Олег спустил тетиву, и стрела впилась ему в лоб».
Это я сам сочинил. Скажите, что почти как у Лукошина получилось? Сейчас стрелу вытащу изо лба и настрочу еще страничку прикольной прозы.
Критик Беляков уверяет, что писатель Лукошин – мастер, а, например, писатель Терехов – графоман. Учитесь, друзья, пока не поздно, чтоб не угодить в графоманы; я вот уже учусь.
Еще мне очень понравилось, как издатели пишут про Лукошина на обложке: «популярный блогер». Зашел в ЖЖ этого необычного писателя, глянул – на тот момент у него было 64 френда.
Ну что, Олег, значит, быть тебе еще и популярным писателем. Как ты того желаешь. Как ты того заслуживаешь. Ты добро, мы зло. Мы холодны, ты тепел. Мы свинарка, ты пастух. Неси людям огонь. Приходи умерщвлять нас. И кричи: «Кара-барас!»
…Я еще долго так могу писать. И он сможет.
Перепалка
Клинический реализм в поисках идентификации Заметки об одной литературной группировке
Пояснительная
По существу заданных мне гражданином редактором вопросов о «новых реалистах» хочу пояснить, что с писателем Шаргуновым С. я познакомился в 2003 году на съезде Национал-большевистской партии, где передал ему свой первый роман «Патологии» для прочтения. Шаргунов был ломкий, юный, молодой, бросал быстрые взгляды, все подмечал и, как выяснялось, помнил потом. В следующий раз мы пересеклись в одной подмосковной гостинице, Шаргунов был весел и не совсем трезв. Мы подсели за полупустой столик к одинокому небритому мужику, который что-то печатал в ноутбуке. «Работаете? Вы кто вообще? – набросал сразу вопросов Шаргунов. – Физик? Тогда сделайте нам бомбу!» – И ударил кулаком по столу так, что бутылка пива физика, подпрыгнув, упала на стол. Согласно законам все той же физики, пиво полилось вниз, на пол.
С писателем Сенчиным Р. я познакомился на литературном семинаре в Липках в 2005 году. В составе небольшой группы литераторов я пришел к нему в номер, где Роман очень страдал с бодуна и лежал лицом вниз. Я сидел на подоконнике, разливал и тостовал. На третьем тосте Роман неожиданно засмеялся в подушку моей нехитрой остроте, поднялся с кровати и сипло сказал: «Я тоже выпью». Он был в свитере и в черных брюках, в них, замечу, Сенчин ходит по сей день. Притом что он безупречно аккуратен и вообще не имеет человеческих запахов. По-моему, Сенчин мумия.
Впоследствии мы неоднократно встречались в компании писателя Сенчина Р. и Шаргунова С., иногда к нам присоединялся Елизаров М., впрочем, последний старался много не пить в нашей компании и вообще держался особняком.
С писателем Елизаровым М. я познакомился на книжной ярмарке в Москве в 2008 году, вскоре после получения им «Букера». Всякий раз, когда я видел Елизарова, его сопровождала новая блондинка. Елизаров всегда ходил с ужасным ножом на кожаном ремне и порой показывал его интересующимся. Однажды с Елизаровым пытались побороться на руках несколько моих знакомых писателей, и он поборол одного за другим четырнадцать человек. После чего я стал подводить к Елизарову охранников той гостиницы, где проходило спонтанное соревнование, и Елизаров поборол всех охранников тоже.
С писателем Самсоновым С. я познакомился в тот же день, когда Елизаров борол писателей и охранников гостиницы. Так как я считаю роман Самсонова «Аномалия Камлаева» шедевром, я немедленно предложил ему выпить, но Самсонов отказался, ссылаясь на занятость. Возможно, что ситуацию осложнило наличие рядом со мной двух возбужденных и бритых наголо нацболов, которые, указывая на Самсонова, но не глядя на него, спрашивали о нем в третьем лице: «Кто это?» С тех пор с писателем Самсоновым я не встречался.
С писателем Даниловым Д. мы познакомились по дороге в США в 2008 году. В США было уютно. Мне особенно запомнилось, как в день нашего отбытия на Родину, за четыре часа до вылета, я заглянул к Данилову в номер выпить по рюмке виски перед дорогой через океан. Литровая бутылка была едва почата. Мы опрокинули по 50 грамм, и я ушел собирать вещи. Спустившись через пятнадцать минут в фойе, я там Данилова не обнаружил, хотя было пора. Я снова поднялся к нему в номер и обнаружил, что Данилов успел в течение, максимум десяти минут выпить минимум 800 грамм виски – то есть опустошить бутылку. Чтоб, видимо, не оставлять ее в гостинице.
