– Что, искать пойдем? – предложил я. – Где-нибудь в отдаленных ларьках…
Девушки – Оля и Наташа – стали морщиться. Андрей уныло оглядывался по сторонам:
– Сейчас начнется. Может, с рук купим, должны же…
Действительно, какая-то старушка стоит у бордюра, в ногах большая сумка, а по лицу сразу видно, зачем она здесь. И мы взяли две бутылки «Русской», самодельного, ядовитого пойла, которое предназначено для простой потери сознания, а совсем не для веселья.
Кое-как опустошили обе бутылки, с отвращением опрокидывая горлышки в рот и потом жадно, но экономно запивая гадость фантой. Девушки почти не пили, и заметно было, что они разочаровались в нас, приняв сначала за мажорных парнишек.
– Как вы можете эту отраву?.. – возмутилась Оля, приложившись к бутылке вторично. – Все, больше не буду. Фу-у!..
А на эстраде – сколоченном из широких досок помосте – уже выступали девушка и юноша, что-то радостно говорили, шутили, и толпа бурно реагировала на них, мелькали в свете многочисленных фонарей специально выданные трехцветные флажки.
– Знаете, зачем мы здесь собрались? – актерским голосом спрашивал юноша и, хотя сотни глоток выплеснули «Да!», объяснил промолчавшим: – Сегодня День независимости! Сегодня мы отмечаем пятилетие независимости нашей всегда юной России!
«А-а-ура-а-а!» – взревела, запрыгала площадь, флажки замелькали еще быстрее, вправо-влево, вправо-влево.
Я отрыгнул скопившийся внутри газ фанты, затянулся очередной сигаретой, сказал:
– В одном месте видел я эти праздники! Водяру не продавать в такой день!..
– Голосуй или проиграешь! – восклицали ведущие и тут же интересовались: – Раньше были дискотеки, ночные бесплатные дискотеки?
– Не-е-ет! – радовалась толпа.
– А теперь каждый праздник заканчивается дискотекой! Вам это нравится?
– Да-а-а!
– Голосуй или проиграешь! Раньше в нашем маленьком городе бывали салюты?
– Не-е-ет! – дружно ревела толпа.
– А теперь без них не обходится ни один праздник. Вам это нравится?
– Да-а-а!
Самодельная «Русская» вонзила в мозг множество маленьких горячих игл и давила на них, погружая все глубже, глубже. В животе плакало и рвалось. Мне стало скучно.
На помосте выступала редактор молодежной газеты и председатель Народного дома Зоя Федоровна, мне хорошо знакомая (печатает время от времени мои рассказы). И ее речь тоже о предстоящем голосовании, о правильном выборе, о том, что необходимо сказать родителям, каким мы, молодые, хотим видеть свое будущее, будущее своей страны. Затем представитель администрации расписывал прелести сегодняшней жизни и обещал грандиозные мероприятия на День города, опять ночную дискотеку, салют, викторины, концерты… Толпа хлопала в ладоши по любому поводу, взрывалась одобрительным ревом.
– Пойду-ка я им все объясню, – сказал я, водя тяжелым взглядом по людям вокруг.
Оля и Наташа уже делись куда-то, Андрей курил, икал и плевался.
– Пойдем отсюда, – сказал он.
– Сейчас, только объясню… – Я направился в обход толпы, зажевывая запах водки «Орбитом», к эстраде.
Оказалось, что ее окружает цепь милиционеров с дубинками, и они не хотели слышать моих просьб пропустить. Милиционеры смотрели поверх меня, им тоже, видимо, было скучно. Казалось, что порыв высказаться разобьется об этих непреклонных ребят, но тут я заметил Зою Федоровну и окликнул ее.
– Что случилось, Роман?
– Можно пройти? Мне сказать надо!
Ее милиционеры послушались, меня пропустили.
– Зоя Федоровна, – я старался выглядеть трезвым, – а можно мне два слова сказать в микрофон?
– О чем?
