– Сынок, все в порядке?
– Как обычно...
Он кивнул Наде в сторону родителей, пусть ими занимается, а то ведь не дойдут до своей комнаты, упадут, где стоят. Но сестра сначала привела его в свою комнату, уложила на постель, и только затем оставила его. Но скоро вернулась. Приложила к синякам лепешки мороженого мяса.
– Это дело, – вымученно улыбнулся он.
Сильно болел распухший нос, но Тимофей был далек от того, чтобы обращаться за помощью к эскулапам. Сколько раз его с не меньшей силой били по носу, и ни разу не было перелома. И зубы все целы на удивление. Ребра болят, но и там вроде бы без перелома... Вот израненную душу бы он полечил. Но нет с ним Лады, некому его утешить. Да и не стала бы она этого делать. Он же для нее никто.
– Нашел с кем связаться, – попеняла ему Надя.
– С кем?
– Ты хоть знаешь, кто такой Захар?
– Уже знаю.
– Не знаешь... Бандит он, ему все в нашем районе платят. Да что в районе. Ему сам директор завода платит...
– Рэкет?
– Ну, вроде да... Даже не знаю, что с тобой теперь будет.
– А что, еще ничего не было?
– Было. Но это цветочки. Если он всерьез за тебя возьмется, тогда на похороны придется собирать... Уезжать тебе отсюда надо.
– Куда?
– А куда хочешь, лишь бы от греха подальше. А если он о тебе забудет, то вернешься...
– Если забудет, я ему напомню, – усмехнулся Тимофей. – Он сильный. Но и я не слабак. Сломается его коса о мой камень...
– Ну что ты такое говоришь? Я же видела, как они тебя...
– Их трое было, а я один...
– Трое? Да у него бригада человек двадцать. И оружие у него есть. Только и слышно, что стреляют. И тебя застрелить могут, это у нас проще простого...
– И его тоже застрелить могут.
– Кто?
– Да есть человек... Ты мне расскажи, что у Лады с ним?
– Что-что... Не знаю... То есть знаю, но не уверена... Она же секретаршей у директора завода. А Захар к нему ходил, глаз на нее положил. В ресторан ее приглашал, но так туда с ней и не сходил. Пропал куда-то. Теперь вот объявился... И в ресторан с ней теперь сходит в постель... Повезло Ладе, – задумавшись, сказала Надя.
– Повезло?
– Захар даром что молодой, денег у него столько, что нам и не снилось. Говорят, он одной своей любовнице квартиру купил. И Ладу осчастливить может...
– Она что, из-за квартиры с ним хочет?
– Хочет?.. Ну, может, и хочет... Но не из-за квартиры... Нравится он ей...
– Откуда ты знаешь, что нравится?
– Оттуда и знаю, что сама мне говорила.
– А про меня что говорила?
– Ничего... А что она могла про тебя сказать, если она только сегодня тебя увидела.
– Сегодня увидела, завтра забыла... Не нравлюсь я ей.
– Ну, не нравишься, и что? Других девчонок, что ли, мало? Не такая уж красивая она, чтобы по ней сохнуть... У меня знакомая одна есть, вот настоящая красавица. Хочешь, познакомлю?
– Не хочу... Ничего не хочу...
– Забудь о ней, легче станет.
– Забуду... Сам забуду...
Что ни говори, а Надя была права. Если Лада и запала к нему в сердце, то еще не успела засесть глубоко. Клин клином вышибают, а занозу занозой. Может, познакомившись с Надиной знакомой, он в нее влюбится, а о Ладе забудет... Но не тот у него сейчас вид, чтобы с кем-то знакомиться. Лицо разбито, чтобы все в норму пришло, время нужно. А вот к Марине Евгеньевне можно прямо сейчас пойти. Глядишь, и утешит.
Тимофей взял бутылку водки, откупорил ее, ополовинил в один присест.
