– То есть старость подкралась незаметно, – усмехнулся Григорий.
– Не старость, а зрелость ума, – подняла она многозначительно палец вверх, после чего попросила его налить ей еще чаю и продолжила свое наставление: – Ты оттого не чувствуешь, куда дальше двигаться, что привык, что тебя захватывает и увлекает новая идея. А сейчас пришла пора разобраться с уже накопленными знаниями. И вот что я думаю по этому поводу: пора тебе, Григорий Павлович, начинать преподавать. Поднимем все Петрушины связи и знакомства, обратимся к его друзьям, к ректорам университетов, отца твоего подключим, и ты сможешь предложить новое направление, разработаешь курс универсальной инженерии, или как ты ее там назовешь. Если припечет в одном месте куда-нибудь поехать и что-то там поэкспериментировать и исследовать, то будешь делать это в летние каникулы, как все солидные преподаватели. А что касается жилья, так усадьба тебя ждет.
– Ба, ты о чем? – задумавшись над ее предложением о разработке специального курса обучения, не понял он.
– Я о том! – с нажимом произнесла она. – О том, кому еще могу доверить наше «родовое гнездо»?
– Как кому? – не понял он. – Родни полный комплект!
– И все мимо! – отрезала Глафира Сергеевна и принялась пояснять: – Валентина с Виталием, понятно что. Алевтина с Андреем? Да сейчас! Продадут, я еще и остыть не успею в могиле, а вас всех пошлют подальше с вопросами-претензиями, а деньги на какой-нибудь супергламур потратят, престиж свой поднимая и рейтинг. И Маринка с мужем и детьми то же самое. Костику с Ольгой? Можно было бы, он ученый настоящий и мог бы стать продолжателем деда. Да только характером не вышел, под Ольгиным строгим приглядом находится. А она тихушница себе на уме еще как! Сначала всех и привечать будет, а потом и не заметите, как вам дверь сюда закроется. И все по-своему переделает, старую мебель выкинет, а вкуса у нее, увы, нет, и от всего, что мы с Петрушей сюда вложили: от любви, семейственности, радости и открытости ничего не останется. Да и говорить не о чем! – Она решительно хлопнула ладонью по столу. – Это твой дом. Ты еще младенцем был, а с домом уже звучал как одно целое – душа в душу. Ты продолжатель дела Петеньки, ты единственный, кто так похож с ним характером и мужской целостностью. И ты единственный, кто так любит, понимает и слышит этот дом. И все, что ты сделаешь в нем, будет нести ему только улучшение и пользу, а не разорение и разгром. Ты сумеешь сохранить в этом доме наш с Петенькой дух и нашу любовь.
– Ба, я даже не знаю, что сказать, – растерялся Григорий и напомнил ей: – Я же не живу постоянно на одном месте. А если я, скажем, в Иркутске осяду или в Красноярске, или вообще за границу налажусь?
– А что тебе там делать, скажи на милость? – пожала она недоуменно плечами. – Реализоваться следует там, где сосредоточена научная и техническая мысль. То есть в Москве.
– Глаш, – попытался остановить он размах ее замыслов, – ты уж меня сразу в ректоры вуза какого не назначай, лады? Я пока ничего не решил и склонен принять одно интересное предложение, совсем не в Москве, и давай больше это не будем обсуждать. А дом родне передай, у меня другая жизнь, походная и переездная. Не придумывай мне семейственности домашней, не про меня это, – и он посмотрел время на экране телефона. – Мне вот еще пару важных звонков сделать надо до отъезда и поработать немного. Пока я еще на объекте деньги зарабатываю и отвечаю там за все.
– Да, кстати, – заметила она, подозрительно скромно и осторожненько, – насчет «капитал не накопил». Я бы не стала настаивать на этом утверждении.
– Не понял? – приподнял одну бровь вопросительно Вершинин. – И о чем это ты?
– Ну, я несколько преувеличила свое бедственное положение малоимущей старушки, – улыбаясь наигранной скромницей, объясняла Глафира Сергеевна. – Не для тебя приврала, ты меня вообще об этом никогда не спрашивал. А так, в воспитательных целях для остальной семьи.
– И насколько преувеличила? – усмехнулся Вершинин.
– Порядочно, – вздохнув, призналась она. – Кое-какие средства остались от Петеньки, он обо мне позаботился задолго до своей смерти. Капали все-таки патентные проценты и роялти с его опубликованных работ. Ну и кое-что я продала из малых скульптурных форм. – И энергично заверила: – Но только то, что нам с Петрушей обоим не нравилось. Всего пару вещиц.