Ей нравились некоторые мои рассказы, мы не раз беседовали за чаем о гуманизме, и поэтому, услышав ответ: «Хочу поздравить собравшихся от лица творческой молодежи», – дала согласие. Роль трезвого мне пока удавалась, хотя иголки вылетели, в голове завертелось, и я чувствовал, что скоро расклеюсь.
Ждать выхода тяжело. Очень долго победители регионального конкурса кавээнщиков травят анекдоты, бесконечно поет песню о цыганке Сэре студент училища культуры. Я стою, прислонившись к помосту, курю, обдумываю речь.
– Что, Рома, готов? – подлетела Зоя Федоровна, такая энергичная, помолодевшая, зараженная общим весельем или сама являющаяся его эпицентром.
– Да, конечно.
И тут же услышал голос ведущей:
– А сейчас молодой писатель Роман Сенчин поздравит вас с Днем независимости от лица творческой молодежи города!
Дружный гул, среди которого, показалось мне, выделился истошный крик Андрея.
Я поднялся, покачиваясь, подошел к микрофону и, глядя в толпу сквозь слепящий свет установленных по краю сцены фонарей, выкрикнул:
– Привет! Привет, зомби!!
– А-у-а-а! – послушно отозвались многочисленные рты, ничего просто не понимая.
– Хочу сказать, что вам очень нравятся праздники. Любой праздник вам по вкусу. Вам же все равно, верно? День независимости, Новый год, день рождения – лишь бы веселиться и прыгать. – Времени для шоуменских пауз не было, и говорил я быстро, но выразительно. – Все это из-за того, что вас зомбируют. Вы все зомби, ваши мозги отключили! Эй, девчонки, что вы прыгаете, машете крахмальными тряпками? Весело, да? Ваших парней сейчас превращают в трупы, а вы мочитесь здесь от счастья. Весело? Вы должны ненавидеть все это, любой государственный строй, любые праздники! Да будет анархия! Идите и требуйте водки! Почему мне не продали водки? Кто дал им право? Я отменяю ваш праздник! – Чувствую, как тащат меня с помоста крепкие руки, а я схватился за микрофонную стойку и все кричу, и мой голос перерастает в свист, динамики рвутся. – Да будет анархия! Ура! Что не анархия – то фашизм!
Потом стукнули дубинкой по плечу, и я потерял интерес к своей речи, к слушателям. Испуганное лицо Зои Федоровны проскользило мимо, еще чьи-то лица скользили, сливались со свежими досками, с темно-синей формой, с непонятного цвета небом без звезд, луны и солнца.
Меня куда-то вели, а сзади находчивый человек громко говорил толпе хип-хоповским речитативом:
– Умом Россию не понять! Аршином общим не измерить! У ней особенная стать!..
Праздник продолжался.
1996 г.
Свидание
Я жду Ленку в избушке на курьих ножках, что стоит в детском городке, среди качелей, песочниц, деревянных статуй сказочных персонажей. Шестой час, ее нет, а договорились на половину пятого. Выпил пиво (все три литра), рассчитанное на нас двоих, искурил почти пачку папирос. Где ее носит? Холодно же, опять снег пошел, хоть и середина апреля, а весны не чувствуется, так же, впрочем, как и в моей душе. В училище завал, по теории музыки жуткие задолженности, по кларнету – вообще мраки. А дома, в гнилой, покосившейся лачуге, находиться не могу просто. И Ленка вдобавок не идет, не хочет порадовать меня.
Ленка, Ленка, ты одна осталась в моей жизни, единственный человек, с кем мне хорошо, с кем могу свободно поговорить. С недавних пор ты мне необходима, Лен. Меня тянет к тебе, как иголку к магниту, и, если ты сейчас не придешь, я сам пойду к тебе, буду тебя искать.
