Я кладу руки ему на талию. Я не помню, как решилась на это. Но и отодвинуться я не могу. Я прижимаюсь к его груди, обертывая руки вокруг него. Мои пальцы скользят по мускулистой спине. Через мгновение, он в ответ касается моей спины, притягивая к себе и запуская руку в волосы.
Я снова чувствую себя маленькой, но сейчас меня это не смущает. Я закрываю глаза. Он больше не пугает меня.
– Я ведь должна заплакать? – Его футболка приглушает мой голос. – Со мной что-то не так?
Моделирование пробило трещину в Але… настолько глубокую, что он не смог справиться с ней.
Почему во мне нет? Почему я не такая, как он? И почему эта мысль заставляет меня чувствовать себя беспокойно, словно теперь и я качаюсь у выступа?
– Думаешь, я знаю что-то о слезах? – тихо спрашивает Четыре.
Я закрываю глаза. Я не ожидаю, что он будет успокаивать меня, он и не делает этого, но я чувствую себя лучше, стоя здесь с ним, чем там, среди людей, которые являются моими друзьями, моей фракцией.
Я прижимаюсь лбом к его плечу.
– Если бы я простила его, думаешь, он был бы жив?
– Я не знаю, – отвечает он.
Он прижимает ладонь к моей щеке, и я прячу в ней лицо, закрывая глаза.
– Мне кажется, это моя вина.
– Это не твоя вина, – говорит он, прикасаясь своим лбом к моему.
– Но я должна была. Должна была простить его.
– Может быть. Может быть, мы все могли сделать все иначе, – говорит он, – но мы должны позволить чувству вины напоминать нам, что можно поступить лучше в следующий раз.
Я хмурюсь и отступаю. Это урок, который изучают члены Отречения: чувство вины как инструмент, а не оружие против себя.
Это одна из лекций моего отца на наших еженедельных встречах.
– Из какой ты фракции, Четыре?
– Неважно, – он отвечает, опуская глаза. – Главное – то, где я сейчас. Это и тебе стоит запомнить.
Он неуверенно смотрит на меня, а затем касается губами моего лба, прямо между бровей. Я закрываю глаза. Я не понимаю, что это… Но чем бы это ни было… Я не хочу разрушать мгновение, поэтому ничего не говорю. Он не двигается долгое время, просто стоит, прижимая губы к моей коже, а я, обвив руками его талию.
25
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Перевод: Марина Самойлова, Аня Гордон, Ника Аккалаева, Андрей Кочешков, Аліса Зубко, Любовь Голованова, Галина Воробьева, Даша Немирич, Екатерина Воробьева, Юта Дягилева, Карина Абакова, Даша Ильенко, Екатерина Забродина
Редактура: Марина Самойлова
Бета-вычитка: Denny Jaeger и Лина Алехнович
Я стою с Уиллом и Кристиной у перил пропасти поздно ночью, когда большинство Бесстрашных уже спит. Оба моих плеча жжет от недавних касаний иглы. Мы все сделали новые татуировки полчаса назад.
Тори была одна в комнате для татуировок, так что я чувствовала себя в безопасности, получая символ Отречения (две руки, держащие друг друга, как бы помогая, ограниченные кругом) на моем правом плече.
Я знаю, что это рискованно, особенно после того, что случилось. Но это символ моей личности, и я чувствую, как для меня важно носить его на себе. Я подхожу к одной из перекладин барьера и прижимаю бедра к перилам, чтобы сохранить равновесие. Именно здесь стоял Ал. Я смотрю вниз, в пропасть, на острые камни в черной воде. Вода разбивается о стенку, и брызги летят вверх, затуманивая обзор.
Боялся ли он, когда стоял здесь? Или он решил прыгнуть, потому что это было легко? Кристина протягивает мне стопку бумаги.
У меня есть копия каждой статьи, опубликованной Эрудитами за последние шесть месяцев. Если я брошу их в пропасть, то не избавлюсь от них навсегда, но это позволит мне чувствовать себя лучше.
