Он вообще не помнил, как сообразил, что надо сделать!! На подсознании механизм какой-то сработал!!
Но сделал единственно возможное! И успел! Успел выхватить из кармана фаер и дрожащими, ставшими вмиг непослушными пальцами выковырнул нитку запала, дернул со всей дури и сунул почти в медвежью морду! Тот оглушительно взревел, перекрывая даже вой бури, закрутил по-дурному башкой, а Вершинин, увязая в снегу, побежал назад.
Откуда у него взялись силы и, главное, как он умудрялся что-то соображать, он и понятия не имел. Но практически одним броском закинул бесчувственного Игоря на плечо и рванул к пристани. Оскальзываясь на обледенелых бревнах, он бежал к еле различимой в бурановом месиве лодке, засыпанной снегом. Одной рукой прижимая к плечу Бакланова, в другой продолжая судорожно сжимать горевший фаер…
И в тот момент, когда Григорий практически добежал, медведь понял, что добыча ускользает, по всей видимости сильно осерчал и бросился за ними! Григорий успел перекинуть Игоря в лодку без всякой осторожности – не до нее сейчас!
Он развернулся к несущемуся на него полутонному убийце и, прицелившись, насколько это было возможно – без очков, которые потерял при встрече с белым «другом», слезящимися от рези глазами, в мощных порывах ветра, – швырнул фаером! И, не глядя на результат, прыгнул в лодку, забыв обо всем на свете, но именно в этот момент его со всей дури рвануло назад за веревку.
Вершинин рухнул на деревянный настил, почувствовав, как из легких выколотило ударом воздух, увидел прямо перед собой деревянный столбик, на который крепилась лодка канатом, завязанным особым морским узлом.
Твою ж мать!! Про канат и про веревку, удерживающую его самого, он забыл.
Григорий протянул руку, дернул за петлю каната, и тот, развязавшись, как бы нехотя стал сползать с причала в море.
Вершинин перевернулся на спину, непослушными пальцами разлепил клапан кармана на груди, вытащил перочинный нож и, ломая ногти, открыл лезвие…
Позади ревел зверь, и Григорий почувствовал, как под тушей медведя прогнулся настил. Вершинин вскочил на четвереньки, буквально доскакал, как полярный олень, до уже медленно отплывавшей лодки и кинулся в нее рыбкой с причала, упал, сильно стукнувшись ребрами о бортик, оказавшись туловищем в лодке, а ногами ухнув в воду, и в такой позе принялся судорожно заводить мотор, дергая изо всех невозможных сил за шнур завода.
И произошло очередное чудо – движок завелся с первого же рывка, Григорий ухватился за ручку двигателя, крутнул и чуть не оказался в воде, все еще привязанный к медведю, запутавшемуся в веревке.
– А-а-а-а-!! – орал он, перерезая веревку лезвием ножа в замерзших, совсем переставших гнуться пальцах, и кричал: – Сволочь!!
И одновременно случились два события – он таки разрезал веревку, а медведь прыгнул за ним в лодку, которая успела отойти на несколько метров. Григорий почувствовал удар по ноге, но крутнул ручку, в которую вцепился мертвой хваткой, прибавляя еще оборотов. Лодка послушно запрыгала по волнам, удаляясь от медведя, попытавшегося плыть за ними, но задержанного все той же веревкой. Вершинин сбросил обороты и неуклюже, коряво, раскорячкой какой-то залез в лодку.
Как он в снежном месиве умудрился найти причал возле станции, он не понимал толком – вроде как через бесноватость вьюги мелькнуло что-то, как огонек в окне, вот на него и правил. И уперся носом лодки не в сам мостик, а в берег возле него.
Ну а уж как доставал, взваливал на себя и тащил по склону к станции все так же бесчувственного Бакланова, этого Вершинин уже совсем не помнил, словно в полубеспамятстве находился.