Удивительно, но его все-таки удалось поднять, довезти живым до аэропорта и пройти с ним (точнее будет сказать: пройти им) паспортный контроль.
Всякий раз, встречаясь с указанными писателями, мы говорили о необходимости свержения существующей власти.
Не говорили об этом только с Самсоновым, но уверен, что и он был бы «за».
О необходимости изменения существующего порядка вещей мы продолжаем говорить по сей день и очень надеемся, что рано или поздно свобода нас встретит радостно у входа и братья меч нам отдадут.
Хотя у Елизарова, говорю, уже есть оружие.
Других, кроме указанных выше, оснований для существования литературной группировки «новый реализм», к которой, говорят, мы все имеем отношение, не существует в природе.
Брошка на груди
Теперь серьезней.
«Новый реализм», как к нему ни относись, имел место, как имели место декаденты разных мастей в начале прошлого века, или почвенники во второй его половине, или, или, или. Страничка в истории литературы обеспечена, и если у власти будут наши – красно-коричневые консерваторы и прочая сволочь, – то даже три странички. А если не наши – в смысле либералы и тому подобная демократическая гнусь, – то пару снисходительных абзацев на тему «было и такое».
Выглядеть это будет примерно так (представьте себе учительницу литературы в тугой юбке и красивых очках, которая строгим голосом обращается к вам, тайно разглядывающим вырез в ее блузке).
«Новый реализм» – литературное течение, зародившееся в начале «нулевых» годов, в рамках которого работали такие писатели как С.Шаргунов, Р.Сенчин, Г.Садулаев, А.Рубанов, З.Прилепин и некоторые другие. Для «нового реализма» были характерны критическое отношение к действительности, пересмотр постмодернистских критериев восприятия социума и культуры и отчасти возврат к советскому реалистическому канону. Характерно, что С.Шаргунов выступил в качестве исследователя биографии А.Фадеева, а З.Прилепина – биографии Л.Леонова – писателей, к тому времени прочно забытых и фактически исключенных из литературного обихода. Так «новые реалисты» пытались осуществить воссоединение литературной традиции, якобы разорванной в девяностые годы.
Начало «нового реализма» относят к программной статье С.Шаргунова «Отрицание траура» (2001), расцвет его связан с выходом таких романов, как «Ура!» С.Шаргунова (2004), «Русскоговорящий» Д.Гуцко (2005), «Я – чеченец!» Г.Садулаева (2006), «Сажайте, и вырастет» А.Рубанова (2006), «Санькя» З.Прилепина (2006), «Аномалия Камлаева» С.Самсонова (2008), «Горизонтальное положение» Д.Данилова (2010).
Традиционному на тот момент «сведению счетов с прошлым» – «новые реалисты» предпочли «сведение счетов с настоящим». То есть критика советской системы в их текстах уступила осмыслению постсоветской действительности. На раннем этапе для «новых реалистов» была характерна антиревизионистская и порой агрессивно-наступательная эстетика.
Работы «новых реалистов» получили адекватное освещение в критических статьях А.Рудалева, В.Пустовой, А.Ганиевой.
К концу «нулевых» оптимистический заряд «новых реалистов» фактически исчерпал себя, что уже заметно в произведениях Д.Данилова или в романе Д.Гуцко «Домик в Армагеддоне» (2010).
Подводящим итоги краткой эпохи «нового реализма» стал роман Р.Сенчина «Елтышевы» (2011), пронизанный сумрачным настроением и навязчивой идеей безысходности и социального распада. Знаменательно, что, будучи последовательно номинирован на все крупные литературные премии («Большая книга», «Национальный бестселлер», «Русский Букер» и «Ясная Поляна»), роман «Елтышевы» так и не получил ни одной из них, что, по мнению специалистов, охарактеризовало, как скоро «новый реализм» исчерпал свои ресурсы.
Кодой эпохи «нового реализма» стала статья писателя В. Ерофеева «Отсебятина», посвященная антологии «Десятка», в которую вошли сочинения десяти наиболее известных «новых реалистов». В статье указывалось на дальнейшую бесперспективность «новореалистического» метода.
…Петров, что вы такое увидели у меня на груди?
Бородатые предтечи
На самом деле все было куда сложнее. Проще говоря: все было не так.
Для начала, новый реализм появился как минимум десятью годами раньше.
