Третья русская революция - Александр Мосякин 8 стр.

С приходом к власти Владимира Путина американской администрации пришлось иметь дело с партнером совсем иного склада.

На презентации своей книги бывший заместитель госсекретаря США Строб Тэлбот сказал: "Конечно, я пытался анализировать личность Путина. Я встречался с ним во всех трех его должностях. Он начинал по рангу ниже меня, а потом быстро обошел. Первый раз я работал с ним во время косовского кризиса, когда он поразил меня одним своим качеством, которое затем очень ярко проявилось в нем как в политике. Он абсолютно другого рода человек по сравнению с Ельциным. Ельцин - классический представитель советского типа лидера - с той точки зрения, что любил говорить "нет", спорить, драться, грозить кулаком миру. "Нет" было его любимым словом. Путин же мягок, вкрадчив, вежлив. Он никогда не говорил "нет", он подразумевал "нет" - и к этому надо было привыкнуть".

"Путин с самого начала поразил меня тем, - продолжал Тэлбот, - насколько он представляет свое ведомство. Именно так описывает сотрудников КГБ Джон Ле Карре. Путин никогда не повышает голоса, но замечательно умеет выпытывать информацию. В первую же нашу встречу он показал мне, что досконально изучил мое досье и что на редкость много обо мне знает. Он мельком вспомнил одного поэта XIX века. По "случайному" стечению обстоятельств именно об этом поэте я писал диссертацию в Йельском университете. Мне кажется, что инстинкты, которые он приобрел в своей альма-матер, по-прежнему проявляются".

А в заключение Тэлбот сказал: "И все же Путин оказался лучше, чем я изначально о нем думал. По-моему, он проявил себя хорошим политиком - человеком, который может мыслить стратегически и который понимает, что у России нет шанса, нет будущего, если она не пойдет на сближение с Западом. Мне кажется, что это его положительная сторона, которую мы можем использовать более интенсивно".

И вот с таким партнером пришлось иметь дело Биллу Клинтону в последний год своего президентства. Они встречались пять раз. Первая встреча Клинтона с новым премьер-министром России Владимиром Путиным состоялась в ноябре 1999 года в Осло. На ней обсуждались военные действия в Чечне и планы развертывания в США национальной противоракетной обороны. В июне 2000 года уже президенты Путин и Клинтон встретились в Москве, а в июле - в рамках саммита "большой восьмерки" на Окинаве. Путин прибыл туда из Пхеньяна и сообщил Клинтону, что Северная Корея согласна уничтожить свой ракетно-ядерный потенциал в обмен на помощь в мирном освоении космоса. В сентябре 2000 года состоялась их встреча на "саммите тысячелетия" в Нью-Йорке, а в ноябре они встретились на форуме организации Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества (APEC) в Брунее. Самой значимой и знаковой была их вторая встреча в Москве. Вот как описывает ее Строб Тэлбот:

"В понедельник 5 июня 2000 года в полдень Билл Клинтон и Владимир Путин вышли на Царское крыльцо Большого Кремлевского дворца. Они остановились, освещенные лучами солнца, и я приблизился к ним, пытаясь уловить последние слова, которыми они обменяются при прощании. Но в тот момент - в момент завершения официальной части пятого и последнего визита Клинтона в Москву в качестве президента - все нюансы заключались в языке жестов. Массивная фигура Клинтона рядом с выступающим в среднем весе Путиным. Абсолютный экстраверт, все еще пытающийся установить контакт с безучастным покупателем, который просто не хочет что-либо покупать".

"Пока они в последний раз пожимали друг другу руки, - продолжает Тэлбот, - я сунул в карман блокнот и пробрался вниз по лестнице, чтобы занять место на откидном сиденье бронированного кадиллака, который доставили из Вашингтона специально для саммита. Шеф аппарата Белого дома Джон Падеста и советник Клинтона по национальной безопасности Сэнди Бергер уже сидели позади меня, притиснувшись друг к другу, чтобы освободить побольше места для президента. Усевшись в машину, Клинтон взглянул на Путина сквозь толстое пуленепробиваемое стекло, предельно широко ему улыбнулся и беспечно помахал рукой. Но как только лимузин тронулся с места по брусчатке внутреннего двора, Клинтон тяжело откинулся на спинку, и его лицо приняло печальное выражение".

"Обычно церемониальные проводы его бодрили, - заключает Тэлбот. - Но на сей раз было иначе. Переговоры последних трех дней остались незавершенными - не столько потому, что два лидера не смогли договориться, сколько потому, что Путин и не пытался договариваться. Игра Путина не составляла тайны. Он ждал, пока будет избран преемник Клинтона, чтобы решить, как вести дела с Соединенными Штатами - со всей их мощью, их требованиями, их упреками. В продуманной, радушной и витиеватой манере Путин затормозил американо-российские отношения до тех пор, пока Клинтон, как и его собственный предшественник, не сойдет со сцены".