Ввалился со своей ношей на станцию и только там обнаружил, что медведь его все же достал – штаны от середины бедра правой ноги были порезаны на лоскуты, как ножом, и кондовая, дубленая кожа на берце располосована на три куска. Каким-то чудом нога сильно не пострадала, лишь истекали кровью три глубоких борозды на бедре, пройдя через колено одной полосой и продолжаясь на голени двумя. Их даже зашивать в больнице не стали, сказали: сами заживут, вот и зажили, оставшись на всю жизнь памятью о том, как сказочно, мистически ему повезло – чуть-чуть бы глубже вонзились медвежьи когти, и трындец Грише Вершинину – артерия прямо под разрезом находилась, нога в клочья и истек бы кровью. Повезло.
Бакланов же был плох, какую могли помощь они ему оказали, благо Федин имел начальное медицинское образование. Но требовалась экстренная эвакуация – ну, с этим все понятно – до нормализации погоды. Но случилась и еще одна напасть!
Они сидели с мужиками за столом, обмывали чудесное спасение Григория и Игоря и рассуждали, насколько им повезло, уверяя, что у Вершинина не просто ангел-хранитель имеется, а какой-то прямо архангел, не иначе!
Как рассказали ему мужики, Михалыч вдруг как закричит от двери:
– Дергает!! Случилось что-то у него!
Но потом призадумался: как-то странно дергало веревку, уж очень сильно, он чуть из домика не вылетел. Ну, они и стали тянуть к себе, решив, что беда с Вершининым приключилась – они к себе, а она с силищей непомерной обратно. Потягали-потягали так туда-сюда, да не удержали на очередном рывке, веревка и вырвалась, и быстро так размоталась вся букса, даже за хвост не успели схватить. Прямо в одно мгновение.
Медведь-то Григорию попался молодой еще, глупый, с этим выводом все дружно согласились. В веревке запутался, намотал на задние лапы да и реветь начал от испуга, угрожать, когда неожиданно с человеком столкнулся. Матерый бы сразу лапой ударил, в одно мгновение – и все, нет Гриши Вершинина, у них молниеносный смертельный удар, а этот и сам испугался.
А шел он на запах крови, точно, они ее за километры могут учуять. Как только унюхал в такой-то куролеси, не понятно, а натолкнувшись на веревку, уже по запаху Григория шел.
Ну, выпивают они так, стресс Вершинину снимают, рассуждают, и в этот момент дверь станции сотрясает мощнейший удар. Подскочили, кинулись к окнам, а там белый медведь!!
Решили, что «крестник» Григория, да он и был, с веревкой на задних ногах, да только не он один!!
– Три медведя вокруг станции все три дня бурана ходили и пытались внутрь проникнуть. Один – мой знакомец: с веревкой, запутавшейся на задних лапах и волочившейся за ним длинным концом. Но на второй день смотрим: скинул он как-то ее, уже без веревки ходил и с друганами своими ломился на станцию со страшной силой, – закончил Вершинин свой рассказ. – Мы со страху там чуть в штаны все не накидали по нескольку раз! Оборонялись, как могли, крепили окна-двери. А они кровь и добычу чуют и уходить не собираются. Потом, когда все стихло, прилетел вертолет, летуны постреляли, как на сафари с высоты, не по мишкам, а рядом. Отогнали. Так что это, – он погладил пальцами поседевший висок, – мне от белого друга на память осталось. Чукчи говорят: «Север пометил», утверждают, что к большой удаче.
Рассказывал он о своих приключениях весело, с тонким юмором, посмеиваясь над самим собой и ситуацией. Но Марьяна чувствовала истинное отношение Григория к тому давнему происшествию – его удивление необычайным везением и его реальное понимание, что и он и его товарищ находились в миллиметре от лютой смерти. В глубине себя Вершинин с этими вещами не шутил, воспринимая их более чем серьезно.
– А что с Игорем? – спросила Марьяна.
– Тяжеловато было, долго лечили, но ногу ему спасли. Снова по экспедициям ходит.