В середине восьмидесятых весь литературный процесс накрыла волна «возвращенной литературы». Соперничать с Булгаковым, Гроссманом и Шаламовым было крайне сложно, но вослед «возвращенной» могла более-менее успешно пристроиться литература «ревизионистская» – заново переосмысляющая итоги «красного века».
Тем более что многие здравствующие писатели проходили одновременно и по разряду «возвращенной» и по разряду «ревизионистской»: в России издали Солженицына, вышли «Дети Арбата» Анатолия Рыбакова, над которыми он работал давно, но издавать не решался, вернулись из-за кордона Аксенов и Войнович – сначала со своей зубодробительной литературной антисоветчиной, а потом и сами лично пожаловали. Прозвучала книга «Генерал и его армия» Георгия Владимова. Радикально переосмыслил свою собственную судьбу и судьбы Родины Виктор Астафьев в последних книгах. Даже Юлиан Семенов – и тот вдруг издал роман о Штирлице, которого, согласно незамысловатому сюжету, Сталин хочет повесить на Красной площади в ходе огромного процесса над евреями.
Забавно, что в этой волне поначалу оказался и Эдуард Лимонов (повесть «У нас была Великая Эпоха» была опубликована в 1989 году в ультралиберальном журнале «Знамя»), но потом деятели культуры быстро сообразили что к чему и наглого национал-большевика быстро отлучили от литпроцесса.
В те годы российский либерализм раскрылся во всей своей полноте, наготе и подлоте.
Демократы взяли под контроль девять десятых культурной политики, и ни в одной премии, ни в одном «толстом» журнале, ни на одной радио– или телепрограмме никогда не мог фигурировать наш брат из числа почвенников, соцреалистов и прочих печальников о русской, мать ее, душе и тому подобной материи, донской либерии, евразийской империи.
Составить зримую конкуренцию «возвращенной» и «ревизионистской» литературе смогли лишь постмодернисты, вывернувшие наизнанку все соцреалистические смыслы и квазисмыслы: Пелевин, Сорокин, Ерофеев. Своеобразные, скажем так, трупоеды (причем, если в этом слове заменить «ед» на «еб», смысл существенно не изменится).
Как борцы с советской властью, по меткому выражению философа Александра Зиновьева, целились в коммунизм, а попали в Россию, так же и постмодернисты: целились в соцреализм, а потоптали русскую гуманистическую традицию в целом.
Что, впрочем, было более чем востребовано.
Если закрыть глаза и попытаться представить российскую литературную ситуацию тех лет, то отчего-то видится голливудский трэш про вампиров и прочих кровавых уродов: еще пять минут назад приличные молодые люди вдруг бросились рыть могилы, извлекать мертвецов, рвать их на части, разбивать головы и пожирать чужие мозги.
Однако, как ни странно, в те же годы появилась и целая генерация молодых реалистов: Алексей Варламов, Василий Голованов, Владислав Отрошенко, Олег Павлов, Михаил Тарковский, Антон Уткин. Одновременно пришли в литературу Алексей Иванов, Александр Кузнецов-Тулянин, Олег Ермаков, Александр Терехов, которые, в сущности, вполне могли числиться по тому же разряду.
Все они работали в жанре плюс-минус реализма, писали о современности, хранили верность поруганной гуманистической традиции и понемногу, исподволь, пытались говорить о таких странных вещах, как «вера», «почва», «Бог».
Тут бы и объявить критикам реалистический реванш. Критик Павел Басинский, писавший как раз тогда об этой генерации, и манифест бы придумал, и все было бы, как подобает в истории литературы.
Тем более что реалистов извода девяностых более-менее приняли к либеральному двору, Павлову так даже «Букера» дали. Условие у принимающей и банкующей стороны было, по сути, одно… ну в лучшем случае два: никак не выражать своих симпатий к советскому проекту, а лучше выражать антипатию и как-нибудь пореже говорить про всякую там русскую душу, «а то мы знаем, чем это пахнет».
Но внятной истории у «новых реалистов» в девяностые не случилось: они так и остались на периферии читательского внимания.
Почему? Те «новые реалисты», будучи чуждыми хоть «левому», хоть «правому» радикализму, отбились от патриотического лагеря, объединившегося вокруг журналов «Наш современник», «Москва» и газеты «Завтра», но так и не прибились толком к «Новому миру», «Знамени» и «Новой газете», куда их хоть и допускали, но далеко не в качестве фаворитов. Больно бородатые.
Да и время было не самое подходящее для критического реализма. Время больших мыльных надежд.
Дубль два
В итоге истории пришлось делать второй круг.
К началу «нулевых» для появления очередной реалистической поросли возникло несколько предпосылок.
