— Для вас же лучше вести себя возможно благоразумнее,— продолжал он примирительным, по его мнению, тоном, — и не портить себе игры. В замке усиленно поговаривают, что внучка леди Маргарет вот-вот пойдет под венец с нашим молодым капитаном, лордом Эвенделом. Я только что видел их в зале, они были вместе, и я слышал, как она просила его вступиться за вас. Она чертовски красива и была до до того с ним нежна, что, клянусь моею душой... Но что за дьявольщина, что с вами? Вы стали белый как полотно. Хотите глоточек бренди?
— Мисс Белленден просила обо мне лорда Эвендела? — едва слышно произнес Мортон.
— Ну, конечно же; нет друзей, равных женщинам,— уж они добьются всего и при дворе и в армии. А! Вы, кажется, чуточку поумнели. И, сдается, пришли в себя.
Говоря это, он принялся надевать на арестованного наручники, и Мортон, потрясенный сообщением Босуэла, не оказал ему никакого сопротивления.
— Его молят пощадить мою жизнь, и молит об этом она. Какой ужас!.. Надевайте скорее оковы... Мои руки не станут больше противиться, они не откажутся влачить на себе такое же бремя, как навалившееся на мою душу. Эдит молит о моей жизни — и молит лорда Эвендела!
— Вот именно, и он сможет добиться помилования, — заметил Босуэл, — ведь никто в полку не имеет такого влияния на полковника, как Эвендел.
На этом Босуэл закончил свои увещания, и Мортона повели в зал. Проходя позади кресла Эдит, несчастный узник услышал обрывки ее разговора с лордом Эвенделом; и того, что до него донеслось, было, как ему представлялось, совершенно достаточно, чтобы подтвердить сказанное сержантом. В это мгновение в его характере произошел внезапный и крутой перелом. Глубочайшее отчаяние, в которое его повергли разбитые надежды на любовь и на счастье, опасность, угрожавшая его жизни, непостоянство Эдит, ее заступничество, звучавшее теперь горькой насмешкой, убили в нем, как он думал, всякое чувство к той, что заполняла всю его жизнь, и вместе с тем разбудили другие, заглушавшиеся до этого более нежными, но и более эгоистическими страстями. Полный безграничной отваги, он решил отстаивать права своей родины, попираемые в его лице. Его характер в эти мгновения изменился так же неузнаваемо, как меняется облик какой-нибудь загородной усадьбы, которая, попав в руки вторгшегося в нее воинского отряда, из обиталища домашнего покоя и счастья тотчас же превращается в грозное укрепление.
Мы уже упоминали о том, что он бросил на Эдит взгляд, полный упрека и одновременно печали и как бы говоривший ей: «Прощай навсегда». Вслед за этим он направился решительным шагом к столу, за которым сидел Клеверхауз.
— По какому праву, — сказал он твердо, не дожидаясь вопросов полковника, — по какому праву ваши солдаты, сударь, оторвали меня от моих домашних и надели оковы на руки свободного человека?
— На основании моего приказа, — ответил Клеверхауз, — а теперь я приказываю вам помолчать и выслушать мои вопросы,
— И не подумаю, — заявил уверенным тоном Мортон; его смелость, казалось наэлектризовала всех свидетелей этой сцены.
— Я желаю знать, законно ли я заключен под стражу и перед гражданским ли судьей нахожусь. И желаю знать об этом заранее, прежде чем в моем лице будет нанесено оскорбление конституции моей родины.
— Вот уж, поистине, примерный молодой человек! — проговорил Клеверхауз.
— Вы с ума сошли, Генри, — обратился майор Беленден к своему юному другу. — Ради самого господа бога, — продолжал он голосом, в котором слышалось и увещание и осуждение, — помните, что вы разговариваете с одним из офицеров его величества, занимающим высокое служебное положение.
— Именно поэтому, сударь, — твердо заявил Генри,— я и хочу выяснить, по какому праву он держит меня под арестом, не имея на то законного основания, Если бы здесь был представитель судебной власти, я знал бы, что мой долг — повиноваться ему.
— Ваш друг, — холодно сказал Клеверхауз, обращаясь к старому воину, — один из тех сверхщепетильных джентльменов, которые, подобно помешанному в комедии, не повяжут своего галстука без приговора судьи Пересола; но я смогу доказать этому юноше прежде, чем уеду отсюда, что мои аксельбанты — такие же символы власти, как жезл судьи. Итак, прекратим эти прения, и будьте любезны, молодой человек, ответить точно и ясно, когда вы видели Белфура Берли?
— Насколько я знаю, вы не имеете права задавать мне такой вопрос, — ответил Мортон, — и я отказываюсь на него отвечать.
— Вы признались моему сержанту, — сказал Клеверхауз,— что видели Берли и предоставили ему кров, хотя были осведомлены, что он — объявленный вне закона преступник; почему же вы не желаете быть столь же откровенным со мною?