– Да, на самом деле ангел-хранитель у тебя мощный! – посмотрела она на него непонятным взглядом. – Ты его не расстраивай по пустякам, береги и благодарить не забывай. Ты реально мог погибнуть!
– Ну, не погиб же, – резонно заметил Вершинин и усмехнулся: – Приятного мало, конечно, но кругозор расширяет гарантированно. Например, после этого я серьезно задумался о том, что следует тренировать скорость реакции, как физическую, рефлекторную, так и умственного процесса, одно время занимался по специальной методике и до сих пор делаю некоторые упражнения на развитие реакции. Как говорится, лучший тренер по бегу – злой доберман. В моем случае медведь.
В эту ночь они прощались.
Практически не разговаривали, только смотрели в глаза друг другу, словно общались без слов, и не могли оторваться друг от друга, снова и снова впадая в беспамятство любовной страсти. Проваливались в короткий сон и просыпались каждый раз одновременно – почти мистически, но вместе.
И заснули лишь ранним утром, совершенно измученные и счастливые, как могут заснуть только пылкие любовники, переплетясь руками и ногами, не разрывая жарких объятий.
Вершинин проснулся часа через три и смотрел какое-то время на безмятежно спавшую Марьяну, словно пытался запомнить ее облик до мельчайшей черточки.
Осторожно двигаясь, стараясь не разбудить девушку, выбрался из ее объятий и из кровати. Постоял, посмотрел еще, поцеловал, еле касаясь губами, и тихо ушел.
Осторожно двигаясь, стараясь не разбудить девушку, выбрался из ее объятий и из кровати. Постоял, посмотрел еще, поцеловал, еле касаясь губами, и тихо ушел.
Еще вечером они договорились, что она придет на прощальный обед в усадьбу и проводит Вершинина после, когда за ним приедет такси.
Григорий сходил в душ, переоделся, спустился в кухню, соорудил себе нехитрый завтрак и устроился на задней веранде у кухни. Но расслабиться и сибаритствовать, наслаждаясь видами природы и тишиной, ему не дали, разрушив идиллию раннего утра звонком.
И началось. Звонки, деловые разговоры, принятие решений, договоренности – посыпалось одно за другим и растянулось часа на два.
За этим суматошным занятием его нашла Глафира Сергеевна и распорядилась:
– Идем-ка на большую веранду. Там нормально поедим, Женуария уже готовит, и поговорим заодно.
Последнее предложение Вершинина несколько насторожило – он приблизительно представлял, о чем она с ним хочет побеседовать, а обсуждать именно эту тему совсем не имел желания.
Но бабушка – это святое! Ей он не мог отказать практически ни в чем.
Значит, придется беседовать.
Они расположились за большим столом на главной веранде. Евгения Борисовна накрыла хлебосольно, предложив чуть ли не праздничное меню: и горячие блинки со сметаной, медом и икоркой на выбор, и замысловатый омлет, и паштет, сыры. Поставила самовар с явным намеком на долгие посиделки, заварила два разных чая – один травяной, другой черный, да еще варений и плюшек всяких не забыла.
Но Григорий все отвлекался на продолжавшиеся звонки, пока Глафира Сергеевна не попросила тоном, не терпящим возражений:
– Выключи-ка свой телефон, поешь спокойно, и поговорим. Успеешь еще поработать и распоряжения дать.
Вершинин послушно отключил телефон и принялся уплетать блины, запивая их душистым чаем. Глафира Сергеевна смотрела на него с улыбкой, но и про себя не забывала: блинками тоже баловалась. Они посмеивались, обмениваясь легкими шутками, болтали о ерунде, ровно до той поры, когда Григорий, наевшись до отвала, не откинулся на спинку плетеного кресла в тот самый «отвал».
– Ну что, наелся? – обманчиво нейтрально спросила бабушка.
– Не то слово! – погладил он себя по животу.