Во-первых, несколько поизносилась идея пресвятого либерализма, зато по поводу советского проекта оформилась некоторая ощутимая общественная ностальгия.
Во-вторых, возник запрос на новое государственничество и прочий патернализм, что вскоре выразилось в появлении того самого человека, которого Борис Николаевич, уходя, попросил «беречь Россию».
В-третьих, – поверьте, это немаловажно, – выросло целое поколение людей, которые не просто читали Эдуарда Лимонова и чуть в меньшей степени Проханова с Мамлеевым, но и предпочли их, навскидку, Аксенову и Войновичу. То есть харизму, браваду и окрашенный в красно-коричневые цвета нонконформизм предпочли замечательным буржуазным ценностям.
Важную роль сыграло появление премии «Национальный бестселлер», которая наконец взорвало упорядоченную ситуацию тихого и милого либерального гетто.
Ну и, наконец, какому-то количеству читателей захотелось чего-нибудь свежего, не все же потреблять продукт с гнильцой (помните, к слову, что русская красавица в одноименном романе Виктора Ерофеева всегда несколько припахивала? Это показательно).
Безусловно, те, кто позже стали называться «новыми реалистами», ни сном, ни духом об этом не ведали.
Да и никто тогда об этом знать не мог.
Все получилось случайно, сослепу, на ощупь.
В 2001 году Шаргунов получил премию «Дебют» за первую свою повесть «Малыш наказан» и передал ее денежное содержание Лимонову, задержанному в Алтайском крае и препровожденному в Лефортово. Между прочим, Лимонову инкриминировали попытку устроить в Казахстане вооруженный переворот.
В том же году появилась повесть «Ногти» Михаила Елизарова, жившего тогда еще в Харькове. Он, впрочем, вскоре переедет по гранту в Германию – прочтя «Ногти», немцы всерьез подумают, что появился еще один писатель про звероватых русских, но, когда прочтут роман “Pasternak”, жестоко обломаются и Елизарова побыстрее выдворят.
Роман Сенчин к тому времени уже активно публиковался.
Что до Садулаева, Рубанова и прочих, включая меня, никто еще о литературе не помышлял, и все занимались своими личными делами.
Появившийся тогда, как я бы сказал, манифестецкий текст прозорливого Шаргунова «Отрицание траура» («Я повторяю заклинание: новый реализм!» – сказал он там) касался, в общем, едва ли не его одного – кроме самого Сергея, отрицать траур, постмодернистское пересмешничество и прочее наследие веселых девяностых было, по большому счету, некому.
Требовалось еще какое-то время для накопления смыслов.
В 2003 году премию «Национальный бестселлер» выиграли молодые писатели Гаррос и Евдокимов с романом «Голово <ломка>» – и это было уже то, что надо: жестокая и драйвовая история про убийство банкира, ребята замечательно перетрясли русский язык и буржуазный дискурс, и разом выбили целое облако пуха и пыли. Одни чихали от смеха и радости, другие – от раздражения. Одни называли их книжку «глотком свежей крови», другие – «томиком мата».
В 2005 году разом появились первые чеченские повести Садулаева и его «Радио Fuck», Гуцко получил «Букер» за роман «Русскоговорящий» (и, знаменательно, глава жюри Василий Аксенов отказался вручать ему премию, потому что хотел отдать ее своему товарищу Анатолию Найману), плюс ко всему вышел мой первый роман. В 2006-м стал известен Рубанов.
В 2007 году критики Рудалев и Пустовая начали всерьез писать о «новом реализме», а критик Беляков отрицать его существование, что, собственно, и стало окончательным подтверждением, что он есть. Потому что у нас в литературе вообще принято отрицать как раз то, что уже имеет место.
Поначалу к «новым реалистам» относили старожилов литературных семинаров в Липках, отбывших там лет по пять каждый, – Дмитрия Новикова и Александра Карасева.
Они вроде бы тоже работали в реалистическом жанре, отдавали дань традиции и тому подобное. Но в чем-то это была уже устаревшая модель – хронический антисоветизм, характерный для всех вышеназванных, отсутствие нерва социальной раздражительности, да и сама манера поведения в литературе быстро вывели их за пределы новой генерации.
«Новых реалистов» в том виде, о котором здесь идет речь, характеризовали веселая агрессия, бурное социальное ребячество, привычка вписываться в любую литературную, а часто и политическую драку, и вообще желание навязчиво присутствовать, время от времени произносить лозунги, уверенно считать давно поделенное литературное пространство своей вотчиной.