Марина Евгеньевна сидела в своей каморке. Увидела его, завороженно улыбнулась.
– Какой красавец!
Если она и смеялась над его внешностью, то совершенно беззлобно. И сама вся такая теплая, пушистая и уютная.
– Какой-никакой, а весь твой.
Он решительно закрыл за собой дверь, повернул ключ в замочной скважине.
– А тебе не кажется, что это слишком? – игриво укорила его женщина.
– Показать тебе, что такое слишком? – спросил он мягко, но дерзко.
Обласкал ее таким же мягким, но не допускающим никаких возражений взглядом и напористо уложил на кушетку.
– Ну, ты нахал, – расслабленно закрывая глаза, пробормотала она.
Нужно было быть полным кретином, чтобы расценить эти слова как оскорбление. Это был комплимент, который подействовал на Тимофея как щелчок кнута. Распалившись и распоясавшись, он погнал коней во весь опор... И ему не было никакого дела до какой-то там Лады...
Глава 2
Марья мягко обвила руками его шею, нежно прильнула щекой к могучему плечу.
– Ты куда собрался, свет мой ясный?
Хорошая она баба, но не люба она Тимофею. Да и блудливая. Добрая, сладкая, но в сраме как свинья в грязи. Уходить от нее надо, за уши себя из этого болота вытаскивать, а то ведь и пропасть можно.
Он уж и не помнил, сколько времени провел в хмельном дурмане и в разгуле непотребных страстей. Помнил только, что дня три поддавал в кружале у кривого Агафона, там же сошелся с распутной вдовой, с ней ушел в ее лачугу, там и озоровал, чередуя любовные утехи с горячительными возлияниями. И о доме своем забыл, и о своей зазнобе, которую увел у него злой боярин...
Сколько лет воевал он под знаменами киевского князя. И сколько бы еще ходил на рать по зову Всеволода Ольговича. Но умер великий князь, и отошел его стол к брату Игорю. А через тринадцать дней киевляне призвали на великое княжение внука Мономахова Изяслава Мстиславовича. В битве под стенами Киева войско Игоря было разбито, сам он бежал, но был найден, заточен в темницу. Тимофей тоже бился в этом братоубийственном сраженье. И вместе со своим князем и воеводой потерпел поражение. Дрался до последнего, не побежал, хотя и была возможность. Был посечен мечами, исколот копьями и стрелами, но спину врагу не показал. Его взяли в полон, но казнить не стали – отпустили с миром в родные края.
А родные края его были здесь, в Рязанской земле. Еще в раннем отрочестве судьба занесла его в далекий Киев, и вот, по прошествии множества лет, он снова вернулся в свою родную Заболонь. Отца на охоте задрал медведь, младший брат утонул в реке – перевернулся в ладье и, запутавшись в неводе, пошел на дно. Мать и сестры жили в землянке, бедствовали. Они уже и не чаяли увидеть Тимофея живым. А он вернулся, осчастливил родных. Оставалось у него от княжьей милости несколько гривен золота, взял он лес, поставил избу на самом берегу Оки, купил скотину. Собрал приданое для старшей сестры, вознамерился подготовить к замужеству и младшенькую. Не могла нарадоваться на него мать. А он продолжал трудиться в поте лица, пока не повстречал красну девицу Ладу. Но не сложилось у них. Забрал красу змей-боярин, увез ее в свои хоромы – на коня своего белого поднял, так в обнимку с ней и ускакал. Закручинился Тимофей, хлебнул браги, пошел на двор к боярину Захару, но по пути столкнулся с его воями, схлестнулся с ними в неравном кулачном бою. Он бил, его били, и непонятно, кто кого победил. А раз непонятно, значит, нужно найти истину, а она, как говорят пропойцы, киснет в браге.