– Ну вот и хорошо, – кивнула она и хитро улыбнулась. – Тогда поговорим.
– Этого следовало ожидать, – безнадежно вздохнул Григорий.
– Безусловно, – подтвердила его предположения бабушка и спросила: – Что у тебя с Марьяной?
– Ну, как что? – усмехнулся он, предприняв попытку свести все к юмору. – То самое.
– Не вижу предмета для шуток, – строго одернула его Глафира Сергеевна. – Марьяна очень серьезная девочка, не финтифлюшка какая, и если она допустила близость с тобой, значит, испытывает к тебе определенные чувства. Эта девочка очень дорога мне, она скрасила последние годы моей жизни, наполнив их светом, любовью, радостью и смехом, она стала мне близким человеком. И мне даже думать не хочется, что ее могут обидеть.
Вершинин отметил про себя, что бабушка сказала: «могут», а не «ты можешь».
– Надеюсь, что я ее не обидел, – предположил Григорий.
Но, не выдержав строгого изучающего взгляда бабушки, поднялся с кресла, присел на балюстраду веранды и засунул руки в карманы.
– Ты сделал ей предложение? – в лоб, без всяких «марлезонов» спросила Глафира Сергеевна.
– Нет, – помолчав пару мгновений, ответил Вершинин.
– Ну, ладно, пусть не предложение, но ты просил ее жить вместе, как-то обозначил, что вы будете вдвоем? – допытывалась она.
Он глубоко вздохнул, выдохнул и снова односложно ответил:
– Нет.
– Но почему? – откровенно поразилась Глафира Сергеевна. – У вас же не просто секс какой-то! Это очевидно, что у вас взаимные чувства!
Он снова помолчал, смотрел на нее задумчиво, опять вздохнул тяжело, выдохнул безнадежно и признался:
– У меня там есть женщина.
– Как?! – ахнула потрясенно Глафира Сергеевна.
– Да так, – усмехнулся невесело Григорий. – Обычным порядком.
– Постой, – сделала она останавливающий жест ладонью. – Может, я чего-то кардинально не поняла. Ты хочешь сказать, что у тебя есть женщина, с которой тебя связывают серьезные отношения?
– Именно так, – вновь повздыхал он из-за необходимости объяснять. – Мы с Анной уже восемь месяцев вместе, и она не какая-то фря, как ты любишь называть моих барышень, а интересная, умная женщина. Она работала в нашей команде помощником архитектора, так мы и познакомились.
– И что, ты сделал ей предложение? – недоумевала бабушка.
– Нет, предложение я ей не делал, – в который уж раз тяжело вздохнул Григорий и снова невесело усмехнулся. – Я неважный жених, бабуль. Перекати-поле какой-то, мотаюсь по стране, по научным лабораториям и институтам, участвуя в интересных мне проектах. Капитала не накопил за эти годы, ничего не приобрел: квартиры нет, даже машины нет, в Москве езжу на отцовской. Да и довольствуюсь я малым, все необходимые вещи умещаются в один рюкзак: закинул на плечо – и к новому месту работы, а остальное немногочисленное барахло хранится у родителей. Какой из меня муж?
– Думаю, хороший! – твердо заявила Глафира Сергеевна. – Просто ты сам пока об этом не знаешь и не можешь судить!
– Да уж, судить точно не могу, – усмехнулся он. – Только у меня не возникало и необходимости об этом задумываться, поскольку серьезных отношений я сторонюсь. Да и желания завести семью никто у меня не вызывал. А тут Анна. Работали, много работали, потом жить стали вместе. Не потому что сговорились, а потому что в одной избе располагались, так вот и получилось совместное житье само собой. Восемь месяцев, и мне вроде хорошо с ней.
– Тогда какого лешего, скажи на милость, имея отношения с другой женщиной, ты залез в постель к Марьяне?! – беспредельно возмутилась Глафира Сергеевна. – О чем ты думал?!