– Ну, если пару… – как строгий папаня, покивал Григорий и, не выдержав, запрокинул голову, расхохотался. – Глаша! Ты уникум! Я тебя обожаю!
– Отвечаю тебе взаимностью, – улыбалась она. – Ну так вот. Я к чему тут признаниями травмирую свою нежную нервную систему: к тому, что я открыла специальный счет на твое имя и все эти годы, деньги, что ты мне присылал, переводила в евро и складывала на этот счет для тебя. Именно потому, что ты бы сам не накопил, а у меня это хорошо получается. Там сейчас приличная сумма набежала, да еще с процентами. Так что ты богатый жених.
– Не возьму, – серьезно заявил Вершинин. – Я тебе деньги присылал, вот ты их и трать на себя и на все, что тебе захочется.
– А мне хочется дорогой, замечательный автомобиль для тебя. Лучше внедорожник. Говорят, они безопаснее.
– Не обсуждается! – отрезал Григорий.
Подошел к ней, обнял за плечи, поцеловал в щечку, прижался головой к ее голове и предупредил:
– Даже думать не смей что-то мне покупать. Осерчаю! Лучше придумай, как на себя их потратить. Хочешь, дорогущий отдых в Европе тебе закатим? – чмокнул ее в другую щеку и выпрямился. – Все, я пошел работать.
– Подожди, – удержала внука за руку Глафира Сергеевна. – Ты хотя бы признаешься Марьяше в своих чувствах?
– Нет, – холодно отрезал он.
– Ну, хоть как-то обнадежишь ее, намекнешь, что продолжение ваших отношений возможно?
– Нет, – повторил он и предупредил: – И больше мы с тобой на эту тему говорить не будем.
– Ну, не будем, – вздохнула расстроенно она. – Твое дело, тебе и расплачиваться.
А обед у них, как ни странно, прошел очень весело. Сидели за столом вчетвером – Глафира Сергеевна, Григорий, Марьяна и Женуария. Развеселый тон прощальному обеду задала Марьяна историей о том, как в село Красивое приехала делегация из Китая и какие с ними происходили курьезы в деревне, живущей по правилам и устоям Древней Руси. Тему подхватил Григорий, рассказав о китайцах на Дальнем Востоке. Они замечательно посмеялись, поговорили и не заметили, как и время пролетело.
И все. Вот и все. Уже и такси у ворот.
Настала пора прощальных торопливых поцелуев, пожеланий-обещаний…
– Это тебе, – протянула Вершинину Марьяна какую-то штучку.
Он взял и рассмотрел: небольшой берестяной кружочек, оплетенный тонким кожаным шнурком по краю, подвешенный на более толстый шнурок. А на бересте изумительно филигранно, до тончайших деталей, сделан по неизвестной ему технологии рисунок-изображение воина на коне с копьем в одной руке, смотрящего куда-то вдаль. И даже речку с волнами видно, и ее крутой берег, и лес вдалеке. Потрясающая работа!
– Святой Георгий, защитник Родины. Это оберег, – объяснила Марьяна и улыбнулась: – Пусть охраняет тебя, чтобы больше не возникало нужды в тренировках по бегу.
Вершинин заглянул в темно-голубые глаза девушки и не увидел в них того, что боялся увидеть, – не было в них ни горечи, ни ожидания от него самых важных слов, ни укора и извечной женской обиды, что не произнес эти главные слова и ничего не пообещал, ни грусти по несбывшемуся, ни просьбы. А плескалось в них понимание, поразительная женская мудрость и… и прощение.
Мудрость непостижимой женщины.
– Береги себя, баженый мой, – улыбнулась она ему и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала в щеку.
Дома у родителей, коротко простившись с ними, Григорий остановился на пару мгновений перед выходом, вошел в поисковик на смартфоне и посмотрел, что значит слово «баженый».
Любимый. Любимый переводилось это слово со старосибирского говора.
И он совершенно непроизвольно расплылся в довольной улыбке, почувствовав, как теплеет в груди возле сердца.
Вот так – любимый! Баженый.
Быстро бегал челнок туда-сюда, поскрипывали педали, стучало бердо, и размеренность этих привычных звуков помогала плавно течь мыслям и воспоминаниям.
Вот уж больше двух месяцев прошло, как Вершинин уехал, вернувшись к своей работе на Байкале. Он не пропал безмолвно в сибирских просторах – проявлялся периодически на связи. Первый раз позвонил через три дня после отъезда и спросил:
– Как живешь?
– В трудах праведных, – усмехнулась она. – А ты?
– В них же, – усмехнулся он в свою очередь.
