Письма о письме - Чарльз Буковски 10 стр.

ой.

в общем, я написал эти новые стихи за последние 2 недели, и может случиться, что человек за 2 недели просто не способен сочинить слишком много хороших стихов. Я в это не верю. Я верю, что необходимо то, что необходимо, вам решать. к несчастью или счастью, с каждым проходящим днем я больше и больше чувствую свою силу, с каждым проходящим годом, конечно, есть мелкие затишья, когда я искренне подумываю убить себя и очень близко к этому подхожу, особенно с похмелья. однако это, вероятно, общее место для большинства из нас. – ох, это был БРАМС! – черт, я не знал, что он писал такую паршивую фортепианную дрянь… о, и еще знайте – про Эзру П., просто не могу читать «Кантос»; от них голове моей больно, не всасываются толком. что со мной не так? может, просто до усрачки обезумевшее эго? вместе с тем какое-то равновесие, похоже, есть. например, на работе, в клетке, я крупный парень – 235 фунтов, легкий, не спорю, почти 50, я знаю, что по большей части себя проссал – эта банда меня точно урабатывает – я лишь смеюсь – они не схватывают – один парень меня даже обвинил в том, что я хуесос – я лишь рассмеялся – приходится смеяться над их гневом – это прекрасно, злобно и мощно – произведение Искусства – мне они в радость и все же меня от них тошнит – главным образом потому, что там все та же чертова тенденция – они никак не могут спрыгнуть с тенденции бить-ненавидеть, а это утомляет… утомляет.

в общем, я сделал открытие, что сопроводительные письма к подаваемому материалу почти всегда означают, что материал скверный. в общем. так или иначе, этот двор пьян. я живу в последнем дворе трущоб в Голливуде. они тут пьяные день и ночь. лесбиянки стараются быть женщинами. женщины пытаются быть лесбиянками. все вот это вот. мне в дверь барабанит 28-летняя девушка и каждый день пишет мне по 7-страничному письму. раньше она танцевала с 8-футовой коброй. или то был боа – констриктор? На самом деле я не так безумен, как кажется, и мне нравятся тишина, пьянство, бега и глядеть на женские ноги в чехлах из тугого нейлона, как они взбрасывают тонкие лодыжки и заглядывают к себе в остатки душ и моей души собственными своими глазами…

конечно, бля, надеюсь, что в этом вы найдете стихотворение-другое; если нет, верните то, что вам не подойдет, или все целиком. отказ хорош для души. душа моя нынче мул.

1970

Приведенное ниже вступление было первоначально опубликовано в «Dronken Mirakels & Andere Offers», переведенных Белартом на голландский, но по-английски никогда не печаталось.

[…] «Вступление»

Оглядывая эти стихи – говоря попросту и, быть может, мелодраматично: они были написаны моей кровью. Сочинялись они из страха и напускной храбрости, и безумия, и незнания, чем заняться еще. Они сочинялись так, как стояли стены, не подпуская врага. Сочинялись, покуда стены падали, и они пробивались и захватывали меня и давали мне понять что-то о священном зверстве моего дыханья. Нет никакого выхода; никак не победить в моей отдельно взятой войне. Каждый мой шаг – это шаг по преисподней. Я думаю, что дни плохи, а потом настает ночь. Ночь настает, и милые дамы спят с другими мужчинами – с теми, у кого лица, как у крыс, лица, как у жаб. Я пялюсь в потолок и слушаю дождь или звук ничто и жду своей смерти. Эти стихи вышли из такого вот. Из чего-то вроде. Я не останусь совсем один, если хотя бы один человек на свете их поймет. Эти страницы – ваши.

[…] моя надежда – на то, что «Полынное обозрение» протянет столько же, сколько и ты. Я наблюдал за журналами где-то с конца 30-х, поэтому не могу отвечать за «Взрыв» или раннюю «Поэзию, журнал стиха». Но «Полынное» я бы поместил на вершину вместе со старым журналом «Рассказ», «Изгоем», «Акцентом», «Декадой», это очень определяющая сила в формировании живой и значительной литературы. если это звучит напыщенно, пусть. ты проделал убойную работу.