Мы учились в одной школе, она на два года младше; не в этом городе, а далеко отсюда, в другой республике. Ленка и тогда мне нравилась, я пытался дружить с ней, но не получилось – Ленка ходила с крутыми парнями, а я всегда был замкнутым, тихим. Потом ушел в армию, мои родители перебрались сюда, и в родном городе я больше не был. Прошлым летом дембельнулся, поступил в музыкальное училище и в ноябре вдруг столкнулся на городском КВНе с ней, с Ленкой. Теперь мы дружим. Она такая же, как и три года назад, только похудела немного; тоже живет здесь, вместе с родителями, учится в педучилище.
Ну где же ты, Лен?! Я так замерз, я одинок, я так тебя жду!
Пусто в детском городке, сыплет мелкий снег, налетает порывами ветер. Осень, осень совсем.
И вот она! Идет по тротуару, закутавшись в черный широкий шарф, спрятав лицо от холодного ветра. Торопится. Видимо, что-то серьезное задержало ее, но ничего, она пришла, и, значит, я не пропаду.
– Привет, Лен, наконец-то!
– Привет!
Она поднялась по лесенке, согнувшись, влезла в маленькую избушку. Устало присела на пластмассовый ящик из-под пепси-колы.
– Фу-уф, запарилась! Долго ждешь?
– Почти час, Лен. Что случилось?
– Да мать стирку устроила, а пакет же под ванной, еле удалось вытащить. Даже не пробила, так покурим.
– Угу.
Я уже потрошу папиросы, табак летит на доски пола. Ленка вынула из-под пуховика целлофановый пакет, развязала, мнет сухую траву, измельчает.
– Скорее бы лето, блин! – говорю. – Сходим на опытное поле… Там когда брать можно?
– В июле уже ништяк, – отвечает Ленка. – Дай я тоже забью. По паре косяков хватит?
– Не знаю, шалу́ эту еще не курил – ты же пылью баловала.
Быстро приготовляем четыре косяка. Ленка раскурила первый. Глубоко, в несколько приемов, затянулась, передала мне. Да, надо запасаться травой, если б не Ленка, я бы просто сдох здесь, в этом чужом пока мне городе.
– Нет, так слабая. Из нее кузьмича ништяк пожарить или манаги сварить. Давай паровозик.
Вставляю папиросу угольком в рот, дую, Ленка ловит густой, желто-зеленый дым своим ртом. Потом меняемся.
– Что, пиво выпил уже?
– Угу. Ждал тебя, хлебал со скуки. Хорошо, что пришла все-таки, Лен…
– Как я могу не прийти, что ты? – И она смотрит на меня теплыми, красивыми глазами, мне становится так хорошо, так спокойно… Она, она рядом, она со мной…
– Ленка…
Она улыбается. А вокруг ветер, снег; редкие, хмурые прохожие куда-то спешат, проклинают погоду, мучаются от забот и проблем. Нам хорошо, мы сидим в избушке вдвоем, укрытые от всех, спрятавшиеся хоть на время от этой серой и беспонтовейшей жизни.
– Лен, а давай на дискотеку сходим, в «Юности» сегодня будет. Давай?
– Ну, давай. Сейчас зарядимся… цепанет… Взрывай второй.
1996 г.
Художник
Дело к вечеру. Наползает холод, из труб валит густой и едкий угольный дым. Голые деревья, торопливые прохожие, автомобили. Ничего не хочется, никаких мыслей в голове, просто надо куда-то идти, вдыхать дым, смотреть на дома, перешагивать лужи. Багровая полоса на самом краю неба. Вот-вот стемнеет. Скучно.
Вижу пьяного. Он сидит на асфальте около бетонной плиты автобусной остановки. Голова на коленях, лицо спрятано, грязные руки запутались в волосах. Домашние тапочки на ногах, красный, знакомый, с масляными пятнами свитер. Ха, да это же художник Димыч сидит!
Я закурил, подошел, потряс за плечо:
– Димыч, эй!
Руки разжали голову, заросшее, серое лицо поднялось с колен. Бессмысленный взгляд мутных глаз, мокрая борода.