И зашел Тимофей в кружало, и закружило его... Только сегодня и появился просвет перед глазами, задумался он, не пора ли остановиться. На славу повеселился с вдовой, но пора и честь знать. Да и резанов кот наплакал. Гривны же остались только в памяти. Нет у него больше денег, не на что больше гулять. Домой надо идти, к матери, к сестрам. Корова молоко дает, зерно в закромах есть – как-нибудь бы и прокормились. Но «как-нибудь» не для Тимофея. Хватит с него, отдохнул на вольных хлебах, пора и за большое дело браться.
В дружину к Захару думал податься, но после того, как тот Ладу к себе забрал, расхотел служить ему. К другому боярину пойдет, к Елизару, что в соседнем Терлеце сидит. У него и город побогаче, и владений поболее, и дружина покрепче. Сам рязанский князь Глеб Ростиславович почитал за честь испить с ним чарку-другую. И все потому, что побаивался его. А кого боятся, тех уважают...
Тимофей тоже хотел, чтобы его уважали. Еще больше желал, чтобы Лада его любила. Но пока не за что его уважать. Есть в нем сила, но ничем он еще себя не проявил, не показал свою удаль молодецкую... А покажет, обязательно покажет. Боярин Елизар, говорят, в набег на мордовские земли собрался, вот где можно отличиться, опять же добычей воинской поживиться. А там князь рязанский воевод своих к себе призовет, на Муром всю рать свою поведет. И там Тимофей покажет себя, возвысится, глядишь, надел земли большой во владение получит... Лучше, чем в Киеве в своем родном краю жить будет...
– Никуда не пущу!
Марья попыталась удержать его, но тщетно. Тимофей повел могучими своими плечами, высвободил руку.
– Ты, баба, место свое знай, – беззлобно, но жестко сказал он. – И меня к себе привязывать не смей.
Домой Тимофей шел мимо боярского двора. Посматривал на высокий тройной частокол ограды, на крыши красавцев-теремов, на обитые железом ворота. Посматривал и спрашивал себя: чем он хуже Захара? Почему он не может жить в таких палатах? Почему самые красивые девушки Заболони должны доставаться кому-то, но не ему?..
Хорошо жил боярин Захар. Богатые владения – густые и щедрые на пушнину леса, жирные земли на полях, полная рыбы река. Большое множество людей – холопы, закабаленные закупы, свободные смерды, купцы и ремесленники. Потому и жил он справно и пышно. Двор – неприступная крепость, хоромы как у великого князя. А как люди его живут, это боярина интересовало мало. Драл с них по три шкуры без стыда и совести, а недовольных ставил к ногтю посредством своей дружины.
Тимофея удивляло безрассудство этого глупца. Посад стоял на холме, боярский детинец на самой вершине, вниз к реке тянулись кривые улочки, плотно застроенные хижинами и лачугами с плохими соломенными крышами. А острог вокруг города хлипкий, курам на смех: частокол невысокий, тонкий, в один ряд – для лазутчика плохая преграда, а для вражеского войска и вовсе удержу не будет. Наскочат те же мордовские конники, пустят ввысь стрелы огненные и пожгут город к чертям своим языческим. Даже если дружина боярская отобьет нападение, городу не быть. Детинец, может, и устоит, но сколько простых людей поляжет... Не заботится Захар о своем народе, живет в свое удовольствие – сладко ест, крепко пьет, девок горячо любит. И дружинники его зажирели на сытных хлебах. Бунт, может, усмирить смогут, но вряд ли смогут выстоять против настоящего врага. Придет беда, и отворятся ворота... Нет, нельзя так. Боярская слепота страшнее мора...
На дряхлых воротах стоял всего лишь один воин. Без доспехов, потому что жарко. Копье притулено к сторожевой плетенке, щит на земле – торба на нем раскрытая с походной снедью и крынка молока. Богатая рубаха с узорным шитьем, широкий пояс с бронзовыми вставками, на ногах кожаные посолы на шнурах. Шлема но голове нет. Удивительно, что меч в ножнах на поясе висит. Стоит, опершись спиной об угол сторожки, щелкает семечки подсолнечника. На мир свысока посматривает, красных девиц привечает. Бесшабашная голова, не привычная к тревогам и беспощадным побоищам. Некому испортить его сладкую жизнь.