дай-ка я сверну себе покурить. вот. да, я понимаю твое желание не слышать ничего от прима-д., но мне хотелось бы, чтобы ты знал – я не п. д. ты мог слышать про меня какое-нибудь говно и мерзости, но я тебе советую на сплетни внимания не обращать. Я и впрямь одиночка, всегда таким был, и лишь потому, что у меня опубликовали несколько мадригалов, это не значит, что я намерен меняться. Мне никогда не нравились люди литературного склада, ни тогда, ни теперь. Я выпиваю со своими квартирными хозяйкой и хозяином; я пью с бывшими з.-к., безумцами, фашистами, анархистами, ворами, но литературных ко мне не подпускайте. господи, как же они скулят и не кончают, сплетничают и плачут, и сосут. есть исключения. одно – Ричмонд. в нем нет никакой херни. я готов выпить со Стивом 5 или десять банок пива, и он никогда не выступит с какой-нибудь прискорбной литературной дрянью, да и ни с какой дрянью. слышал бы ты, как он смеется. но есть и другие типы. много других типов. маменькины сынки. торговцы. рекламщики. слабаки. сосуны. злобные маленькие телята. […]

да, я подторговываю через машинку и кисть, какого хуя. и это отличная жизнь – и я ее сделал, пиша и рисуя ровно так, как мне этого хотелось. сколько еще я продержусь и не утопну, не знаю. ты предлагаешь $10 за 2 стиха, чертовски любезно. ну, поскольку я приторговываю, как насчет срезать пополам? как насчет $5 за 2 стиха? справишься? это будет $20 за 8 стихов, по публикации. причина, почему я торгуюсь, не только в ребенке – ибо это слезовыжимательная история, в итоге, хоть я ее и взаправду люблю – но трудно печатать в сволочном ряду, знаешь. в общем, Мэлоун, если сможешь 20, я возьму 20, когда угодно, ладно?

[…] Не могу согласиться с тобой насчет замысла словаря для романа [ «Почтамт»], но, если настаиваешь, давай сделаем, продолжаю выписывать слова. Мне кажется, большинство этих понятий очевидны, даже для постороннего. но я вполне рад, что ты, вероятно, намерен сделать роман, поэтому я пойду на компромисс, если необх. Хотя я действительно думаю, что словарь произведет удешевляющее и коммерческое воздействие. Подумай сам еще немного.

[…] Насчет «Почтамта», я обнаружил место с «идеальным английским», что (которое?) меня беспокоило. Если хочешь дать его так, ладно. Но я сразу же ушиб об него большой палец на ноге, и оно могло остаться в первоначальной рукоп. Стр. 5:

3-я строка: «и мне ничего не платили». Как это слишком манерно. «и мне не платили» кажется не таким манерным. однако как угодно. как ни гляну на роман, он смотрится все лучше. кажется, мне сошло с рук то, что я намеревался, – то есть не проповедовать, а просто записывать. ага, мило будет, если мы заполучим права на экранизацию и оба разбогатеем, как делить будем, 50/50? твой контракт. так и вижу тебя в большом кабинете со штатом на полной ставке. а я в старой хижине в горах живу с 3 юными девушками одновременно. ах, грезы!