— Потому, — ответил на это узник, — что полученное вами образование должно бы, казалось, обязывать вас уважать права, которые вы стремитесь попрать; а я хочу, чтобы вы отдавали себе отчет, что еще не перевелись шотландцы, способные отстаивать свободу Шотландии.
— И эти воображаемые права вы готовы защищать своей шпагой, не так ли?
— Будь я вооружен так же, как вы, и случись нам с вами столкнуться в горах, вам не пришлось бы дважды задавать этот вопрос.
— С меня совершенно достаточно, — невозмутимо сказал Клеверхауз, — ваши речи вполне соответствуют всему, что я о вас слышал. Но вы сын солдата, хотя и мятежного, и вы не умрете смертью собаки; я избавлю вас от такого позора.
— Я умру так, как смогу, — отозвался Мортон,— я умру, как подобает сыну отважного человека, и да падет позор, о котором вы говорите, на головы тех, кто проливает невинную кровь.
— Даю вам пять минут для примирения с небом. Босуэл, ведите его во двор и приготовьте людей.
Этот жуткий разговор и его завершение до того потрясли присутствовавших, что все, кроме самих собеседников, пораженные ужасом, оцепенели в молчании. Теперь, однако, со всех сторон раздались возгласы и увещания; старая леди Маргарет, несмотря на предубежденность, свойственную ее общественному положению и политическим взглядам, не смогла побороть в себе чувствительность своего пола и во всеуслышание вступилась за Мортона.
— О полковник,—воскликнула она, — пощадите его юную жизнь! Передайте его в руки закона; нет, нет, не отплачивайте мне за гостеприимство пролитием человеческой крови у порога моего дома!
— Полковник Грэм, — сказал майор Белленден,— не думайте, что если я стар и немощен, то сын моего друга может быть безнаказанно умерщвлен у меня на глазах. Я смогу отыскать друзей, которые заставят вас ответить за это.
— Успокойтесь, майор, я отвечаю за свои действия,— бесстрастно сказал Клеверхауз. — А вы, сударыня, соблаговолите избавить меня от горькой необходимости отклонить вашу страстную просьбу о помиловании этого государственного преступника. Вспомните, что благородная кровь членов вашей семьи пролита такими, как он.
— Полковник Грэм, — ответила старая леди, дрожа от волнения, — я предоставляю возмездие господу богу, возвестившему, что оно принадлежит ему, и никому больше. Если вы прольете кровь этого юноши, вы не возвратите тех, кто дорог моему сердцу; да и могу ли я находить для себя утешение в том, что еще какая-нибудь вдова станет, быть может, бездетной, как это случилось со мной, из-за черного дела, совершенного у моей двери?
— Но ведь это безумие чистейшей воды, — возразил Клеверхауз. — Я обязан исполнить мой долг перед церковью и государством. Здесь тысяча негодяев, открыто поднявших восстание, а вы просите, чтобы я пощадил молодого фанатика, которого и одного было бы совершенно достаточно, чтобы зажечь пожаром Fee королевство. Нет, это решительно невозможно. Босуэл, уведите его!
Та, кто больше всех переживала это роковое решение, дважды делала попытку заговорить, но ее не слушался голос, ее ум не находил нужных слов, а язык был бессилен их вымолвить. Она. вскочила со своего места, чтобы устремиться вперед, но упала бы навзничь на каменный пол, не подхвати ее вовремя верная Дженни.
— На помощь! — закричала она. — Ради бога на помощь! Моя юная леди кончается.
Услыхав ее крик, Эвендел, неподвижно стоявший на протяжении всей этой сцены, опираясь на свой палаш, теперь подошел к Клеверхаузу и произнес:
— Полковник Грэм, повремените с исполнением приговора и позвольте сказать вам два слова наедине.
Клеверхауз удивленно взглянул на Эвендела, но тотчас же встал из-за стола и отошел с ним в оконную нишу, где между ним произошел следующий краткий диалог.
— Надеюсь, полковник, мне незачем напоминать вам о том, что в минувшем году, когда наша семья оказала вам некоторые услуги в известном деле, которое разбиралось в Тайном совете, вы заявили, что считаете себя обязанным нам?
— Разумеется, мой милый Эвендел, — ответил Клеверхауз, — ведь я не принадлежу к числу тех, кто забывает свои долги, и вы доставите мне огромное удовольствие, указав, чем бы я мог выразить мою благодарность.
— Хорошо, будем считать, что с вашим долгом покончено, — продолжал лорд Эвендел, — если вы пощадите жизнь молодого Мортона.