– Ни о чем! – пояснил ей с нажимом Григорий. – Я в тот момент вообще ни о чем ни помнить, ни думать не мог! Надеюсь, ты понимаешь.
– Я не могу передать тебе, насколько я потрясена! – с огорчением сказала бабушка. – Потрясена тем, что ты, именно ты, Григорий, вступаешь в интимные отношения с чистой, замечательной девочкой, уже имея устоявшуюся связь с другой женщиной! Это… я и подумать не могла, что ты на такое способен!
– У меня нет никаких устоявшихся отношений с другой женщиной, – почти по слогам четко заявил он. – Когда мы первый раз очутились с Анной в кровати, то сразу договорились, что это просто хороший секс и более ничего: ни меня, ни ее в тот момент не интересовала семья и что-то серьезное: у каждого своя жизнь и карьера. Тем более я ее как потенциальный супруг не интересовал: не тот формат, она предпочитает мальчиков побогаче, а меня это более чем устраивало. Сейчас ее работа на объекте полностью завершена, и она возвращается к себе в Иркутск. Но перед самым моим отъездом у нас произошел разговор, и она призналась, что за это время сильно ко мне привязалась и хотела бы, чтобы мы поженились, я обещал ей подумать. С этим и уехал. Ну и подумал, взвесил все и склонялся к тому, что, может, у нас с ней все и получится. По крайней мере, она первая женщина в моей жизни, с которой я прожил вместе больше месяца, и мне было вполне комфортно и хорошо. А тут Марьяна случилась.
– То есть на Анне ты уже передумал жениться? – уточнила бабуля.
– Да все это было… – он сделал рукой неопределенный жест, – изначально понятно, что нет. Я бы и не женился, к каким бы там выводам ни пришел по своей привычке подвергать все анализу. Но не мог же я сказать ей об этом по телефону или по скайпу. Такой разговор требует личного присутствия и проявление уважения к женщине. Только…
– Что? – подтолкнула его вопросом бабуля.
– Только это ничего не изменит в моей жизни, Марьяне я делать предложение не намерен.
– О господи! – всплеснула от негодования руками Глафира Сергеевна. – Ну, а здесь-то что не так? Не любишь, что ли?
– Пожалуй, категорию чувств мы обсуждать не будем, – не порадовал признанием Григорий, но пояснил: – А причина та же: что я ей могу предложить? Мотаться со мной по стране? Стать верной декабристкой? Я не знаю, где окажусь через три-четыре месяца, когда полностью передам дела преемникам, не знаю, где буду жить и чем заниматься. Предложений имеется много, но пока я еще ничего не выбрал. И куда ей в такую жизнь? А ее работа, ее призвание и талант? Не монтируются наши жизни с ней, как видишь, бабуль. Так что говорить не о чем.
– Как раз-таки есть о чем! – решительно возразила ему Глафира Сергеевна. – Уверена, что если ты предложишь Марьяше только себя самого, она с радостью примет такое предложение. Но ты же не голь перекатная, ты солидный мужчина. Вот ты говоришь: ничего не нажил. Как же не нажил? А уникальнейший опыт, знания и научные достижения. Я Интернет просматриваю и научные журналы тоже не забываю, все статьи о тебе прочитала. Ты универсальный, редкий ученый в нашей стране, имеющий такой богатый практический опыт исследовательской и научной работы, который мало у кого найдется. Тебя приглашают работать ведущие институты как нашей, так и других стран. А такое богатство куда как подороже любого барахла будет. И мне кажется, Гришенька, что ты полностью удовлетворил свое юношеское стремление к познанию всего на свете, к далеким странствиям и настоящей суровой работе, к мужскому становлению характера и личности. И неизбежно пришло то время, как у каждого стоящего мужчины, когда пора передавать свои знания и мужать, расти за счет воспитания учеников, а знания накапливать в переработке, систематизации и закреплении всего того опыта, что ты приобрел.