Я смотрю на первый лист. На нем изображена Джанин – лидер Эрудитов. Ее внимательные и привлекательные глаза смотрят на меня.
– Ты когда-нибудь встречался с ней? – спрашиваю я Уилла.
Кристина сминает первую статью в шарик и бросает в воду.
– С Джанин? Однажды, – отвечает он.
Уилл берет следующий листок и рвет его на части. Они плывут по реке. Он делает это не так злобно, как Кристина. У меня такое чувство, что единственная причина, почему он принимает в этом участие, состоит в том, что он должен показать мне, что не согласен с тактикой своей бывшей фракции.
– До того, как стать лидером, она работала с моей сестрой. Они пытались разработать более интенсивную сыворотку для моделирования, – говорит он. – Джанин настолько умная, что ты это поймешь даже раньше, чем она скажет хоть слово. Как... ходячий и говорящий компьютер.
– Что... – Я бросаю одну из страниц через перила, сжав губы. Мне следует просто спросить. – Что ты думаешь о том, что она говорит?
Он пожимает плечами.
– Я не знаю. Может быть, это неплохая идея – иметь более одной фракции в правительстве. И, может быть, было бы неплохо, если бы у нас было больше машин и... свежих фруктов, и....
– Ты же понимаешь, что не существует секретного склада, где хранятся все эти вещи, так ведь? – спрашиваю я, чувствуя, как кровь приливает к лицу.
– Да, понимаю, – отвечает он. – Я просто думаю, что комфорт и процветание – это не приоритет Отречения, и, возможно, это бы изменилось, если бы и другие фракции были вовлечены в процесс принятия решений.
– Потому что обеспечить машиной Эрудита важнее, чем обеспечить едой афракционеров, – огрызаюсь я.
– Эй, – говорит Кристина, касаясь плеча Уилла. – Это должно быть просто символичным уничтожением документов, а не политическими дебатами.
Я проглатываю слова, которые хотела сказать, и смотрю на стопку бумаг в своих руках. Уилл и Кристина сегодня не раз и не два между делом касались друг друга. Я это заметила. А они?
– Однако все те вещи, которые она написала о твоем отце, – говорит он, – заставляют меня, вроде как, ее ненавидеть. Я даже представить не могу, какая польза от того, что говоришь такие ужасные вещи.
А я могу. Если Джанин сможет заставить людей поверить в то, что мой отец и все другие лидеры Отреченных продажные и ужасные, у нее будет любая поддержка, которую она пожелает, в том, чтобы начать революцию, если в этом ее план. Но я не хочу спорить, поэтому просто киваю и кидаю оставшиеся листы в пропасть. Их бросает из стороны в сторону до тех пор, пока они не касаются воды. Статьи вынесет к стенам пропасти, и их выбросят.
– Пора спать, – говорит Кристина, улыбаясь. – Готовы возвращаться? Кажется, я хочу окунуть руку Питера в миску с теплой водой, чтобы он описался ночью.
Я отворачиваюсь от пропасти и замечаю движение на другой стороне Ямы. Кто-то идет к стеклянному потолку, и, судя по плавной походке (его ноги как будто не касаются земли), я понимаю, что это Четыре.
– Звучит чудесно, но мне нужно кое о чем поговорить с Четыре, – отвечаю я, указывая на поднимающуюся тень. Кристина смотрит в этом направлении.
– Ты уверена, что это необходимо – носиться здесь ночью в одиночестве? – спрашивает она.
– Я буду не одна. Со мной будет Четыре.
Я закусываю губу. Кристина смотрит на Уилла, а он на нее. Ни один из них на самом деле не слушает меня.
– Хорошо, – отвечает Кристина сдержано. – Тогда, увидимся позже.
Кристина и Уилл идут к общежитию, она взъерошивает его волосы, а он, шутя, пихает ее в бок. Секунду я смотрю им вслед. Я ощущаю себя свидетелем чего-то… но я не уверена, чего именно.