И они поболтали ни о чем – обменялись свежими анекдотами. Марьяна поведала о романе, начавшемся у Женуарии с одним жителем поселка, пока все на уровне ухаживаний, но с веселыми приключениями, а Григорий рассказал про веселые казусы на своей работе…
И он совершенно непроизвольно расплылся в довольной улыбке, почувствовав, как теплеет в груди возле сердца.
Вот так – любимый! Баженый.
Быстро бегал челнок туда-сюда, поскрипывали педали, стучало бердо, и размеренность этих привычных звуков помогала плавно течь мыслям и воспоминаниям.
Вот уж больше двух месяцев прошло, как Вершинин уехал, вернувшись к своей работе на Байкале. Он не пропал безмолвно в сибирских просторах – проявлялся периодически на связи. Первый раз позвонил через три дня после отъезда и спросил:
– Как живешь?
– В трудах праведных, – усмехнулась она. – А ты?
– В них же, – усмехнулся он в свою очередь.
И они поболтали ни о чем – обменялись свежими анекдотами. Марьяна поведала о романе, начавшемся у Женуарии с одним жителем поселка, пока все на уровне ухаживаний, но с веселыми приключениями, а Григорий рассказал про веселые казусы на своей работе…
Так и повелось – иногда он звонил, иногда писал коротенькие сообщения по электронной почте, и они беседовали о всякой ерунде, стараясь в основном смешить друг друга. И более ни-че-го!
Приятельское общение, и все. Причем когда Марьяна пару раз попыталась задать Григорию более серьезные вопросы про его жизнь и работу, Вершинин этот интерес мягко, но твердо и достаточно прозрачно для понимания отрезал.
Как говорит наш министр связи: «Не але!»
Ну, ладно, решила Марьяна, это твой выбор, и более с душевными разговорами не лезла.
Дня три назад они сидели с Глафирой Сергеевной вечером на веранде усадьбы, закутавшись в пледы, но все же на воздухе, и та, заметив медленно падавший с березы маленький пожелтевший листочек, вдруг произнесла с грустью:
– Лето прошло, снова осень. Не люблю осень, даже очень яркую и красивую. И Гриша стал звонить реже, а когда звонит, совсем почти не шутит. Тяжело, что ли, ему там? – и с сожалением посмотрела на Марьяну. – Как жаль, что у вас с ним не получилось!
– Почему, – возразила ей, усмехнувшись чуть печально, Марьяна. – Все, что можно и должно было, получилось.
– Порой мне кажется, – вздохнула Глафира Сергеевна, всмотревшись в ее лицо, – что ты мудрее всех нас лет на сто. Как это в тебе сочетается: быть совершенно юной девушкой, задорной, смешливой, порой беззаботной, девчонка девчонкой и в то же время иметь такую мудрость, которая иногда озадачивает?
– Вам кажется! – рассмеялась Марьяна. – Я просто прикидываюсь очень умной!
Но! Получилось ли у них? – спросила она себя, вернувшись домой в тот вечер. И ответила – безусловно! А вот что из этого вышло и вышло ли вообще – это другой вопрос.
Клик, клик – проскользнул челнок – креп, креп – пристукнуло бердо…
Марьяна вдруг вспомнила тот день, когда Григорий Вершинин приехал в усадьбу…
Ей не удалось рассмотреть его на чердаке, и она все размышляла, пока ставила хлеб в печь и ткала перед званым обедом, какие все-таки у него глаза?
Совершенно неожиданно ей представилась возможность заглянуть в эти глаза поближе, когда он вдруг пришел к ней помочь отнести испеченный хлеб. Она настолько четко, в деталях запомнила тот момент:
– Меня командировали вам помочь, – раздался его голос у нее за спиной, и Марьяну словно обдало теплой доброй волной.
Она повернулась к нему, что-то ответила и отступила на шаг, так близко он оказался, что Марьяна ощутила его притягательный запах и тепло, исходящее от него, и, наконец, смогла рассмотреть его подробно.
Григорий не выглядел на свой возраст, вернее, лицо у него выглядело на тридцать семь лет, и даже моложе, но вот энергия, исходящая от этого мужчины, аура человека, готового идти на серьезный риск при необходимости, явного лидера по натуре, способного на волевые решения и действия, привыкшего руководить и брать ответственность на себя, делали Вершинина старше его лет. Да еще эта седая прядь у правого виска. Такая же, как у его прадеда.