Везло боярину Захару, беды обходили стороной его вотчину. Не терзала его набегами мордва, не лезли к нему за наживой соседние князья и бояре, не призывал его к себе вместе с дружиною рязанский князь – не участвовал он в боевых походах, не выдерживал осад и не брал крепостей вражеских. Потому и расслабилось без дела его воинство. На свою беду, а может, и на погибель...
Стражник увидел Тимофея – глумливо ухмыльнулся.
– Как здравие твое, морда битая?
Он уже поставил себя на ноги, широко развел их для большего равновесия, расправил широкие плечи. Рука на рукояти меча, в глазах животное веселье и звериная угроза. Тимофей вспомнил, как бился на кулаках с боярскими дружинниками, но этого детину припомнить не смог. Может, он тоже бил его наравне с остальными, а может, рядом стоял. Так или иначе, он знал о том случае, поэтому относился к Тимофею как к своему врагу.
Орлику стало не по себе. Изверга этого он не боялся, надо будет – прихлопнет как муху. И не посмотрит, что у него меч отточенный. А испугался он не за себя, а за родных своих. Изба его новая у реки, на самом отшибе пригородного селища. Нагрянь охальники по напуску боярина – беды не миновать. Или дом сожгут, или... Сестры у него молодые, на выданье. Кто их потом замуж возьмет?..
Тимофей угрожающе насупился, сверкнул взглядом.
– Здоровье мое погожее, а ты вот без языка остаться можешь. Говоришь много, да не по делу.
– А ты не грози мне, упырь киевский.
Тимофей удивленно и устрашенно повел бровью. Похоже, боярские приспешники справлялись о нем у людей, узнали, в какой дружине он служил в своем недалеком прошлом... Хорошо, если обошлось без последствий для его семьи.
– Если хоть один волос с головы моих сестер... – начал было он, но ратник оборвал его.
– За сестер не бойся, – ехидно ухмыльнулся он. – За себя бойся.
– За себя то я постою... И вас всех положу, если что не так...
– О! За такой разговор тебя к боярину на суд вести надо!
– Веди. Только смотри, не надорвись.
– Зря ты гоношишься, – угрожающе покачал головой ратник. – Добрые мы, но если разозлимся... Разбудишь лихо, горько о том пожалеешь. Если будет, чем жалеть...
– Горазд же ты языком нарезать, – криво усмехнулся Тимофей. – Давай в честном бою сойдемся, посмотрим, чья возьмет!..
– Нельзя мне. На страже я... А вечерком сегодня подходи, пободаемся. Сам приходи и другов своих приводи.
– Нет у меня здесь другов, – покачал головой Тимофей. – Не успел заиметь... А ты, стало быть, с другами будешь?
– Если страшно стало, так и скажи... – презрительно хмыкнул детина и, насупив брови, грозно рыкнул: – Проходи, морда пришлая, не мешай службу нести!
– Мы еще встретимся, – уходя, сказал Тимофей.
Выбора у него не было. Не должен он был давать спуску этому зарвавшемуся вою, обязан был дать ему укорот, чтобы не смел больше оскорблять его.
Дома его ждали мать и сестры. Обрадовались ему, накормили кашей, напоили молоком. Сообщили радостную новость – к старшенькой Ульяне жених заслал сватов. Правда, день свадьбы назначен не был, потому как Тимофей не сказал своего слова.
– А когда хотите пожениться? – спросил он.
– Как обычно, на Ивана Купалу.
– Языческий праздник, – нахмурился Тимофей.