Я подбегаю к дорожке у правой стороны Ямы и начинаю подниматься. Стараюсь ступать как можно тише. В отличие от Кристины, мне не так уж и сложно соврать. Я не намерена говорить с Четыре, по крайней мере, не раньше, чем пойму, куда он направляется поздно ночью в стеклянном здании над нами.
Я бегу тихо, задерживая дыхание, когда достигаю лестницы. Я встаю с одной стороны стеклянной комнаты, а Четыре – с другой. Сквозь окна я вижу огни города, которые сейчас ярко светят, но вскоре потухнут. Они должны выключаться в полночь.
По ту сторону комнаты Четыре стоит у дверей, которые ведут к пейзажу страха. Он держит черную коробку в одной руке и шприц в другой.
– Раз уж ты здесь, – говорит он, не оборачиваясь, – можешь пойти со мной.
Я закусываю губу.
– В твой пейзаж?
– Угу.
Я подхожу к нему, и спрашиваю:
– А что, я смогу это сделать?
– Сыворотка подключает тебя к программе, – говорит он, – но программа решает, чей пейзаж ты проходишь. И сейчас она настроена на мой.
– Ты позволишь мне это увидеть?
– Зачем еще, ты думаешь, я собираюсь пройти его? – тихо спрашивает он, не поднимая глаз. – Есть несколько вещей, которые я хочу тебе показать.
Он держит шприц, и я наклоняю голову, чтобы открыть больше шеи. Я чувствую острую боль, когда иголка проходит внутрь, но я уже привыкла к этому. Закончив, он подает мне черную коробку. Там еще один шприц.
– Я никогда раньше этого не делала, – говорю я, вынимая его из коробки.
Я не хочу причинить Четыре боль.
– Вот сюда, – говорит он, дотрагиваясь до места на шее ногтем.
Я встаю на носочки и запускаю иголку внутрь, моя рука немного дрожит. Он даже не вздрагивает. Четыре не отрывает глаз от меня все это время и, когда я заканчиваю, опускает оба шприца в коробку и кладет ее у двери. Он знал, что я пойду сюда за ним. Знал или надеялся. Как бы то ни было, мне хорошо. Он подает мне руку и я вкладываю ладонь в его. Его пальцы холодные и тонкие.
Я чувствую, что должна что-то сказать, но я слишком ошеломлена и не могу подобрать слов. Он открывает дверь свободной рукой, и я иду за ним в темноту. Я уже привыкла заходить в незнакомые места без колебаний. Я пытаюсь дышать ровно, крепко держась за руку Четыре.
– Смотри внимательно, и ты сможешь узнать, почему они зовут меня Четыре, – говорит он.
Дверь захлопывается за нами со щелчком, и весь свет пропадает. Воздух в коридоре холодный, и я чувствую, как он заходит в легкие. Я медленно придвигаюсь к Четыре, так, что моя рука оказывается рядом с его, а мой подбородок возле его плеча.
– Как твое настоящее имя? – спрашиваю я.
– Смотри, и ты сможешь узнать и это тоже.
Моделирование уносит нас. Пол, на котором я стою, больше не сделан из цемента. Он скрипит, как металл. Свет льется со всех сторон, и город простирается вокруг нас, стекла зданий и дуга железнодорожных путей… а мы возвышаемся над всем этим.
Я не видела чистого неба долгое время, поэтому, когда оно простирается надо мной, я чувствую, как что-то сдавливает мои легкие, и из-за этого кружится голова. Потом появляется ветер. Он дует так сильно, что я вынуждена прижаться к Четыре, чтобы остаться на ногах.
Он достает свою руку из моей и обнимает меня за плечи. Сначала я думаю, что это для того, чтобы защитить меня… Но нет, он тяжело дышит и явно нуждается во мне, чтобы держаться. Он заставляет себя сделать вдох и выдох через открытый рот и сжимает зубы. Высота кажется мне прекрасной, но раз мы здесь, значит, это один из его худших кошмаров.