Прямо выставочный образец мужика, да и только! Бабы в драку, и есть за что! Вот только один моментик, нюансик, так сказать – характер у него… Марьяне доподлинно было известно из рассказов его бабули – такой себе, знаете, характер, жестковатый, упертый до невозможного, как у старого петуха, которого сколько ни вари… – бесполезняк полный! Если что решил – амбец: прав-неправ – упрется и все – стена. Справедливости ради надо сказать, что иногда, бывало, признавал свои ошибки, если получал весомые аргументы в своей неправоте. Бывало… – сколько там раз? Кажется, два или три за всю жизнь. Так что барышням в очереди она рекомендовала бы сильно подумать.
Но все эти судорожные мысли, стремительно проносящиеся у нее в голове, были всего лишь слабой попыткой сознания защититься от невероятно чувственного воздействия, которое Вершинин на нее производил. Марьяна никогда ранее не испытывала ничего подобного в присутствии мужчины, потому растерялась и сделала тот самый шаг назад.
А Вершинин шагнул вперед, оказавшись совсем рядом, и произнес что-то тихим, убийственно эротическим голосом, открыто заигрывая с ней, и она увидела совершенно ясно, как его карие глаза в тот момент, теплея, стали менять свой цвет, удивительно позеленев.
Что она говорила ему и где нашла силы противостоять этому эротичному натиску, перевести все в шутку и напустить на себя ироничную недоступность – один Создатель знает! Но она шла за Григорием, смотрела в его спину и четко понимала, что пропадать ей совершенно!
Марья еще попыталась как-то сопротивляться мощному чувству, но случился тот обед, на котором она поняла все про Виталия, и два напряженных дня подготовки к его разоблачению – приезд оперативников, ее разговор со следователем и дача показаний, тяжелое ожидание экспертизы и, наконец, и сам юбилейный банкет.
Ах, как же ей не хотелось делать это заявление и самой произносить разоблачительные речи, но Глафира Сергеевна попросила, а Иван настаивал.
И от этих переживаний Марьяна совсем позабыла контролировать свои эмоции, и, получив свободу, те заполонили ее сознание и ее девичье сердце.
Весь обед она чувствовала Григория рядом, ей даже казалось, что локоть ее левой руки и предплечье нагреваются от его близости, а когда она приступила к своему прокурорскому «выступлению», то четко ощущала напряжение Вершинина… и его поддержку!
У нее возникло чувство, что Григорий подпитывал ее своей энергией, прямо физическое ощущение, словно обнял, прикрыв собой и защищая. Скорее всего, ей это просто так казалось, но когда она вскочила с места и кинулась к Виталию, Марьяна определенно чувствовала Вершинина как охраняющую, защищающую силу.
Это особое ощущение! Невозможно передать словами. Но она его совершенно ясно чувствовала – всего! И телесно, и духовно!
Как потом случилось в бане, и после…
Как он пришел поговорить, а она не могла, испытывала сильнейшее желание смыть с себя всю эту черноту того, с чем пришлось столкнуться.
А потом Григорий постучал к ней в баню – и они стояли оба и ждали, что она решит, и оба понимали, что именно она сейчас выбирает. Марьяне казалось, что она чувствует, как Вершинин затаил дыхание, ожидая этого ее решения.
И тот момент, который перевернул все, когда она омывала ему ноги!
Марья даже предположить не могла, что эта, казалось бы, простая процедура окажется такой сакральной, мощной, наполненной древней мудростью, дотянувшейся до них двоих и коснувшейся их своей силой.
Она не стала ему объяснять, что по законам русичей только жена имела право омывать ноги мужу, а незамужним девицам это категорически запрещалось, но… мы все же не в древности.
В тот момент, когда Марьяна опустила руки в воду и начала массировать пальцами его стопу, ей каким-то мистическим образом вдруг передались его ощущения, и она почувствовала всю глубинную красоту этого момента и его невероятную эротичность.
А когда Марьяна посмотрела Григорию в глаза, то увидела, что они снова потемнели до карего цвета.
Обалдеть!
И тогда ей открылась истина – насколько это ее мужчина!
А после было то невероятное соединение в полной, кромешной темноте, когда они могли только чувствовать – телами, кожей. Душой…
Она уехала на следующий день. Поняла, что не хочет видеть всех тех его родственников, что еще вчера обвиняли Григория в смерти деда, выслушивать их фальшивые извинения, да и вообще находиться среди народа.
Даже решилась сама ехать на машине – вот как хотелось сбежать!
А Поленька сразу просекла все ее душевные состояния.
– Марьяша, – улыбалась она, когда подруги накрывали на стол, – кажется, ты полюбила?
– Это так заметно? – смутилась Марьяна.
– Это всегда заметно, – засмеялась Полина.
А как Вершинин ворчал, когда остановил ее посредине улицы в воскресенье вечером!
А какие у них были две последние ночи! Полные тайны, нежности, страсти и любви… даже если он не понял, что любви.