– Акуаа-а… пото-аа…
Я присел на корточки.
– Димон, ты чё? Ну и нагрузился ты!
Глаза его блуждают, непонятные слова текут изо рта:
– Якау-у… пото-аа… дамо-а…
– Чего?.. Давай-ка пойдем! Поднимаемся, Димыч. Во-от…
Он легкий, сухой, послушный. Мы уже на ногах. Потихоньку пошли.
– Давай, Димыч, до дому, до хаты. Ты чё? Трезвяк же! Ты чё?.. Давай-давай, не вались…
– Дава-ааа…
Не хватало еще вытрезвителя. Потом бегай выкупай.
– Давай, Димыч, давай!
Ну и, конечно, патруль навстречу. Трое молодых здоровенных парней, двое в форме, один в цивильном, но с рацией. Сейчас загребут Димона, да и меня в придачу.
– Так, остановились! – приказывает главный, по погонам – сержант.
Я послушно останавливаюсь, изо всех сил держу сползающего на землю Димыча.
– Куда топаем?
– Домой.
– Хорошо попили?
– Я не пил, я трезвый, друга веду…
Сержант усмехнулся:
– Мы его лучше подвезем, удобнее.
Тяжелый смех.
– Да все нормально, дойдем, товарищ сержант. Все нормально… Тут два шага осталось!
– Где проживаете?
Я быстро назвал адрес Димыча и добавил плачущей скороговоркой:
– Все нормально будет, он тихий, придем – и сразу спать. Все будет нормально…
Сержант строго и задумчиво посмотрел на меня, на Димыча, махнул рукой:
– Ну ладно, хрен с вами, идите. Если что – еще попадетесь.
– Да-да. Спасибо…
Дотащились до Димычева жилища, маленькой черной избушки, вросшей по окна в землю. Кривая калитка, заваленный мусором дворик, дверь без замка, сенки, вторая дверь, закрытая на согнутый гвоздик, единственная комната.
Бросаю Димыча на железную скрипучую койку, включаю свет. Холодная печка, завешанное одеялом окно, табурет, стол, на котором тарелка, стакан, шелуха от лука, консервная банка-пепельница, ложка и молоток. На полу несколько пустых бутылок, куча свернутых холстов под койкой, на расстеленной газете краски, склянки с жидкостями, кисти. К стене прислонена новая картина.
– Ауаа-а… – промычал Димыч и вздохнул, погружаясь в сон.
Я сел на табурет, закурил и стал смотреть на картину. Розовое небо, какие-то пальмы, пароходик, веселая теплая вода…
1995 г.
Попутчик
Сергей Борисович возвращался домой, в село Захолмово, из города. Почти стемнело, дул холодный боковой ветер, который ощущался даже в кабине. Тяжелые тучи мчались по небу низко, деревья качались, с них срывало листву и бросало на поля и в кюветы. Старый «Москвич» бежал послушно, недавно отремонтированный карбюратор работал без сбоев. Сергей Борисович думал о хозяйстве: об угле, о запасах картошки, о том, сколько оставить в зиму гусей.
У своротка на Верхнюю Песчанку голосовал человек. Сергей Борисович в задумчивости, машинально остановился.
– До Сосновки подбросишь? – открывая дверцу и уже садясь, как бы лишь для приличия спросил человек.
Опомнившись, ругая себя за неосторожность, Сергей Борисович мрачно ухукнул.
Поехали.
Человек оказался здоровенным мужиком в грязной, пахнущей соляркой фуфайке, в темных очках, совершенно не подходящих ни к погоде, ни к его одежде. К тому же он был слишком общителен для человека, постоявшего на таком ветрище, а запаха водки не чувствовалось.
– Метет-то как, а! – мотнул головой попутчик, глядя на Сергея Борисовича через темные мутные стекла. – Битый час протоптался, не брали! Вот люди пошли, а!
«Черт меня дернул взять», – подумал Сергей Борисович и вздохнул досадливо.