— Эвендел, — возразил Клеверхауз, изумленный этой просьбой, — вы помешались, вы сумасшедший! Что может вас побуждать вступаться за отродье какого-то круглоголового? Его отец, можете мне поверить, был самым опасным человеком во всей Шотландии; это был холодный, решительный, отважный солдат, непреклонный в своих трижды проклятых принципах. Что же касается сына, то он — весь в отца. Я, слава богу, знаю людей, Эвендел; будь он ничтожным, фанатичным деревенским тупицей, разве я стал бы отказывать в таком пустяке, как его жизнь, леди Маргарет и ее домашним? Но это юноша пламенный, убежденный и к тому же с образованием, а этим негодяям недостает именно такого вождя, им нужен человек, который мог бы направить их слепую и полную энтузиазма отвагу. Я говорю об этом не потому, что намерен ответить отказом на вашу просьбу, но для того чтобы вы отчетливо представляли себе возможные последствия вашего шага. Я никогда не отрекаюсь от своих обещаний и всегда оплачиваю свои долги — если вы просите у меня его жизнь, она будет ему оставлена.
— Держите его под строгой охраной, — ответил Эвендел, — и не удивляйтесь, что я так настойчиво домогаюсь его помилования. Меня побуждают к этому весьма основательные причины.
— Пусть будет по-вашему, сказал Клеверхауз,— но, молодой человек, если вы хотите достигнуть когда-нибудь высокого положения, служа своему королю и отечеству, пусть первейшей вашей обязанностью будет безоговорочное подчинение ваших страстей, привязанностей и чувств общественным интересам и служебному долгу. Теперь не время отказываться ради бредней выживших из ума стариков и слез неразумных женщин от спасительных мер, прибегать к которым нас вынуждают грозящие отовсюду опасности. И помните, что, если на этот раз, поддавшись вашей настойчивости, я сдался, то эта уступка должна раз и навсегда избавить меня от ваших ходатайств такого же рода.
Сказав это, он вышел из ниши и бросил на Мортона испытующий взгляд, желая, видимо, выяснить, какое впечатление произвела на того эта жуткая пауза между жизнью и смертью, оледенившая ужасом всех окружающих. Мортон сохранял ту твердость духа, на которую способны лишь те, кто, покидая землю, не оставляет на ней ни любви, ни надежд.
— Взгляните, — прошептал Клеверхауз лорду Эвенделу, — он стоит у самого края бездны, отделяющей сроки человеческие от вечности, в неведении более мучительном, чем самая страшная неотвратимость, и все же его щек не покрыла бледность, его взгляд спокоен, его сердце бьется в обычном ритме, его нервы не сдали. Посмотрите на него хорошенько, Эвендел. Если этот человек станет когда-нибудь во главе войска мятежников, вам придется отвечать за содеянное вами нынешним утром. — Потом он громко сказал: — Молодой человек, на этот раз ваша жизнь будет пощажена. Этим вы обязаны заступничеству друзей. Уведите его, Босуэл; держите его под строгой охраной и возите за нами вместе с другими задержанными.
— Если мне сохраняют жизнь, — начал Мортон, уязвленный мыслью, что этим он обязан заступничеству своего удачливого соперника, — если мне сохраняют жизнь по ходатайству лорда Эвендела...
— Ведите узника, Босуэл, — сказал Клеверхауз, прерывая Мортона, — мне некогда ни произносить, ни выслушивать красивые речи.
Босуэл подтолкнул Мортона и заставил его выйти из зала. По дороге, ведя его во двор замка, он сказал ему:
— Разве у вас в кармане три жизни, кроме той, которая заключена в теле? Как же вы позволили своему языку, дружище, наболтать столько всякого вздора? Ладно, уж я постараюсь держать вас подальше от глаз полковника, не то, знаете, не пройдет и пяти минут, как у первого встречного дерева или первого рва ваша песенка будет спета. Ну, марш, марш к вашим товарищам по несчастью.
Произнося эти слова, сержант, который при всей своей внешней грубости ощущал что-то вроде симпатии к бесстрашному юноше, торопил Мортона сойти поскорее во двор, где под охраной драгун находилось трое задержанных (двое мужчин и одна женщина), доставленных отрядом лорда Эвендела.
Тем временем Клеверхауз прощался с леди Маргарет и майором Белленденом. Доброй леди нелегко было, однако, забыть, что он не уважил ее заступничества.
— До сих пор я думала, — сказала она, что мой Тиллитудлем всегда сможет служить убежищем для всякого, кому угрожает опасность, даже если он не был столь безупречным, каким ему полагалось бы быть; но я вижу, что старый плод теряет свой вкус; наши жертвы и наши заслуги — все это было слишком давно.
— Мною, сударыня, заверяю вас в этом, они никогда не будут забыты. И ничто, кроме велений моего священного долга, не могло бы заставить меня отклонить вашу просьбу или просьбу майора. Итак, моя добрая леди, разрешите считать, что мне даровано ваше прощение, и когда нынешним вечером я вернусь к вам со стадом из двухсот вигов, пятьдесят голов ради вас я отпущу на свободу.