Клинтон был явно не готов к такому повороту событий. Он был разочарован и обескуражен, поскольку впервые столкнулся не с дипломатическим дилетантом вроде Горбачева, и не с простодушным увальнем, как Ельцин, а с прагматично мыслящим политическим игроком. Путин дал ясно понять президенту США, что его время безвозвратно ушло. Быть может, впервые Клинтон столкнулся с такого рода проблемой и был рад, что решать ее придется уже не ему. Но на этом сюжет не кончился.

Из Кремля кортеж президента США направился в Барвиху, где Билла Клинтона ждал его друг Борис. Вот как Тэлбот описывает их встречу: "После того как Клинтон выбрался из машины, они с Ельциным обнялись и молча стояли так целую минуту. "Мой друг, мой друг", - повторял Ельцин слабым, надломленным голосом. Затем, пожав Клинтону руку, он первым направился сквозь прихожую, наполненную солнечным светом, в гостиную, из окна которой открывался вид на тщательно подстриженную лужайку и стволы берез".

Друзья сели на позолоченные стулья с овальными спинками у камина, облицованного небесно-голубыми изразцами. Вокруг суетилась Наина Ельцина, накрывая чайный стол со слоеным тортом. Клинтон собрался было расслабиться, предаться воспоминаниям и обмену любезностями. Но тут выяснилось, что у Ельцина к нему было дело, которым он должен был заняться в первую очередь.

"Приняв строгий вид, - пишет Тэлбот, - он сообщил, что ему только что звонил Путин, который хочет, чтобы Ельцин подчеркнул: Россия будет обеспечивать свои интересы всеми силами, она будет сопротивляться давлению и не станет молчаливо соглашаться с любой американской политикой, которая создает угрозу безопасности России. Клинтон, наслушавшийся за эти три дня Путина, вежливо убеждавшего его отказаться от плана создания противоракетной обороны, теперь чувствовал, что на него воздействуют более грубым орудием. Лицо Ельцина сделалось суровым, его поза стала напряженной, оба кулака стиснуты, каждая фраза звучала, как выступление на митинге. Ему явно было приятно получить задание от Путина. Это позволяло продемонстрировать, что он далеко еще не хилый пенсионер, что он по-прежнему часть кремлевского аппарата власти, что он все еще сильный выразитель российских интересов и все еще способен противостоять Америке".

Клинтон, привыкший к такой манере Ельцина, молча слушал его. Но как только представился случай, он попытался перевести разговор на другую тему: куда идет Россия Путина? Ельцин, однако, не собирался уступать инициативу. "Я сидел на диване напротив собеседников, поглощенный их разговором, - пишет Тэлбот. - Рядом со мной сидела Татьяна (Дьяченко. - А.М.), которую я за все свои бессчетные поездки в Москву видел мельком лишь однажды. Когда Ельцин завел самодовольную речь о том, как он привел Путина из безвестности к президентству, несмотря на отчаянное сопротивление, Татьяна взглянула на меня и важно кивнула. Она наклонилась ко мне и прошептала: "Это было действительно очень трудно - продвинуть Путина на пост. Это была одна из самых трудных задач, которую мы когда-либо решали".

Выйдя из-за стола и окончив политический диспут, друзья вновь разместились в гостиной и тут, на прощание, Клинтон выдал Ельцину монолог, достойный пера Шекспира. "Борис, - сказал Билл, - демократия была у тебя в сердце. Вера народа была у тебя в костях. Пламя настоящего демократа, настоящего реформатора пылало в груди твоей, во всем существе твоем. Ты на самом деле изменил страну, Борис. Не всякий лидер мог бы сказать это о стране, которую дано было ему вести. Ты изменил Россию. Россия была счастлива иметь тебя. Это была удача всего мира. Это была моя личная удача - быть с тобой. Мы много сделали сообща - ты и я. Бывали трудные времена. Но мы шли, мы противостояли разладу и хаосу, мы сделали кое-что хорошее. Это останется. Многое тебе доставалось труднее, чем мне. Я это знаю". "Во время этого монолога, - пишет Тэлбот, - Ельцин хватал гостя за руку, крепко сжимал ее, склонялся к нему всем корпусом и благодарил его: "Спасибо, Билл. Я понимаю".

Если бы это написал не Тэлбот - свидетель того разговора, фиксировавший в блокноте каждую фразу, трудно поверить, что такие дифирамбы один взрослый мужчина может петь другому взрослому мужчине. А если учесть, что Клинтон сказал все это после довольно жесткого начала их разговора, которое спровоцировал звонок Путина, то это удивляет вдвойне. Но это, полагаю, пролиает свет истины на отношения этих людей и суть клинтоновской натуры.

Ельцин искренне считал Клинтона своим другом. Клинтон же видел в Ельцине "кандидата для трудной любви". И хотя, очевидно, со временем Клинтон проникся симпатией к Ельцину, их отношения никогда не отличались той взаимной степенью искренности, как отношения Ельцина и Гельмута Коля. Для Клинтона это была работа - театральная роль на мировой политической сцене, которую ему волей-неволей пришлось исполнять. И он ее мастерски исполнял.

