Зато политическим своим оппонентам, особенно мертвым, Евтушенко время от времени, прямо скажем, грубит. Походя бросает о Николае Минском, авторе первых революционных стихов: «Скучающая барыня, мечтающая, чтоб ее изнасиловали».
А у вас есть мечта, Евгений Александрович?
В аннотации к Волошину Евтушенко раздумывает: «Петр Великий – первый большевик, плотник и палач. Большевики тоже палачи, но плотники плохие – все сломалось».
Ах, как мощно. Не в бровь, а в глаз. Все сломалось: и турбина, и табуретка, и мозг.
В аннотации к Якову Шведову, автору «Орленка», Евгений Александрович считает своим долгом заявить, что «…это были не орлята, это была власть стервятников».
Как только самому Евтушенко глаз не выклевали Бог весть.
В запале Евтушенко произносит совсем уж нелепости, например, о поэте Вадиме Стрельченко: «…красный флаг, воспетый им, не спас его от фашистской пули».
Остапа несло. При чем тут сами фашисты, действительно.
Или еще об одном сочинителе, которого посадили уже после смерти Сталина, Евтушенко пишет: «…даже в спокойные времена совдепия следила за тем, чтобы в концлагерях поэты не редели».
Опять остается лишь поразиться, как же ж самого Евтушенко не посадили в концлагерь. По краю ведь ходил, по самой кромочке. И он, и Роберт Рождественский, и Вознесенский Андрей.
Глеба Горбовского, который ностальгирует по советскому времени, Евтушенко вразумляет: «Разве ты забыл, как то время било нас милицейскими сапогами под дых?»
Било и било Евгения Александровича под дых, а в промежутках, устав размахивать сапогами, вручало премии Государственные, Ленинские, а также им. Ленинского комсомола. Заодно было выпущено в свет несколько миллионов экземпляров книг самого Евтушенко. И под дых ему, и под дых.
Само собой, составитель насовал в антологию целую свору бездарей семидесятых и восьмидесятых годов рождения, писавших о «красных бесах» и тому подобном ходовом в те годы товаре. И несчастного, застреленного во время путча, Евтушенко тоже не забыл. Хотя стихи у него, конечно… Ну да ладно.
Естественно, если кто из крупнейших поэтов века принимал и даже воспевал советскую власть – скажем, Дмитрий Кедрин (Евтушенко в каком-то уже, право слово, бреду уверяет, что Кедрина зарезали в электричке подручные Сталина), Слуцкий или Асеев, – это, как позже удалось выяснить автору антологии, происходило в силу неких роковых недоразумений. Они, например, катастрофически недопонимали то, что Евтушенко неожиданно постиг в конце восьмидесятых годов.
Что до советских стихов самого Евтушенко, то он объясняет их появление своей молодостью.
Между прочим, поэму «Казанский университет» Евтушенко написал в двадцать семь лет. Лермонтов уже год как не жил, а Евтушенко все в мальчиках колобродил.
Когда ж вы повзрослеете, Евгений Александрович?
С другой стороны, если человеческую жизнь можно было б, как песочные часы, перевернуть, то все, что понаписано им в этой антологии, Евтушенко при иных обстоятельствах мог бы объяснить своим почтенным возрастом: «Старый был, ничего не соображал уже».
Вы находите, что я без должного уважения говорю о замечательном стихотворце и светлом человеке?
Просто я очень люблю советского поэта Евтушенко. За любовь обидно.
Русская поэзия. XXI век Составитель Геннадий Красников (М. : Вече, 2010)
Вышла в свет антология «Русская поэзия. XXI век». Ничего предосудительного в этой затее нет – необязательно ждать еще девяносто лет, чтоб отчитаться. Были бы стихи хорошие у хороших поэтов – а так подобную книгу можно было издавать хоть в 2001 году.
Составителем стал поэт и публицист Геннадий Красников, в свое время уже выступавший составителем антологии поэзии XX века. Собственно, кому как не Красникову этим заниматься: он в свое время двадцать лет совместно с Николаем Старшиновым работал редактором альманаха «Поэзия». Трудно даже представить, сколько тогда через его руки прошло поэтических сочинений. Поэзию и поэтов он знает или, по крайней мере, знал. Что немаловажно – и сам Красников поэт воистину одаренный. Когда мне в руки попало его избранное «Кто с любовью придет…», выпущенное несколько лет назад, я охнул: есть еще, право слово, кому на всех основаниях наследовать Рубцову, Тряпкину и Кузнецову.