[…] про «Почтамт» у меня много проволо́чек от Джона Мартина, который парень хороший, но чересчур многим занят одновременно. он утверждает, что я написал «Почтамт», покуда был немного не в себе – в этот переходный период после того, как бросил одиннадцатилетнюю пахоту. ну, это правда, я пошел вразнос. он уверяет, что это хороший роман… может, даже замечательный, но у меня времена там вразнобой и причастия висят, все вот это вот. он утверждает, что должен выправить там грамматику, а потом сделать сколько-то машинописных копий. я с таким не согласен. Думаю, читаться он должен точно так, как написан. Джон сделал для меня много хорошего, но в нем есть и много квадратного. он этого не призна́ет, но все писатели, которых он печатает, кроме одного, не больно-то опасны или новы; они вполне благонадежны, но Мартин зашибает деньги, так что хер там… это что-то доказывает, он даже хотел, чтобы я написал что-то вроде словарика в начале, где объяснялись бы какие-то почтовые понятия. я к этому не был готов и попытался его разубедить, но он написал в ответ и объяснил, что это мне просто скверно, потому что я на скачках проиграл. этот человек относится ко мне почти как к какому-то идиоту. раз вечером я выступал в программе на радио, и он мне позвонил и попытался внушить, что мне следует там ГОВОРИТЬ. «слушай, Джон, – пришлось мне ему сказать, – кто из нас Буковски?» но писателям приходится мириться с такой редакторской штукой; она не стареет, вечна и неправильна.

Джон говорит, что хочет придержать «Почтамт», пока не продадутся «Дни [скачут прочь, как дикие кони по горам]». говорит, что, когда выходит новая книжка, перестает продаваться старая, поэтому нам сейчас надо подождать. «Уверяю тебя, – пишет он, – что немцы не возьмут “Почтамт” в его нынешнем виде». что это за чертовня? никто не правил грамматику в «Заметках [старого козла]». я с ним подписал договор, и у него опцион на мои следующие 3 книги, поэтому вот. и я не думаю, что он намерен выпускать куда-то машинописные копии, пока не будет готов сам сделать книгу на английском. конечно, если я никуда не денусь, и вы с Мельцером никуда не денетесь, я отправлю машинописную копию вам и паре других людей, и после этого мы можем надеяться на то, что ее кто-то примет и мы поторгуемся? господи. и мне придется прошерстить весь этот вариант с исправленной грамматикой и вернуть в него немного себя. он утверждает, что книга выйдет Осенью или Зимой, или как-то, но мне отчего-то кажется, что дело затянется. книги, которые он издавал, пока что были вполне безопасны, а в «Почтамте» много ебли и воплей, а также, вполне возможно, безумия. думаю, она лучше «Заметок», и я писал короткие пулеметные главы в надежде придать ей живости и темпа и чтоб избежать романной атмосферы, которую терпеть не могу.

Джон говорит, что хочет придержать «Почтамт», пока не продадутся «Дни [скачут прочь, как дикие кони по горам]». говорит, что, когда выходит новая книжка, перестает продаваться старая, поэтому нам сейчас надо подождать. «Уверяю тебя, – пишет он, – что немцы не возьмут “Почтамт” в его нынешнем виде». что это за чертовня? никто не правил грамматику в «Заметках [старого козла]». я с ним подписал договор, и у него опцион на мои следующие 3 книги, поэтому вот. и я не думаю, что он намерен выпускать куда-то машинописные копии, пока не будет готов сам сделать книгу на английском. конечно, если я никуда не денусь, и вы с Мельцером никуда не денетесь, я отправлю машинописную копию вам и паре других людей, и после этого мы можем надеяться на то, что ее кто-то примет и мы поторгуемся? господи. и мне придется прошерстить весь этот вариант с исправленной грамматикой и вернуть в него немного себя. он утверждает, что книга выйдет Осенью или Зимой, или как-то, но мне отчего-то кажется, что дело затянется. книги, которые он издавал, пока что были вполне безопасны, а в «Почтамте» много ебли и воплей, а также, вполне возможно, безумия. думаю, она лучше «Заметок», и я писал короткие пулеметные главы в надежде придать ей живости и темпа и чтоб избежать романной атмосферы, которую терпеть не могу.