— Я буду счастлив узнать о вашем успехе, полковник, — сказал майор Белленден, — но внемлите совету старого воина: щадите кровь по окончании битвы. И разрешите еще раз поручиться за юного Генри Мортона.
— Мы потолкуем об этом по моем возвращении,— сказал Клеверхауз. — А пока будьте спокойны: его жизнь в безопасности.
Во время этой беседы Эвендел несколько раз с беспокойством оглядывался вокруг, отыскивая взглядом Эдит; но Дженни Деннисон уже успела принять необходимые меры, и ее госпожа была перенесена в свою комнату.
Угрюмо и неохотно подчинился молодой лорд нетерпеливым напоминаниям Клеверхауза, который, попрощавшись по всем правилам этикета с леди Маргарет и майором, направился во двор замка. Арестованные и их конвой уже были в пути, и офицеры вместе с эскортом последовали за ними. Они торопились догнать главные силы, предполагая, что часа через два окажутся в виду неприятеля.
Глава XIV
Старинная баллада
Мы оставили Мортона в тот момент, когда он вместе с тремя арестованными двинулся в путь под охраною небольшого отряда, составлявшего арьергард колонны, которой командовал Клеверхауз, и находившегося в непосредственном подчинении у сержанта Босуэла. Они направлялись в сторону гор, где, согласно полученным донесениям, собрались мятежные пресвитериане. Наши всадники не проехали и четверти мили, как их обогнали Клеверхауз и Эвендел, проскакавшие мимо них в сопровождении ординарцев, чтобы занять свое место в колонне, успевшей пройти вперед. Едва они скрылись из виду, как Босуэл остановил отряд, которым командовал, и снял наручники с Мортона.
— Королевская кровь должна свято соблюдать данное слово, — сказал драгун. — Я обещал, что обращение с вами в меру возможности будет хорошим. Капрал Инглис, сюда! Пусть этот джентльмен едет бок о бок с тем молодым парнем, задержанным людьми лорда Эвендела; и ты можешь позволить им разговаривать в свое удовольствие, только смотри, не иначе как шепотом, да прикажи, чтобы за ними хорошенько присматривали двое рядовых с заряженными карабинами. Если попытаются улизнуть, уложить их на месте. Вы не можете назвать это невежливостью,— продолжал он, обращаясь к Мортону, — таковы законы войны, ничего не поделаешь. Так вот, Инглис, а что до попа и старухи, то пусть и они будут рядышком — лучшей пары не сыщешь: хватит с них и одного рядового. Если они вымолвят хоть словечко изо всей их ханжеской дребедени или фанатической чепухи — полоснуть их хорошенько ремнем. Есть надежда, что поп, которого мы заставим помалкивать, чего доброго лопнет с досады: если ему не дать разглагольствовать, он посчитает себя предателем, и это его задушит.
Отдав эти распоряжения, Босуэл тронул коня, и Инглис с шестью драгунами двинулся за сержантом. Они пустились крупною рысью, спеша нагнать полк.
Мортон, подавленный теснившимися в нем противоречивыми чувствами, проявил полное безразличие не только к мерам, принятым Босуэлом для его охраны, но и к освобождению от наручников. Он ощущал усталость и душевную пустоту, которые обычно следуют за ураганом страстей, и, больше не поддерживаемый гордостью и сознанием своей правоты, внушившими ему достойные ответы полковнику Клеверхаузу, в глубоком унынии созерцал просеки, по которым проезжал их отряд, и каждый поворот дороги напоминал ему о минувшем счастье и о безжалостно разбитых упованиях его сердца. Теперь они поднимались на ту возвышенность, откуда можно было увидеть старинный замок, всякий раз открывавшийся его взорам, когда он подходил к Тиллитудлему или возвращался домой; нужно ли добавлять, что здесь он обыкновенно задерживался, чтобы с восторгом влюбленного рассматривать зубцы стен, выступавшие над высоким и густым лесом, указывая жилище той, которую он ожидал вскоре увидеть или с которой незадолго перед этим расстался. Инстинктивно он обернулся, чтобы бросить последний взгляд на картину, еще недавно столь дорогую ему, и также инстинктивно вздохнул. Ему ответил громкий стон его товарища по несчастью, глаза которого, быть может, под влиянием тех же чувств, устремились туда же. Стон этого арестованного прозвучал, однако, скорее грубо, чем нежно; но то был голос наболевшей души, и в этом отношении он был сродни вздоху Мортона. Они одновременно повернули друг к другу головы, их глаза встретились, и Мортон увидел перед собой простецкое лицо Кадди Хедрига, теперь унылое и измученное, на котором скорбь о своей собственной участи сочеталась с выражением трогательного сочувствия к судьбе своего спутника.