Какие-то красниковские строчки западают в сердце так, что потом не вытравишь их никакой кислотой. Так и живешь с их звучанием внутри, порой произнесешь вслух и прислушиваешься: от них будто идет тихое сердечное эхо.
В общем, оснований для того, чтоб быть уверенным в качестве проделанной Красниковым работы, более чем достаточно.
Том получился увесистый, под пятьсот страниц, с яркой (и даже слишком) обложкой.
Составлена антология не без оригинальности: сначала идут двенадцать стихотворений, написанных в начале XX века (Случевский, Фофанов, Бунин, Блок и др.), потом еще по несколько стихотворений четырнадцати поэтов конца века, не доживших до XXI столетия, – от Тряпкина до Башлачева; этот раздел называется по строчке Владимира Соколова «Я устал от двадцатого века…»
Что касается второго раздела – смысл в этом есть: календарно не дожив до наших дней, несколько поэтов предвосхитили век грядущий. Отчего, правда, туда Бродский не попал, никак не объясняется.
Но в случае с классиками Серебряного века задумка составителя представляется хоть и допустимой, но все ж таки сомнительной: а отчего ж тогда не поместить в антологию и тех, кто писал в начале XIX, XVIII, XVII?.. Или Жуковский связан с нашим временем меньше, чем Фофанов?
В основной раздел – XXI век – вошло 312 поэтов.
Огромную антологию я прочел за один присест – а вернее сказать, за один перелет плюс ожидание в аэропорту. Ожидания самолета вообще не заметил, а в самом самолете блаженствовал: почитаю-почитаю да в иллюминатор гляну: там снежная Родина моя уплывает…
Когда первое – взахлеб – насыщение прошло, стал разбираться со своими ощущениями.
Я оказался по-хорошему удивлен тем, что, даже читая современную поэзию лет, наверное, с девяти, я все-таки открыл здесь для себя несколько имен: суровый фронтовик Михаил Борисов, Игорь Меламед с пронзительной подборкой стихов, Владимир Берязев, Елена Лапшина, Александр Леонтьев…
Красникова, безусловно, стоит отнести к так называемому патриотическому, почвенному направлению русской поэзии, однако при первом приближении показалось, что более-менее баланс соблюден и поэты, группирующиеся вокруг «Нашего современника», «Москвы», «Литературной газеты», не вытесняли поэтов… э-э-э… несколько иного круга.
Каждый раз хорошело на душе, когда встречал отличные подборки то Алексея Кубрика, то Виталия Пуханова, то – куда без него – Дмитрия Быкова…
Однако ж надо признать, что в антологии все-таки наблюдаются некие обидные перекосы.
Нет, то, что Губермана не будет, я сразу как-то догадался. Не будет «справа» Игоря Иртеньева (хотя в лучших своих вещах он давно уже не столько иронист, сколько лирик, если не сказать – трагик), а «слева» не окажется Евгения Нефедова (хотя и он ни разу не «патриотический куплетист», а в некотором роде поэтический летописец эпохи). И Степанцова не будет, и Орлуши тоже…
Ну и ладно, простим. У каждого из названных своя публика наличествует, причем в серьезном количестве, а в число творцов «высокой поэзии» они не очень стремятся.
О том, что Эдуарда Лимонова составитель ни за что не включит в антологию, я знал еще до ее выхода: мы обсуждали эту тему. «Я не считаю Лимонова поэтом», – отрезал Красников. Бродский считал Лимонова поэтом, Губанов считал, Сапгир считал, даже Евтушенко считает, а Красников – нет. Ну, Бог ему судья. Лимонов переживет и это.
Сложные отношения у Красникова с рок-музыкой. В предисловии к антологии он несколько раз бьет под ребра Гребенщикова, противопоставляя замороченному на Востоке гуру – нашего, череповецкого, от земли и березок Башлачева. (СашБаш, прямо скажем, почитавший и любивший Б Г, с таким противопоставлением наотрез бы не согласился, но не будем углубляться в тему.)
Пришлось обойтись без рокеров, тем более что БГ категорически отказывается называть себя поэтом. Но присутствие в антологии Игоря Кормильцева и Егора Летова никак бы ее не обеднило б, а? Да и в недавнем именно что поэтическом сборнике Юрия Шевчука есть настоящие стихи.
Но опустим, опустим: послам рок-н-ролла и так славы хватило – и при жизни, и по ее завершении, даст Бог, гул благодарности не стихнет.