Не пойми меня неверно, Джон прекрасный человек, но я чувствую, тут он немного боится публиковать эту книгу. она куда скорей грубая, чем литературная, и я думаю, подсознательно он опасается, что она ему испортит реп. вот поэтому у нас все так – дохло и затхло, и я себя чувствую запертым. […]

Кстати, я только что продал 3 или 4 главы из романа грязным журнальчикам, один на днях вышел; уже расплатились и остальные. это было еще до того, как я отправил машинопись Мартину, а это как отправлять кого-нибудь из своих детей в ебаные могилы. в общем, я перепечатал эти рассказы прямо по машинописи и не услышал ни единой жалобы на болтающиеся причастия. вот честно надо отправить это письмо Мартину, а не тебе, но он же только с отцовским советом полезет. я даже сказал ему как-то: «Господи, ты ведешь себя, как мой отец». А потом сказал ему: «Может, я тебя должен назвать соавтором “Почтамта”».

«О, нет-нет, ты не понимаешь. Я не меняю тебе стиль или что-то. Я хочу, чтобы ты пробился, какой ты есть. Но уверяю тебя, что немцы ни за что…»

«Да, отец».

«Слушай, я тебе звонил, Буковски, но тебя никогда нет дома. У тебя там гулянка или ты на лошадках играешь?»

«И то, и то».

Вот такие дела, Карл, довольно сальная липкая муть. У меня там есть сцены, где парню на задницу валятся цветочные горшки, когда он ебется, это взято из моей жизни. моей жены. грязная халабуда на горке, с мухами и собакой-идиотом. часть книги. моя жена блевала, пока жевала жопки китайских улиток, а сам я верещал: «У всех жопки есть! Даже у деревьев есть жопы, только ты их не видишь!» так далее и так далее.

мне парень позвонил. «Я прочел этот кусок в грязном журнальчике. это из вашего романа?»

«ну».

«Господи, это смачно! Когда роман выходит?»

«Есть технические закавыки».

«Скажите им, чтоб выпускали. Жду не дождусь».

«Боюсь, – говорю я ему, – придется». [«сказал» – ха ха ха! добавлено от руки] […]

ладно, наверно, я сегодня вечером слишком много ною. я же просто какой-то парень из Андернаха. что, как кто-то мне сказал, сраный квадратный городишко. ну, поставь тогда и Андернах мне на вид. Андернах – болтающееся причастие, сухая пизда, муха в воде со льдом… Но я там родился, и когда кто-то говорит «Андернах», я ухмыляюсь и говорю: «ну». пускай меня за это повесят. вот и все дела.

По мне, так некоторые члены «Женского освобождения» пытаются подвергнуть цензуре свободу самовыражения, такой цензуре, что превосходит даже честолюбивые стремленья каких-то городских, окружных, штатовых и правит. групп осуществлять ее в тех же целях и теми же методами. Мужчина может написать рассказ про еблю или даже паршивых женщин и не быть при этом женоненавистником. Сестрам следует понимать, что ограничения, налагаемые на определенные формы письма, в конечном итоге ведут к контролю и ограничению всех видов письма, за исключением тех, что избраны каким-то санкционированным органом. Писателю необходимо позволять касаться всего. Селина обвиняли в антисемитизме, а когда его спросили о некоем пассаже: «Тяжелая поступь еврея…» – он заявил: «Мне просто не нравятся все люди. В данном случае вышло так, что это еврей». Некоторые группы чувствительнее к упоминаниям себя, чем другие. Некоторые люди возражают против того, чтобы ими пользовались как моделями. После своего первого романа Томас Вулф не мог вернуться домой. Только потом. Пока его не оправдали и не одобрили критики. Пока он денег не заработал. Только тогда родня стала гордиться, что попала в его романы. Творение не выдерживает ограничений. Скажите сестрам, чтобы трусики себе не парили. мы все нужны друг другу.