Он долго жил в Киеве, в городе, который считался оплотом христианской веры на Руси. Там и каменные храмы о золотых куполах в большом множестве, и митрополит из Константинополя. В рязанской земле тоже были церкви, приходы. В Заболони тоже был храм, деревянный – Покрова Пресвятой Богородицы. Еще дед боярина Захара ставил. И местные священники к службе усердно призывают, из Ростова Великого святители наезжают – учить народ уму-разуму. Но все равно, языческие корни на рязанской земле не в пример сильней, чем в том же Киеве. И гулянья здесь на Ивана Купалу – святое дело. И свадьбы на этот праздник играют чаще всего. Священники морщатся, кряхтят, но молодых венчают. Не так-то просто языческую дурь из людей вытравить...
– Ну и что? – обиженно надула губки Ульяна. – Из века в век празднуют... И Авдей хочет...
– Вот и скажи, что Авдей хочет, – усмехнулся Тимофей и легонько щелкнул пальцем по ее носу.
И в это время в дом вбежала, запыхавшись, младшая Власта. Глядя на брата глазами, широко раскрытыми от избытка чувств, сообщила:
– А Лада-то назад идет!
С Ладой она зналась недавно, с тех пор, как поселилась в этом селище в новой избе. Сама познакомилась с ней и с братом ее свела – на общую беду.
– Не шуми! – встрепенувшись, одернул ее Тимофей.
И неторопливо – что удавалось ему с трудом – вышел из дома.
Лада шла по пыльной змеящейся улице мимо изб, лачуг и землянок. Люди в этом селище жили бедно, и дом, построенным Тимофеем, выгодно отличался от других. Большой огород, река с рыбалкой. И сам он завидный жених. Но не пришелся он Ладе по нраву. Боярин глаз на нее положил, а она тому и рада. Была... Судя по ее опечаленному виду, не сложилось у нее с Захаром. Идет, а руки болтаются у бедер, как плети. Поникшая голова, отсутствующий взгляд, слезинки у глаз. Домой идет, к матери, в свою землянку. Обесчещенная и опозоренная. Тимофей глянул на Власту. Девушка стояла, сомкнув ладони на груди. Видно было, что ей жаль Ладу. Но не будет она дружить с ней. И все остальные подруги будут ее сторониться. Если бы она в ночь на Купалу с кем-нибудь огульно согрешила, тогда бы никто ее не осудил, но ведь не в праздник же взял ее Захар. Себе праздник сделал, а ее на посмеяние выставил...
И Тимофей от нее должен отвернуться. Негоже питать чувства к падшей женщине. Но что делать, если тянет его к Ладе?..
Немного подумав, он встал у девушки на пути. Молча глянул на нее сверху вниз. И укор в глазах, и досада. Должна была понимать баба, что серьезные у него виды на нее, так нет, вильнула хвостом. Сама, по доброй воле с боярином уехала, думала, что Захар в жены ее возьмет.
– Дура ты, – осуждающим тоном, но не зло сказал он. – Нашла, к какому берегу прибиться.
Она жалко всхлипнула, поджав немощные плечики. И вдруг подалась к нему. Руки ее так и остались висеть как плети, но голова прижалась к его груди. Она даже губами не пошевелила, а он услышал: «Прости!»...
«Кто я такой, чтобы прощать?» – мысленно спросил он.
Не было у них встреч под луной, не объяснялись они в любви. Просто знали друг друга. Он думал о ней, а Лада думала о ком-то другом – как вскоре выяснилось, о Захаре. И уехала с ним, потому что хотела этого. А Тимофей для нее был никем. И сейчас он для нее никто. Но почему тогда она просит у него прощения?..
– Он... Он меня обманул... – хлюпнув носом, сказала она.
И разрыдалась, слезами своими намочив рубаху на его груди. Тимофей невольно приголубил ее – нежно провел рукой по ее густым, сплетенным в длинную косу волосам. В растерянности посмотрел на стоящую поодаль Власту. Та в раздумье пожала плечами. Дескать, ты уже взрослый, брат, самому решать, приветить ее или прогнать...