– Да-а, – мужик тоже вздохнул. – Можно курить? – Не дожидаясь разрешения, он закурил. – А ты не боишься?
– Чего? – сухо спросил Сергей Борисович.
– Ну, людей подбирать. Эти ведь… они боятся. А тут хоть подыхай.
Сергей Борисович промолчал.
– А я от сестры. Мужу год исполнился. Ну, как похоронили… Убили его, – медленно, с натугой стал рассказывать мужик. – Поехал за толем в город, дровяник перекрыть хотел и не вернулся. Потом нашли по весне уже, в кювете. Видать, тоже подсадил, ну и… «Жигуленок» был неплохой.
Сергей Борисович поежился, холодный пот выступил на теле, руки отяжелели, отказывались рулить. Один за другим полезли в голову разные случаи, услышанные и прочитанные, как вот так вот голосуют, садятся и убивают водителей, а машины продают на запчасти. Завертелась мысль: «Он специально это? Куражится? Говорят, они любят вот этак поговорить, перед тем как…»
Попутчик говорил и говорил, и все о том же:
– А вот даже в газете печатали. Повез один, он частным таксистом был, парня. Все вроде нормально, паренек цивильный, адрес назвал и сидит скромно, молчит. Таксист привозит, куда сказано, а там уже кодла. Начали они таксиста метелить – двадцать ножевых ранений! Думали, кончился, а он ожил и пополз. Дополз до кого-то, «скорую» вызвали… Этих искали-искали, а толку? Ха! Их и след простыл тыщу лет. Ни их, ни «Москвича» двадцать один сорок один… Н-да, этому еще повезло, а вот мне рассказывали из АТП ребята…
Сергей Борисович незаметно опустил левую руку под сиденье. Монтирка на месте. Вот угораздило ж подобрать…
– …они его в багажник и давай кататься. Катались-катались, приехали в лес, вытащили его…
Сергей Борисович старался успокоиться, вдыхал глубоко, напряженно смотрел на дорогу.
Совсем стемнело, до Сосновки оставалось километра три.
– Так, это, мы уже скоро, – забеспокоился мужик. – Я вот по березе угадываю с двумя стволами, как раз знак рядом…
«Как ему видно в очках?!»
– А ты вот не боишься. Молодец! Не все еще бандиты, и простые попадаются, кто даже денежку платит… Ты, это, за мостом тормозни, добрэ? Мне там как раз… Хм…
Резко по тормозам! Мужика, не пристегнутого, бросает вперед – в лобовое стекло, на бардачок… Сергей Борисович выхватывает монтирку и левой бьет попутчика по затылку. Раз! Два!..
Открывается дверца, мужик вываливается на обочину. Сергей Борисович жмет на газ.
1995 г.
Финита ля…
Апрельский вечер постепенно превращается в ночь. Воздух глубокий, парной, ароматный. Южный ветер принес в город новые запахи: привкус распустившихся где-то цветов, набухших черемуховых почек. Солнце добротно прогрело землю своими острыми лучами и теперь по-весеннему неохотно скрывается за домами.
В такие минуты нет ничего приятнее, чем не спеша ходить по тихим, укромным улочкам, посидеть где-нибудь в парке. Хочется слегка погрустить, подумать, пошептаться. Спокойно и сладковато становится на душе, и в то же время что-то нужно искать, бежать куда-то, петь. Нет возможности учиться весной, ничего не запоминается, постоянно отвлекаешься, в голову лезут мечты всяческие, фантазии. С ума можно сойти…
Первокурсники одного из филологических вузов – Соня и Володя – с трудом отсидели две пары, а лекцию по старославянскому занудливого профессора Веденкина решили не посещать; двум молодым людям, почти готовым окончательно полюбить друг друга, сидеть в душной аудитории и слушать: «…окончания -еть и -ет с точки зрения современного русского языка… заднеязычные… падение редуцированных… закон открытого слога…» – просто мука невыносимая.
Сначала они гуляли по бульварам, ели мороженое.