Каждая встреча Клинтона с Ельциным была драматургически выверенным спектаклем, фабулу которого очень точно отразил шарж в газете New York Times, где художник изобразил большого русского медведя, у которого на спине, поглаживая его, покоится рука президента Клинтона. У медведя отнюдь не добродушный вид - он напряжен, шерсть вздыблена, глаз скошен в ожидании то ли подвоха, то ли иной неожиданности. А поглаживающий его Клинтон как бы говорит: "Ты, Мишка, хороший. Не надо кусаться".

Театральную натуру 42-го президента США уловил Строб Тэлбот, который считал себя экспертом по русским делам, а в конце президентства Клинтона вдруг понял, что это не он, а его давний друг и есть настоящий эксперт по Ельцину и России. Отсюда название его книги "Специалист по России" (в подстрочном переводе The Russia hand - "рука России"), которое Тэлбот относит к Клинтону.

Ричард Никсон, который не раз выступал в роли провидца, в самом начале клинтоновского правления сказал: "О Клинтоне будут судить не по тому, что он сделал или чего он не сделал в Америке, а по тому, как он решал задачу с Россией". И Билл Клинтон ее в интересах Америки успешно решал - от первого звонка пьяному Ельцину в Кремль и до их последней встречи в Барвихе. Ведь главным в ней были не дружеские объятия и не пропетый Ельцину дифирамб, а разговор о Владимире Путине, в котором Клинтон постарался перетянуть Ельцина на свою сторону в своем заочном поединке с новым президентом России. Это было чем-то вроде политического наказа друга Билла другу Борису.

Трехдневные бесплодные переговоры с Путиным в Кремле, видимо, задели Клинтона за живое. Под их впечатлением он отправился в гости на дачу к Ельцину, где в ходе диспутов и бесед постоянно возвращался к теме Путина и путинской России. Плотный разговор пошел во время чаепития со слоеным тортом. Ельцина тоже волновала эта тема и, говоря о ней, он перескакивал с одной мысли на другую. Но рефрен был один: Путин - молодой и сильный. Ельцин постоянно возвращался к этим двум характеристикам - молодость и сила - как будто они были тем, в чем нуждается Россия, и что он, продвигая Путина, надеялся сохранить как свое наследие. А когда Ельцин, наконец, выдохся, Клинтон перехватил инициативу и сказал: "Я не уверен, как этот ваш новый парень понимает силу - как его собственную или как силу страны? Путин, кажется, способен повести Россию в правильном направлении, но имеет ли он инстинкт и убеждения, чтобы употребить свои способности во благо? Исповедует ли он демократические ценности?"

"Пылал или не пылал в груди у Путина огонь демократии, подобный тому, какой пылал в груди у Ельцина, гость не мог сказать, - с иронией замечает Тэлбот. - По его собственным словам: "Может быть, да, а может быть, нет". И тем не менее, словно убеждая самого себя, Клинтон перешел в контрнаступление. "Почему, - напирал он, - Путин с такой готовностью идет на соглашение с коммунистами, тогда как ты, Борис, сделал так много для того, чтобы низвести этих людей? Почему Путин душит свободную прессу, которая, как ты, Борис, знаешь, - источник жизни открытого современного общества?" И так далее и тому подобное. Ельцин внимательно слушал гостя, важно кивал, но не отвечал.

А когда Клинтон почувствовал, что дожал друга, то произнес главную фразу, ради которой ехал в Барвиху: "Надо следить за ним и использовать свое влияние с тем, чтобы быть уверенным в том, что он стоит на верном пути". "Путин, - сказал Клинтон Ельцину, - нуждается в тебе. Независимо от того, сознает он это или нет. Ты нужен ему, Борис. Ты нужен России".

Наступила долгая пауза, после которой хозяин уверил гостя, что он в полной мере понял все, что тот сказал. "Билл, я подумаю об этом", - задумчиво произнес Ельцин. "Я знаю, Борис, - в свою очередь сказал Билл. - Потому что знаю, что у тебя здесь". Клинтон протянул руку и театрально похлопал Ельцина по груди - слева, там, где сердце. На этой ноте они расстались.

Клинтон, конечно, знал, что между Ельциным, его старым окружением и новым президентом России был заключен некий договор, по которому в обмен на гарантии неприкосновенности Ельцина и его семьи Путин получал власть. Договор действовал во времени, и Клинтон хотел использовать это обстоятельство, чтобы исподволь влиять на нового лидера России. Попытки влияния, очевидно, были. Но в ноябре 2000 года в Вашингтоне сменилась власть. Эпоха друга Билла и друга Бориса канула в Лету. А апокалипсисом 11 сентября завершился исторический цикл, начавшийся с избрания Михаила Горбачева в марте 1985 года Генсеком ЦК КПСС. После трагедии 11 сентября вопрос о том, пылает ли в груди у Владимира Путина огонь демократии или нет, стал малосущественным. История пошла по другому пути. Каким он будет, неведомо никому. Но ясно, что бескровным этот путь не будет.

Опубликовано в газете «ТЕЛЕГРАФ» (Латвия) №№ 217-226 в 2002 году