудь несчастный бродяга, — сказал святой отец.
— Я тоже так думал. Но все же у меня возник странный интерес к этому предмету. Настолько неотразимый интерес, что я, сбегав за шляпой, направился в парк. Я перешел через улицу. Вы знаете, что почти напротив моего дома есть вход в парк. Так слушайте, Марчисон, я вошел в парк, подошел к скамье… на ней никого не было.
— Какой-нибудь несчастный бродяга, — сказал святой отец.
— Я тоже так думал. Но все же у меня возник странный интерес к этому предмету. Настолько неотразимый интерес, что я, сбегав за шляпой, направился в парк. Я перешел через улицу. Вы знаете, что почти напротив моего дома есть вход в парк. Так слушайте, Марчисон, я вошел в парк, подошел к скамье… на ней никого не было.
— Когда вы: шли в сторону парка, вы смотрели на этот предмет?
— Какое-то время да. Но в тот самый миг, когда я входил в ограду, меня отвлекла неожиданная ссора неподалеку. Когда я обнаружил, что скамья пуста, меня охватило какое-то странное, даже абсурдное чувство: я испытал ужасную досаду, даже гнев. Я остановился у скамьи, стал смотреть по сторонам, пытаясь увидеть уходящего человека, но это было тщетно. Ночь была туманная, холодная и вокруг никого не было. Вот в таком состоянии разочарования, которое я считаю нелепым и ненормальным, я пошел обратно по направлению к дому. Когда я к нему подошел, то обнаружил, что оставил дверь открытой, точнее полуоткрытой.
— О, это неосторожно у нас в Лондоне!
— Конечно. Но я заметил это, только когда вернулся. Впрочем, я отсутствовал не более трех минут.
— Да, это так.
— Маловероятно, что за такой короткий срок кто-то мог войти.
— Мне тоже так кажется.
— Вы уверены?
— Почему вы так спрашиваете, Гильдей?
— Ну ладно, неважно…
— Впрочем, если кто-либо и вошел, то вы это узнали.
Гильдей стал кашлять. Отец Марчисон заметил, что кашель этот нервного свойства, он как бы внешне проявлял нервное напряжение, в котором пребывал сейчас Гильдей.
— Я, видно, простыл в тот вечер, — сказал профессор, словно прочитав мысли Марчисона. Затем он продолжил рассказ. — Я вошел в вестибюль, вернее сказать в коридор. — Он опять замолчал, и его нервозность стала еще ощутимее.
— И вы кого-то обнаружили?
— Разумеется, — ответил Гильдей. — Вот к этому мы как раз и подходим. Я не отличаюсь болезненным воображением, вы знаете это.
— Конечно.
— Однако, едва я вошел в коридор, как у меня появилось ощущение, что кто-то проник в дом, пока я отсутствовал. Это даже было не ощущение, а уверенность. Да, еще уверенность-то была, что именно тот, кто сидел на скамье, тот и вошел! Ну что вы на это скажете?
— Я начинаю думать, что все-таки у вас богатое воображение.
— Хе-хе! Знаете, что я вообразил? Что мы, я и тот, что сидел на скамье, одновременно задумали встретиться и поговорить. Мы и разошлись-то потому, что одновременно решили осуществить задуманное. И так сильно я в это поверил, что буквально побежал наверх. Никого не оказалось! Я спустился в столовую, и там никого. Я был очень удивлен. Не правда ли, все это странно?
— Даже очень, — согласился отец Марчисон. Голос у него стал очень серьезным.
Разговор о событии такого рода мог бы, наверно, происходить и в более шутливом тоне, но только не в этот раз. Профессор Гильдей сидел в мрачной, напряженной позе, и состояние его передавалось и не давало ни малейшей возможности перевести беседу в более легкую плоскость.
— Я снова поднялся в библиотеку, — продолжил рассказ Гильдей, — сел в кресло и стал думать о том, что произошло. Я пришел к решению вычеркнуть все из памяти и взял книгу. Чтение, может быть, и помогло бы, но только мне вдруг показалось…
Профессор резко оборвал рассказ, и отец Марчисон заметил, что он посмотрел на клетку попугая, накрытую зеленой тряпкой.
— Впрочем, оставим это… Читать я был не способен. Я решил обойти весь дом. Его можно проверить быстро — он невелик. Я и обошел все углы. Я входил во все комнаты, не пропустив ни одной. Я извинился перед прислугой, они ужинали в одной из комнат. Я не сомневаюсь, что мой визит удивил их.
— Питтинга тоже?
— О! Он вежливо поднялся и стоял все время, пока я был в комнате, но не произнес ни единого слова. Я им пробормотал что-то вроде: «Не беспокойтесь…» или похожее и вышел. Марчисон, я не обнаружил незнакомца в доме. И все же, когда я снова вернулся в библиотеку, я был убежден, что кто-то вошел в дом, пока я был в парке.
— И вышел до вашего возвращения?
— Нет, он остался и был в доме.
