Он начал непринужденно:
– Так вы интересуетесь…
Она не дала договорить:
– Благодарю вас, мистер Биэрд.
И протянула ему паспорт правой рукой поверх левой, неподвижной, на столе. Ну конечно! Недействующая, непригодная, высохшая. Его нелепая фантазия дернула дальше, распустилась в покровительственную родительскую, жалостливую любовь к бесполезной от рождения левой руке. За ужином она будет держать вилку в правой руке и он, конечно, так же.
Приглашение было уже на кончике языка, но она взглянула поверх его головы на очередь сзади и, сбросив улыбку, произнесла:
– Следующий!
С этой слабостью ему приходилось жить, с собственной сухой рукой, с мысленными пьесками, совершенно инфантильными, которые обычно ни к чему не вели, иногда приносили неприятности и очень редко – радость. Но из похожих грез, маниакальных озарений, кратких нервных вспышек, уплотненных, но туманных эпизодов, сплетавших нереальное с действительностью, нанизывавших яркие бусины невозможного, возмутительного, противоречивого на мысленные нити смутной логики, – из них и родилась формулировка его Сопряжения. Поэтическое, научное, эротическое – не все ли равно фантазии, какому хозяину служить? Он торопливо прошел мимо скрипучих каруселей с багажом, мимо скучающей публики под информационными табло, мимо пустующей таможни со зловещим односторонним стеклом и досмотровыми столами из нержавеющей стали, похожими на столы в морге, потом вдоль шеренги мертвоглазых водителей с их плакатиками: «Воздушные приключения в Кувейте», «Епископ Долан», «Тед мистера Киплинга» и пересек зал вылета, вполне сознавая, что движется не в сторону лестницы, ведущей к его поезду, но и не совсем к неряшливому аэропортовскому магазину, где продаются газеты, багажные ремни и другая путевая дребедень. Проявит ли он слабость и завернет туда, как обычно? Он решил, что нет. Но траектория его загибалась в ту сторону. Он был в некотором роде фигурой общественной, ему полагалось быть информированным и, следовательно, надлежало купить газету, хотя времени в обрез. Когда принимаются важные решения, мозг можно рассматривать как парламент, зал дебатов. Состязаются разные фракции, сиюминутные интересы неприязненно сталкиваются с долговременными. Предложения не только выдвигаются и оспариваются, некоторые оглашаются для того, чтобы замаскировать другие.
Биэрд слишком хорошо знал этот магазин и, кажется, шел прямо туда. Он хотел только заглянуть, испытать свою силу воли, купить газету и ничего кроме. Если бы искушением была лишь порнография и он не устоял бы, это было бы полбеды. Фотографии девушек и частей девушек его уже не очень волновали. Его соблазн был гораздо банальнее глянца с верхней полки. И вот он стоял перед прилавком, выбирая на ладони британские монеты из евро, с четырьмя газетами под мышкой, а не с одной, словно излишество в одном предприятии могло предохранить его от другого излишества, и когда он подал газеты для считывания штрих-кодов, на периферии зрения, внизу полки за кассой, блеснула вещь, которую он хотел и не хотел хотеть – десяток их рядком, – и, не приняв решения взять, уже брал – такую легкую! – и положил на свои газеты, частично закрыв премьер-министра, приветствующего публику из дверей церкви.
Это был пакетик из пластиковой фольги с тонко нарезанным картофелем, сваренным в масле, посыпанным солью, сдобренным промышленными порошковыми добавками, консервантами, разрыхлителями, усилителями вкуса и аромата, регуляторами кислотности и пищевыми красителями. Чипсы «Соль с уксусом». Он был сыт после обеда, но этого особого химического яства не найти ни в Париже, ни в Берлине, ни в Токио, и он жаждал его сейчас, жаждал остренького укуса этих тридцати граммов – мерки наркодилеров. Последняя встряска системе, и он больше никогда не прикоснется к этой дряни. Он решил, что есть все шансы воздержаться, пока не сядет в лондонский поезд. Сунул пакетик в карман, взял свои газеты и чемодан на колесиках и двинулся к выходу. Он весил на шестнадцать килограммов больше нормы. Насчет своей будущей стройности он принимал много общих решений, давал обеты, часто после обеда, с бокалом в руке, и все парламентарии согласно кивали. Но побеждало всегда настоящее, живая встреча с призывным лакомством, добавочным блюдом, уже лишним – фракция сиюминутных брала верх.