И барды как-нибудь обойдутся, тем более что, к примеру, Розенбаум и Митяев – поэты, прямо скажем, не самые лучшие. Единственно, надо признать, что Михаил Щербаков на голову выше 99 из каждой сотни современных стихотворцев; но Щербакова не только Красников не замечает; Щербаков, будем надеяться, привык.
И барды как-нибудь обойдутся, тем более что, к примеру, Розенбаум и Митяев – поэты, прямо скажем, не самые лучшие. Единственно, надо признать, что Михаил Щербаков на голову выше 99 из каждой сотни современных стихотворцев; но Щербакова не только Красников не замечает; Щербаков, будем надеяться, привык.
Однако, захлопнув том, я стал одно за другим вспоминать почтеннейшие имена, без которых эта антология обойтись бы не должна никак.
Где Юрий Кублановский, прошу прощения? А Владимир Алейников, он что? Может, оба, наряду с Лимоновым, не прошли как бывшие «смогисты», которым в альманах «Поэзия» был вход заказан?
Смотрю дальше: Бахыта Кенжеева тоже нет. Может, это такая шутка?
Или недоразумение?
Но недоразумения посыпались одно за другим.
Олег Хлебников куда завалился? Туда же, куда и Евгений Бунимович?
Где Александр Городницкий? Ему тоже гитара помешала пройти в антологию? Грифом зацепился за дверь? Но он как поэт издается уже добрые полвека.
А Борис Херсонский? Ян Шанли? Виктор Куллэ? Юрий Арабов? Александр Шаталов? Галина Климова в чем провинилась? Тимур Кибиров, с позволения сказать, совсем никуда не годится?
Может, некоторые из названных – поэты слишком, так сказать, «справа»? Ну так и Станислава Куняева в антологии тоже нет. Скажут, что он почти не пишет последнее десятилетие. Ну, восемь строк для антологии нашел бы?
Уже внутренне осознавая, что не было, не было и его – и все-таки надеясь, что, может, пропустил, пролистнул, не заметил, – я судорожно отлистал антологию к алфавитному указателю авторов и не нашел… Льва Лосева.
После смерти Бродского и Кузнецова Лосев, безусловно, был одним из крупнейших поэтов современности и наряду, скажем, с Владимиром Костровым обеспечивал русской поэзии то, что мы в данном случае безо всякой иронии назовем «полет нормальный»: есть одно крыло, есть крыло второе – земля под нами, небо над нами.
Лосев умер недавно, и свой уголок для него найдется даже в стостраничном изборнике мировой поэзии за все века, что люди слагают стихи, – а вот тут не нашлось. А?
Нет, друзья, так не годится.
Повернем к поколению тех, кто, земной свой путь пройдя за середину и чуть перейдя этот рубеж, во многом определяет сегодня лицо русской поэзии.
Опять я кинулся в алфавитный указатель.
Хорошо, Воденникова составитель не любит, он еще в предисловии предупредил, что Воденников «гламурный». Поплыли без него, куда деваться.
Алина Витухновская – потерялась. Иван Волков – отчислен. Линор Горалик – не отмечена. Александр Кабанов – нет такого. Вера Павлова, ау? Не отзывается. Дмитрий Сваровский – отсутствует. Евгений Чигрин – позабыт-позаброшен.
Я ведь не называю всех тех, кто пишет и публикуется, я называю имена, в литературном сообществе, как бы так сказать, очевидные. То есть если есть очи – эти имена видно.
И, право слово, в антологии не помешали бы ни Андрей Василевский, ни Дмитрий Кузьмин: в контексте, что называется, литпроцесса они не последние люди, что ни говори.
К поэтам молодым – как наличествующим в антологии, так и отсутствующим – такого строгого счета не предъявишь: появившихся в последние годы не заметить куда проще, чем Лосева или Кабанова.
Но Ербола Жумагулова все ж таки стоило разглядеть, его хорошо видно. А еще Данилу Файзова заметно, Никиту Иванова, Арсения Гончукова, Василия Чепелева, Бориса Ильина, Екатерину Соколову, Наталию Боеву…
Как случилось, что их не увидели всех: и взрослых, и мужающих, и юных?
Давайте по порядку разбираться.
Если присмотреться к биографическим справкам, предваряющим авторские подборки, замечаешь одну вещь: среди молодых авторов что-то подозрительно много выпускников Литинститута. Если посмотреть на тех, что родились начиная с 1981 года, то из семнадцати восемь учатся в Лите.