— Но, мой дорогой Гильдей, — начал говорить отец Марчисон, очень удивленный, — мой дорогой Гильдей, я уверен…
— Я знаю, что вы хотите сказать. Я и сам бы так сказал, будь я на вашем месте. Но не спешите, прошу вас. Я ведь убежден и в том, что загадочный посетитель до сих пор не вышел из дома. Он и сейчас здесь.
Отец Марчисон очень внимательно посмотрел на Гильдея, пораженный искренним и страстным тоном его речи.
— Нет-нет, — словно отвечая на возникший вопрос, сказал Гильдей. — Я совершенно здоров и рассудком не тронулся. Уверяю вас в этом. Вся эта история мне самому кажется такой же невероятной, какою она, несомненно, кажется вам. Но вы же знаете, что я никогда не отвергаю факты, какими бы странными они ни казались. Я всегда их исследую до дна. Я на всякий случай проконсультировался у психиатра, он нашел меня абсолютно здоровым. — Он остановился, предлагая отцу Марчисону высказаться на этот счет.
— Продолжайте, Гильдей, — сказал отец Марчисон, — вы ведь еще не закончили.
— Не закончил. В тот вечер я был совершенно убежден, что кто-то пробрался в дом, и моя убежденность все время усиливалась. В обычное время я лег спать и спал нормально. Несмотря на это, когда я проснулся, то есть вчера утром, я знал, что в доме стало на одного жильца больше.
— Могу я вас перебить? А по каким признакам вы пришли к такому выводу?
— Это опять было мое внутреннее чувство. Никаких реальных признаков не было, но я был совершенно уверен в присутствии нового человека в доме. Причем совсем рядом со мной.
— Все это очень странно! — сказал святой отец. — И вы убеждены, что в этом не играет какую-то роль нервное переутомление? Вы ощущаете ясность мысли?
— Мои мысли никогда еще не были такими ясными. Я скорее чувствую сейчас прилив здоровья. Когда я сегодня спустился к завтраку, я почему-то обратил внимание на физиономию Питтинга. Она была такой же равнодушной, невыразительной и угодливой, как и всегда. Мне было ясно, что в его поведении нет ничего необычного, что можно было бы посчитать реакцией на какие-то события. После завтрака я принялся за работу, причем ни на миг меня не оставляло сознание присутствия этого непрошеного гостя. Тем не менее я трудился не менее прилежно, чем всегда, в течение нескольких часов, ожидая все время, что какое-нибудь объяснение настанет этой тайне, рассеет тьму, обволакивающую ее. Я спустился ко второму завтраку. В половине третьего мне нужно было уехать, я должен был прочитать лекцию. Я надел шляпу и пальто и вышел из дому. Лишь только я вступил на тротуар, как сразу почувствовал внутреннее освобождение, но я был в этот момент на улице и был окружен людьми. Но я подумал, что скорее всего это создание осталось дома, но продолжает шпионить за мной.
— Минуточку! — перебил отец Марчисон. — Что вы почувствовали при этом? Страх?
— Ни боже мой! Никакого страха. Я, конечно, смущен всем этим, я пытаюсь найти разгадку, но я не ощущаю никакой тревоги. Я и тогда не был встревожен. Я прочел свою лекцию так же легко, как я делал это всегда. Вечером я вернулся домой. Когда я входил в дом, я сразу понял, что он все еще здесь. Вчера я ужинал в одиночестве, а потом провел несколько часов за чтением научного труда, очень для меня интересного. Во все время чтения меня не покидало чувство, что он здесь. Я это ощущал как то, что рядом со мной кто-то непрерывно обо мне думает. Я даже сказал бы так: пока я читал научный труд, это ощущение непрерывно усиливалось, и, когда я поднялся, чтобы идти спать, то пришел к очень странному заключению…
— Какому? — нетерпеливо спросил отец Марчисон.
— Что это создание, или эта вещь, или что бы там ни было, которое проникло в мой дом, когда я был в парке, испытывает ко мне не только простой интерес, а что-то большее.
— Что-то большее?!
— Оно меня любит или начинает любить.
— О! — воскликнул святой отец. — Так потому вы меня спросили о вашей соблазнительности.
— Именно поэтому. И вот, когда я пришел к заключению, что оно меня любит, у меня сразу появилось еще одно чувство…
— Чувство страха?
— Нет, чувство отвращения и раздражения. Только не страх! Абсолютно не страх!
Отвергая без особой к тому надобности подозрение в чувстве страха, профессор Гильдей опять взглянул на клетку, прикрытую зеленой тканью.
— Да и чего, собственно, бояться в этом происшествии? — добавил он. — Я не ребенок, дрожащий при мысли о привидениях. — Последние слова он произнес, неожиданно повысив голос. Тут же он подбежал к клетке и сорвал с нее зеленую тряпку.
Наполеон сидел на жердочке, склонив слегка набок голову. Казалось, что он спит. Свет заставил его пошевелиться, он взъерошил перья на шее, прищурил глаза, после чего стал медленно ползать по прутьям клетки то в одну, то в другую сторону, подергивая головой, как бы встряхиваясь от сна, который еще окончательно не прошел. Гильдей стоял около клетки и наблюдал за движениями попугая с каким-то напряженным и даже ненормальным вниманием.