– Мы должны спрыгнуть, верно? – кричу я сквозь ветер.
Он кивает.
– На счет три, хорошо?
Еще один кивок.
– Один... два... три!
Я тяну его за собой, когда кидаюсь бежать. После того, как мы делаем первый шаг, остальное значительно проще. Мы оба спрыгиваем с края.
Как два камня мы падаем вниз, быстро, воздух толкает нас назад, земля становится ближе. И затем эта картина пропадает. Я усмехаюсь, стоя на коленях и опираясь на руки на полу. Мне понравилось это сумасшествие в тот день, когда я выбрала Бесстрашных, и нравится до сих пор.
Возле меня Четыре вздыхает и прижимает руку к груди. Я встаю и помогаю ему подняться на ноги.
– Что теперь?
– Это...
Что-то твердое бьет меня в спину. Я врезаюсь в Четыре, моя голова ударяется о его ключицы. Стены появляются слева и справа от меня. Пространства настолько мало, что Четыре вынужден прижать руки к груди чтобы уместиться. Потолок с треском врезается в стены вокруг, и Четыре со стоном съеживается. Комната по размерам соответствует ему, не больше.
– Закрытые пространства, – говорю я.
Он издает гортанный звук. Я откидываю голову, чтобы посмотреть на него. Я с трудом вижу его лицо, здесь так темно, и воздух такой плотный, мы вдыхаем его вместе. Четыре кривится, как от боли.
– Эй, – говорю я. – Все хорошо. Здесь…
Я прижимаю руки к телу, чтобы дать ему больше пространства. Он вцепляется мне в спину и опускает лицо рядом с моим, все еще сгорбившись. Его тело теплое, но я чувствую только его кости и мускулы, у меня ничего не выступает. Мои щеки горят. Может ли он сейчас понять, что тело у меня, как у ребенка?
– Впервые я рада, что я такая маленькая, – смеюсь я. Если я буду шутить, может, я его успокою. И отвлекусь сама.
– Ммм, – говорит он. Его голос звучит напряженно.
– Мы можем вырваться отсюда, – продолжаю я. – Легче встречать страх лицом к лицу, так ведь? – Я не жду ответа. – Значит, все, что тебе нужно – сделать пространство еще меньше. Сделать хуже, чтобы стало лучше. Правильно?
– Да.
Жестко, напряженно.
– Хорошо. Тогда нам придется присесть. Готов?
Я обнимаю его за талию и заставляю опуститься вместе со мной. Я чувствую жесткую линию его ребер у моей руки и слышу скрип одной деревянной доски о другую, потолок опускается вниз вместе с нами.
Я понимаю, что нам будет совсем неудобно с таким пространством между нами, поэтому я разворачиваюсь и сворачиваюсь в клубок, мой позвоночник оказывается у его груди. Одно его колено согнуто рядом с моей головой, а другое лежит подо мной, поэтому я сижу на его лодыжке. Мы просто мешанина из конечностей. Я чувствую резкий вдох у своего уха.
– Ох, – шепчет он, его голос скрипит. – Это хуже. Это определенно...
– Ш-ш-ш, – говорю я. – Обними меня.
Он послушно оборачивает обе руки вокруг моей талии. Я улыбаюсь стене. Я не наслаждаюсь этим. Нет, ни капельки.
– Моделирование измеряет ответную реакцию на твой страх, – говорю я тихо. Я просто повторяю то, что он рассказывал нам, но напоминание может ему помочь. – Так что, если ты сможешь успокоить сердцебиение, оно перейдет к следующему страху. Помнишь? Так что, постарайся забыть, что мы здесь.
– Да неужели? – Я чувствую движение его губ у моего уха, когда он говорит, и тепло проходит сквозь меня. – Это ведь так просто, да?