Типичной осечкой был этот полет из Берлина. Вначале, поместив свой широкий зад на сиденье, всего через два часа после мясного немецкого завтрака он принял резолюцию: никаких напитков, кроме воды, никаких закусок, зеленый салат, порция рыбы, никаких пудингов, и тут же, как только приблизился серебряный поднос и зазвучал гостеприимный женский голос, его рука сама собой обняла ножку бокала со взлетным шампанским. Получасом позже он срывал целлофан с посыпанной солью, облитой мясной глазурью сосиской в румяном кукурузном тесте размером с початок, поданной с богатырской порцией джин-тоника. Затем перед ним расстелили белую салфетку, сработавшую как стартовый пистолет для его желудочных соков. Джин растопил остатки его решимости. На закуску то, от чего хотел воздержаться: перепелиные ножки, завернутые в бекон, с чесночным соусом. Затем кубики грудинки на холме из масленого риса. Слово pavé – второй выстрел стартера: тротуарная плита шоколадного бисквита в шоколадной оболочке под шоколадным соусом, козий сыр, коровий сыр в гнезде из белого винограда, три булочки, мятная шоколадка, три бокала бургундского и наконец, словно во искупление всех предыдущих грехов, вернулся в начало меню к утопшему в прованском масле салату, который подавался к перепелу. Когда забрали его поднос, на нем оставались только виноградины.
Он купил билет и уселся за столик в полупустом поезде. Напротив сидел молодой человек лет тридцати с чем-то, круглолицый, с бритой головой и накачанной шеей – из тех, кого, на невнимательный взгляд Биэрда, невозможно отличить друг от друга. Этот, впрочем, отличался пирсингом в ушах. Несколько секунд происходила необъявленная дележка под столом, вежливый балет в поисках места для ног. Затем молодой человек продолжил набивать письмо на мобильнике, а Биэрд, просматривая первые полосы газет, ощутил привычное сужение умственного горизонта при возвращении на родину. Это точно были те же самые газеты, которые он читал перед отъездом несколько недель назад. Те же заголовки над теми же фотографиями, с теми же вопросами. Когда уйдет Блэр? Завтра? Сразу после выборов, буде он их выиграет? Через год, через два или по окончании всего четвертого срока? И не точно ли такое же число шиитов в Багдаде было перебито «Аль-Каедой», когда они стояли в очереди за хлебом? Помимо этого репортажа (Биэрд листал свою кипу), цунами унесло четверть миллиона жизней, что ставило перед некоторыми, как и в прошлом месяце, вопрос о существовании Бога. В остальном сообщалось, как всегда, что страна гибнет, ее руководство, финансы, здравоохранение, судебная система, образование, вооруженные силы, транспортная инфраструктура и общественная мораль – в заключительной стадии распада. Он привычно поискал статьи об изменении климата. Сегодня ничего. О солнечной энергии? Ничего – но скоро будут.
Биэрд положил газеты рядом с собой на сиденье и занялся своим карманным компьютером, прокручивая пятнадцать сообщений, накопившихся со времени его отлета из берлинского Тегеля. Четырнадцать касались его проекта. Его американский партнер Тоби Хаммер подтверждал, что документы поданы на Гровенор-сквер[11]. Владелец ранчо хотел, чтобы деньги за участок были переведены на его счет в Эль-Пасо, а не в Аламогордо. Местная торговая палата вежливо просила «уточнить» количество рабочих мест, которые предоставит его установка для жителей Лордсбурга. Всякий раз, когда он видел название этого городка, настроение у него улучшалось. Ему захотелось оказаться сейчас там, на северной окраине, снова увидеть этот головокружительный простор, прямую дорогу на Силвер-Сити, где начнутся их работы. Лордсбургский «Холидей-инн» подтверждал, что его всегдашний номер забронирован за ним в будущем месяце и плата, как верному клиенту, снижена. Записка от Джока Брейби, третья за месяц, с предложением встретиться. Должно быть, прослышал о хороших результатах в Импириал-колледже и теперь хочет долю в успехе. И это человек, который добился его увольнения из Центра. Еще одно вдогонку от Тоби Хаммера. Он нашел дешевый источник железных опилок. И только одно личное: «Не забудь, ужин в 8. Главное блюдо – ты. Люблю, Мелисса».
Люблю. Она писала и говорила это много раз, а он ни разу не ответил ей тем же, даже в минуты самозабвения. И не потому, что думал, что не любит. На этот счет у него никогда не было полной ясности. Давным-давно он взял за правило никому не признаваться в любви. С Мелиссой он страшился вопроса, который будет вызван этим сверхъестественно обязывающим словом. Будет ли он с ней до конца жизни и станет ли отцом ее ребенка? Она очень хотела ребенка, а жизнь до сих пор ей в этом отказывала. Биэрда же собственная биография убеждала в том, что если он согласится, то принесет одно лишь разочарование этой простодушной красивой молодой женщине, на восемнадцать лет его моложе. Она была в том возрасте, когда бездетной женщине надо поспешить. Если он не хочет исполнить свой долг, то должен откланяться. Ей, конечно, понадобится время, чтобы привыкнуть к разлуке, а потом время, чтобы найти ему замену. Но она не хотела расставаться, а он не мог заставить себя уйти. И все же… снова быть неполноценным мужем, в шестой раз, и в шестьдесят лет завести ребенка. Смехотворная ювенилизация!