не о чем писать. я подвешен за яйца. рассказы возвращаются с той же скоростью, с какой я их пишу. все кончено. само собой, остались стихи. но за жилье стихами не расплатишься. мне очень погано, вот и все. писать нечего. надежды нет. шанса нет. финиш. Нили пишет, что повсюду видит «Заметки старого козла» и «Пингвин 13». «Заметки» теперь переводят на немецкий, хорошая рецензия вышла в «Der Spiegel» – это такой немецкий «Ньюзуик» – тираж один миллион, но, несмотря на все это, мое барахло мог бы написать и Джек-Потрошитель. продолжать очень трудно. сегодня первый чек за 2 месяца – паршивые $50. Рассказ для грязного журнальчика про парня в психушке, который перелезает стену, садится в автобус, дергает тетку за сиську, спрыгивает, заходит в аптечную лавку, хватает пачку сигарет, закуривает, сообщает всем, что он Бог, затем дотягивается, задирает на маленькой девочке платье и щиплет ее за попу. наверно, таково и мое будущее. финиш финиш финиш. Хэл, мне фигово. писать не могу.

[…] Мне приходится бухать и играть, чтоб оторваться от пишущей машинки. Не то что я не люблю этот старый механизм, когда он правильно работает. Но знать, когда идти к ней, и знать, когда от нее уходить, – в этом весь фокус. На самом делен я не хочу быть профессиональным писателем, я хочу писать то, что хочу писать. иначе все это впустую. Не хочу выглядеть праведником; тут ничего праведного – скорее как эдакий Морячок Пучеглаз. Но Пучеглаз знал, когда шевелиться. Как и Хемингуэй, пока не начал разговаривать о «дисциплине»; Паунд тоже говорил о том, чтобы делать «работу». говно это, но мне повезло больше, чем им обоим, потому что я работал на фабриках, и бойнях, и на скамейках в парке и знаю, что РАБОТА и ДИСЦИПЛИНА – непристойные слова. Я знаю, что они означают, но для меня игра должна была быть другой. это же как хорошая женщина: если ебать ее по 3 раза в день, 7 дней в неделю, обычно особого добра не принесет. все должно быть обустроено. конечно, я помню одну, так с ней оно работало. само собой, мы пили вино и голодали, и нам нечего было делать, только тревожиться из-за смерти, и квартплаты, и стального мира, поэтому у нас так получалось. (Джейн.) но теперь я так стар и уродлив, и девчонки уже редко приходят ко мне, поэтому остались только лошади да пиво. и еще ждать. обслуживать смерть. обслуживать пишущую машинку. легко быть умником и блистательным, когда тебе 20. Я таким не был, потому что всегда был по-своему довольно-таки недонормален. теперь я крепче и слабее, но раз у меня сейчас лезвие у горла, мой это выбор ИЛИ нет, он есть, вовсю. и жизнь я сильно никогда не любил; в основном она была очень грязной игрой. родился с раскладом помереть. мы всего-навсего кегли, друг мой. […]

Гай Уильямз пробовал выкачать средства из факульт. английского на читку. Одену дали $2000. остальным обычно от 3 до 500. бедняга Уильямз, должно быть, огреб вагон дерьма. английский фак. не захотел Буковски. лады, может, они и правы. у меня по английскому две «двойки» в Городском колледже Л.-А. так или иначе, Уильямс добыл $100 из средств фак. Искусств, чтобы устроить мне поэтическое чтение! Надеюсь, ему это не подгадит. по-моему, я тебе говорил, что читки для меня – чистейший потный ад, но я выскользнул ездить и продаваться, когда отложил в сторону эти проклятущие письма на почте, а за жилье вместо меня никто платить не будет, потому что я предпочитаю весь день валяться, пить пиво и слушать Шостаковича, Генделя, Малера и Стравинского. поэтому я и читаю. моя последняя читка, ун-та шт. Калифорния в Лонг-Биче, я сперва проблевался, затем читал, а на стол падали капли моего пота, и я стирал его кончиками пальцев. но тут другая часть меня, что дает мне выдержать до конца. Ну, если Оден стоит 2 штуки, может, он нас чему-то научит. вероятно, как устроить себе пиздец.

Рассказ, о котором ниже говорит Буковски, – «Христос под шашлычным соусом», опубликованный в таблоидной газете в 1970 г.