Слов нет, Литинститут – заведение легендарное, и многие живые классики отучились там. Но отчего-то кажется, что здесь другая история. Дело в том, что составитель антологии доцент Лита. Может, тут разгадка? Как тут не выбрать, когда молодые авторы сами перед глазами. Из них и набрали новейших поэтов, чтоб далеко не ходить. Или нет?
Но отчего ж так незамысловато выглядит сплошь и рядом финальная часть антологии, и, разрази меня гром, кто, прочтя стихи Наташи Загорской, скажет, что для нее место в антологии должно быть, а для всех мною вышеназванных, включая Лосева, – нет?
Автор этих строк тоже получил в антологии место, да сразу с несколькими стихотворениями, – что, в моем понимании, и дает мне некоторое право написать отзыв. При ином раскладе меня могли б обвинить в зависти и обиде: но какая тут зависть, когда хочется, как в переполненной электричке, привстать и уступить свое место тем, кому и положено на нем находиться.
Отдельным словом хочется упомянуть о «географии» антологии: да, там представлены авторы из десятков городов России, и даже США, Канада, Израиль прислали своих гонцов.
Но въедливый читатель некоторые особенности все равно обнаружит.
Наверное, это естественно, что из 312 поэтов 169 имеют отношение к Москве: или родились там, или живут, или жили. Призыв «В Москву, в Москву!» актуален по сей день, и если не все, то большая часть самых лучших, самых сильных, самых амбициозных стремится в столицу (если не довелось там родиться, конечно).
Но все равно кажется грустным, что поэтов из русских деревень в антологии можно пересчитать на пальцах одной руки, да и многие города, имеющие, между прочим, писательские организации, представлены в лучшем случае одним поэтом, в худшем – никем.
Вот, скажем, согласно антологии, в Рязанской области живет один поэт, еще один в Архангельске, а в Мурманске и Омске нет никого. Может, мне не стоит преувеличивать: и наличие города, и даже писательской организации в нем еще не есть повод подозревать, что там хорошие поэты найдутся (впрочем, на рязанщине есть как минимум еще Валерий Самарин, а в омской земле – Юрий Перминов).
Но на определенные мысли наводит тот факт, что в противовес иным малопоэтическим местам Оренбургская представлена целой делегацией – из Оренбуржья пришло в антологию сразу 14 поэтов.
Вполне возможно, что Оренбург на всех основаниях претендует на звание новой поэтической столицы. Но не исключается и тот факт, что Геннадий Красников, родившийся в Оренбургской земле, несколько лучше знает ситуацию в тех местах; что, впрочем, вполне нормально, разве нет?
Может, не столько география и Литинститут повлияли на выбор, а несколько иные вещи?
В антологии очевидно внимание составителя к нескольким темам. Это хаос и ужас, ожидающий нынешнюю Россию. Это не столь давний распад СССР. Это православие. Это взаимоотношения русского человека с его русской Родиной. Это смерть.
Поэту Геннадию Красникову вышеназванные темы не чужды, и по сердечному созвучию своим мыслям он, как нам кажется, и отбирал стихи других поэтов.
Поэты, которых вышеназванные темы волнуют чуть меньше или совсем не волнуют, явно рисковали быть вычесанными из антологии.
И тем более их не ждало ничего хорошего, если эти темы волнуют их как-то, что ли, неправильно. Например, если наши геополитические трагедии их не то что не мучают, но даже несколько радуют.
Нисколько не сомневаюсь в верности известных слов о поэте, которым можно не быть, и гражданине, которым быть необходимо. Мало того, уверен, что всякий истинный поэт гражданином быть обязан вдвойне, если не втройне, – иначе нечего голос подавать.
Вместе с тем мне всегда казалось, что истинные почвенники должны быть куда более широки во взглядах, что их извечные оппоненты, всевозможные, свят-свят-свят, либералы и модернисты, если не сказать похуже.
У Сергея Есенина хватало ума и вкуса дружить (а порой и по-дружески ссориться) не только с Клычковым и Орешиным, но и с Шершеневичем да Мариенгофом. Неужель мы с тех пор так оскудели в своих пристрастиях?
В антологии слишком много интонационно схожих стихов, написанных будто бы одним автором.
Это, между прочим, два разных человека. А вот еще два разных, только один из них в «мерседесе», а другой – в окне.
Остается только надеяться, что первый автор (который на «мерседесе») не имеет в виду под облезлым бомжом второго автора и едет, в конце концов, даже не в бордель напротив собеса, а хотя бы в сам собес.