Люблю. Она писала и говорила это много раз, а он ни разу не ответил ей тем же, даже в минуты самозабвения. И не потому, что думал, что не любит. На этот счет у него никогда не было полной ясности. Давным-давно он взял за правило никому не признаваться в любви. С Мелиссой он страшился вопроса, который будет вызван этим сверхъестественно обязывающим словом. Будет ли он с ней до конца жизни и станет ли отцом ее ребенка? Она очень хотела ребенка, а жизнь до сих пор ей в этом отказывала. Биэрда же собственная биография убеждала в том, что если он согласится, то принесет одно лишь разочарование этой простодушной красивой молодой женщине, на восемнадцать лет его моложе. Она была в том возрасте, когда бездетной женщине надо поспешить. Если он не хочет исполнить свой долг, то должен откланяться. Ей, конечно, понадобится время, чтобы привыкнуть к разлуке, а потом время, чтобы найти ему замену. Но она не хотела расставаться, а он не мог заставить себя уйти. И все же… снова быть неполноценным мужем, в шестой раз, и в шестьдесят лет завести ребенка. Смехотворная ювенилизация!
Обсуждать это с ней было мучительно. Последний раз в ресторане на Пикадилли она со слезами на глазах сказала, что лучше останется без ребенка, чем потеряет его. Невыносимо. Прямо для жалобных колонок в газете. Невозможно поверить. Если он действительно любит, то должен освободить ее, уйти сейчас же – так он думал. Но она ему нравилась, а он был слаб. Можно ли отказаться от такого сказочного дара? Какая еще молодая женщина так нежно примет мужчину нелепого, низенького, пузатого, стареющего, ошпаренного публичным позором, с душком неудачника, поглощенного чудаческим романом с солнечными лучами?
И он выбрал линию, худшую из всех возможных. Даже не линия это была – инстинкт увиливания. Не порвал с ней, но держался на дистанции, тем более что работал за границей. Виделся с другими женщинами и отчасти надеялся и вполне страшился услышать от нее по телефону, что на периферии ее существования возбужденно рыщет талантливый молодец и вот-вот войдет или уже вошел в ее жизнь. И тогда, если достанет слабости, он бросится назад, защищать то, что вдруг решил считать своим, и она будет благодарна, молодца отошлют (молодцу от ворот поворот!), неразбериха продолжится, и он еще на шаг приблизится к ошибочному решению.
Он отложил карманный компьютер, откинулся на спинку и прикрыл глаза. Прямо перед ним на столике мерцали сквозь смеженные ресницы чипсы с солью и уксусом, а за пакетом стояла принадлежащая молодому человеку пластиковая бутылка с минеральной водой. Биэрд подумал, не просмотреть ли ему свои заметки к речи, но из-за дорожной усталости и выпитого за обедом поленился, решив, что материал знает, а карточка с полезными цитатами у него в верхнем кармане. Что до чипсов, хотелось их меньше, чем раньше, но все равно хотелось. И он был уверен, что их промышленные добавки взбодрят его обмен веществ. Не столько желудок, сколько нёбо предвкушало уксусный укус пыльцы, покрывавшей хрупкий лепесток. Он уже проявил определенную сдержанность – поезд несколько минут как тронулся, – и воздерживаться дальше не имело особого смысла.
Он оторвался от спинки, наклонился вперед, поставил локти на стол и, подперев подбородок ладонями, устремил задумчивый взгляд на пестрый пакетик – серебряно-красно-синий с хороводом мультяшных зверушек под британским флагом. Какое ребячество в этом его пристрастии, какая вредная слабость – микромодель всех прежних его ошибок и безрассудств, его нетерпеливого желания получать желаемое немедленно. Он взял пакетик обеими руками, разорвал ему шею, и тот дохнул на него липким запахом жареного жира и уксуса. Искусная лабораторная имитация соседнего магазинчика с рыбой и жареным картофелем, пробуждающая приятные воспоминания и желания, чувство национальной принадлежности. Этот флаг был осознанным выбором. Он аккуратно вынул один лепесток двумя пальцами, поставил пакетик на стол и сел поглубже. Биэрд был из тех, кто относится к своим удовольствиям серьезно. Прием заключался в том, чтобы поместить чипсину на середину языка и, сперва ощутив ее вкус, раздавить о нёбо. По его теории, твердые неровные осколочки оставляли микроцарапинки на слизистой, в них поступала соль и химикаты, отчего и происходила эта мягкая, сладкая боль.