– Знаешь, большинству парней понравилось бы быть зажатыми в коробке рядом с девушкой, – закатываю я глаза.
– Не клаустрофобам, Трис! – Его голос уже звучит отчаянно.
– Ладно-ладно. – Я кладу руку на его ладонь и направлять ее к груди, кладу прямо на свое сердце. – Почувствуй, как бьется мое сердце. Чувствуешь?
– Да.
– Чувствуешь, как ровно оно стучит?
– Оно бьется очень быстро.
– Да, но это не имеет отношения к четырем стенам. – Я вздрагиваю, как только заканчиваю говорить. Я только что призналась. Надеюсь, он этого не понял. – Каждый раз, когда чувствуешь мой вдох, вдыхай сам. Сосредоточься на этом.
– Хорошо.
Я делаю глубокий вдох, и его грудь поднимается и опускается в такт моей.
Несколько секунд спустя, я спокойно говорю:
– Почему бы тебе не рассказать, откуда этот страх появился? Может, это как-то... поможет нам.
Не знаю как, но звучит разумно.
– Эмм, хорошо. – Он снова вдыхает вместе со мной. – Это из-за моего фантастического детства. Наказания. Маленький чулан наверху.
Я сжимаю зубы. Я помню, как наказывали меня – отсылали в комнату без ужина, лишали того или иного, делали выговор. Меня никогда не запирали в чулане. Жестокое наказание. Я чувствую в груди боль из-за него. Я не знаю, что сказать, поэтому стараюсь вести себя как обычно.
– А моя мама держала зимние пальто в чулане.
– Я не... – он с трудом вздыхает. – Я правда больше не хочу говорить об этом.
– Хорошо. Тогда говорить буду я. Спроси меня о чем-нибудь.
– Ладно. – Он смеется дрожащим голосом мне в ухо. – Почему у тебя такое быстрое сердцебиение, Трис?
Меня передергивает, и я говорю:
– Ну, я ... – Я ищу оправданий, которые не связаны с руками, обнимающими меня. – Я почти не знаю тебя. – Недостаточно убедительно. – Я почти не знаю тебя, и сейчас я c тобой в коробке, Четыре. О чем ты думаешь?
– Если бы мы были в твоем пейзаже страха, – говорит он, – я бы в нем был?
– Я не боюсь тебя.
– Конечно нет. Это не то, что я имел в виду. – Он снова смеется, и тогда в стенах появляются трещины, они падают, оставляя нас в кругу света.
Четыре вздыхает и убирает руку с моего тела. Я встаю на ноги и отряхиваюсь, хотя знаю, что не испачкалась. Я вытираю ладони о джинсы. По моей спине внезапно пробегает холодок из-за его отсутствия рядом со мной. Он стоит передо мной, усмехаясь, и я не уверена, что мне нравится этот его взгляд.
– Похоже, ты не подошла Искренности, – начинает он, – потому что ты ужасная лгунья.
– Думаю, мой тест на способности полностью исключил этот вариант.
Он качает головой.
– Результаты тестов не доказательство.
Я сужаю глаза.
– Что ты пытаешься сказать мне? Твой тест не причина того, что ты оказался в Бесстрашии?
Волнение течет по моему телу, как кровь в моих жилах, и появляется надежда на то, что он может подтвердить – он Дивергент, он такой же, как я, и мы сможем выяснить, что это такое… вместе.
– Не совсем. Нет, – говорит он. – Я... – он смотрит через плечо, и голос его стихает.
На расстоянии в несколько ярдов от нас стоит женщина, направляя на нас пистолет. Она совершенно спокойна, ее черты лица невзрачны: если бы мы ушли отсюда прямо сейчас, я бы не запомнила ее.
Справа от меня появляется стол. На нем ружье и один патрон. Почему она не стреляет в нас? Ох, думаю я. Страх не связан с угрозой его жизни. Он связан с ружьем на столе.
– Ты должен убить ее, – тихо говорю я.
– Каждый раз.