Как дегустатор на важных пробах, он закрыл глаза. Когда открыл, его взгляд встретился со спокойным взглядом серо-голубых глаз напротив. Чуть-чуть устыдившись, совсем немного, Биэрд досадливо махнул рукой и отвернулся. Он представлял себе, как это выглядит со стороны: толстенький немолодой дурак в интимных отношениях с кусочком съедобной дряни. Ведет себя так, как будто рядом никого нет. Ну и что? Никому не помешал, никого не обидел – он в своем праве. Его теперь мало волновало, что о нем думают. Есть у старости небольшие преимущества, и это – одно из них. Скорее из желания утвердить свою независимость, нежели удовлетворить низменную потребность, он протянул руку за еще одной чипсиной, и снова его встретил взгляд спутника. Взгляд внимательный, твердый, немигающий, он почти ничего не выражал, кроме свирепого любопытства. Биэрд подумал, что напротив, быть может, сидит психопат. Ну и ладно. Он сам может быть немного психопатом. Соленый осадок от первой порции создавал ощущение кровоточащих десен. Он развалился на сиденье, открыл рот и положил в него вторую порцию, но на этот раз глаза не закрыл. Вторая на вкус, естественно, была менее пикантной, менее удивительной, менее острой, чем первая, и именно этот недобор, это вкусовое разочарование подстегнуло знакомую наркоманам потребность увеличить дозу. Он съест две чипсины разом.
В это время он поднял голову и увидел, что его спутник, по-прежнему устремив на него жутковатый взгляд, подался к столу и утвердил на нем локти, видимо пародируя Биэрда. Затем его предплечье опустилось подобно стреле подъемного крана, он вынул чипсину, вероятно самую большую в пакете, подержал ее перед лицом секунды две, отправил в рот и стал жевать, не утонченно, как Биэрд, а вызывающе, не закрывая рта, так что видно было, как она превращается в кашу на языке. И смотрел на Биэрда, не моргая. Поступок был настолько дерзок, настолько шел вразрез с общепринятыми нормами, что даже Биэрд, способный мыслить вполне неортодоксально – иначе как бы он получил премию? – застыл от изумления и, только чтобы не потерять достоинства, старался сохранить невозмутимость, не выдать своих чувств.
Они по-прежнему смотрели в глаза друг другу, и теперь Биэрд твердо решил не отводить взгляд. Поведение этого человека было явно агрессивным – неприкрытая кража, пусть и банален ее объект. А если дойдет до физического столкновения, Биэрд не сомневался, что через три секунды окажется на полу со сломанной рукой или разбитой головой. Но не исключен был и элемент игры за этой дерзостью, насмешки над нелепой слабостью пожилого человека к дрянному продукту. Или старомодной классовой издевки над надутым буржуем. Или хуже: тот решил, что Биэрд голубой, и это – призыв, некий современный заход, принятый в определенных кругах, где фиолетовый галстук предположительно может служить косвенным сигналом – откровенный акт соблазнения. Серьга в левом ухе или правом – он забыл в каком, – не является ли она знаком нетрадиционной сексуальной ориентации? А у этого по две серьги в обоих ушах. Физик многое знал о свете, но формы самовыражения в современном социуме были для него – темный лес. В конце концов Биэрд вернулся к первоначальной гипотезе, что спутник его – психбольной, устроивший себе отдых от лития, и в таком случае смотреть ему в глаза лучше не надо. Биэрд отвел взгляд и сделал единственное, что пришло ему в голову: взял еще одну чипсину.
Чего он ожидал? Едва картошка легла ему на язык, как рука соседа снова опустилась, и на этот раз он взял две чешуйки, как намеревался сам Биэрд, и слопал их все так же развязно. Схватить пакет со стола определенно не стоило – слишком резкий ход, слишком силовой. Перевести дело в новую плоскость опасно – может кончиться дракой. Кто его тогда спасет? Биэрд оглянулся вокруг. Пассажиры читали, оцепенело смотрели в пустоту или на зимние лондонские предместья, не ведая о происходящей драме. Что интересного в двух мужчинах, молча поедающих чипсы из одного пакетика? Пусть нелепо, решил Биэрд, но лучше уж держаться прежней линии. У него и в мыслях не было уклониться от конфронтации, уступить более сильному весь пакетик. Он не даст себя запугать. Пусть он толст и ростом мал, но у него развито чувство справедливости и он не привык отступать. Он был способен на отчаянные поступки. Последствия бывали и пагубными. Он взял еще лепесток жареной картошки. Противник, глядя на него, ответил тем же. Потом еще раз и еще; их руки залезали в пакетик по очереди, решительно, но неторопливо, и ни разу не соприкоснулись. Когда осталось всего два лепестка, молодой человек взял пакетик и издевательски любезным жестом протянул Биэрду. Ответить на это последнее оскорбление можно было единственным образом: отвернуться.