Уставился Григорий на Оснат, глаз оторвать не может. Видит перед собой чистой воды бриллиант, и в лучах его взгляда сверкают драгоценные грани и не тускнеют от горячего взора. Гриша ослеплен красотой Оснат. Полюбил ее с первого взгляда, и все смотрел на нее, а сердце его страшно колотилось в груди. А что чувствовала Оснат, нам, конечно, неведомо, но для предположений основания есть, ибо не заметить его восхищенного взгляда она не могла.
Отпировали молодые баре, покинули трактир и уехали восвояси. Григорий сам не свой, вся душа всколыхнулась, мысли в голове путаются. Явился домой и с порога выложил все отцу.
— Отец, я нашел свою суженую. Я полюбил и хочу жениться!
— Кто она, избранница твоего сердца, сын мой?
— Дочь трактирщика, отец.
— Но ведь трактирщик еврей! Ложись, Гриша, спать. Не иначе, переусердствовал ты сегодня с друзьями. И впрямь, пора мне тебя женить, оболтуса. Довольно уж погулял.
На утро, однако, когда мысли Григория, казалось, должны были бы проясниться, отец услышал от сына все тот же бред. Крутой отцовский отказ был ответом неразумному бездельнику.
Лишенный надежды, юный влюбленный слег и таял день ото дня. Вердикт доктора был жесток для страдающего отца: если не уступить сыну — умрет от любви.
***Стал помещик думать, как горю помочь. «Дам сыну благословение. Но устрою так, чтобы решение мое заблаговременно и невзначай дошло до трактирщика. Тот, небось, еще меньше меня хочет такого брака. Евреи — народ хитрый и изворотливый. Узнает в чем дело, непременно изобретет трюк и расстроит свадьбу. Пусть воюют другие! Зато мой простак останется с отцовским благословением и не солоно хлебавши. А мне того и надо».
Гриша пирует с друзьями на радостях. Скоро, скоро явится он к отцу Оснат просить руки дочери. Да, что там просить — требовать, коли в руках у него письменное благословение всевластного родителя его, самого помещика. А тем временем, тайно подосланный барином человек доложил трактирщику о намерениях Григория.
— Господи, милосердный, за что такое горе мне!? — возопил хозяин трактира, узнав о беде, — жена, скорей сюда, послушай–ка, что нас ждет!
— Думай, думай, как выпутаться из беды, — сохраняя хладнокровие, отвечает супруга.
— Ведь как берегли, глаз не спускали с нее, и вот поди ж ты…
— Будет причитать, давай думать вместе.
Думали, думали и придумали.
***Вот приехал жених свататься. Во дворе трактира полно народу. Одни евреи кругом. Нарядные, веселые. Музыка играет.
— Заходи, молодой барин, уважь наш праздник, выпей с нами чарку, — кричит трактирщик Григорию, а лукавую улыбку в усах прячет.
— Какой праздник сегодня у евреев? — спрашивает жених
— Свадьба у нас, дочку замуж выдал. Раздели нашу радость.
Побледнел Гриша. Отшатнулся. «Опоздал», — подумал. И ушел прочь.
А трактирщик дождался, когда гости разойдутся, и призвал к себе в комнату новоиспеченного мужа.
— Спасибо тебе, дружище, — сказал трактирщик и, озираясь, сунул в карман зятя перевязанный крест–накрест маленький сверток.
Новым родственником хозяина трактира стал его давнишний друг — пожилой, вдовый и бедный меламед из соседнего города, за гроши учивший ребятишек Святому писанию.
— Мы с тобой берем грех на душу, приятель, — сказал меламед другу и тестю.
— А отдать дочь в жены христианину — не грех? Мы грешим оттого, что несчастны. Из двух грехов я выбираю меньший, — возразил трактирщик и значительно поднял вверх указательный палец.
— Поживешь у меня несколько дней. Отдельная комната для тебя приготовлена. А там, с Божьей помощью, раввин рассмотрит ваше с Оснат дело, и получите развод, — добавил хозяин трактира.
— Да, да, с Божьей помощью, — криво усмехаясь, заметил меламед, имеющий репутацию человека праведного.
План трактирщика удался на славу. Живя в доме тестя, новобрачный ни разу не уединился со своей молодой красавицей женой. И не искал уединения, ибо уговор и деньги — дороже пустяков. А потом, как и было задумано, к делу притянули раввина. И тот, под давлением законных и диктующих недвусмысленное решение причин, развел молодоженов.
— Ай да трактирщик, ай да хитрец, еврейская голова! — радостно воскликнула Голда.
— Не торопись, Голда, послушаем лучше, что нам скажет реб Арон, — урезонил жену раби Яков.
И рассказчик продолжал.
Не долго торжествовали два отца, два хитреца. Неведомо как, но дошли до Григория все детали краткого супружества Оснат. И по справедливости и без предрассудков пришел он к счастливому выводу, что, в сущности, ничто не препятствует ему взять в жены возлюбленную им девицу. «Прочь сомнения! Осторожность в любви губит счастье», — сказал Гриша своей избраннице.
И сговорились промеж собой Оснат и Григорий, и сбежали вместе, и поженились.
— Ой, Боже! — не удержалась от восклицания Голда и в ужасе закусила нижнюю губу, — наверное, мучил негодяй бедняжку, беспутную эту, а потом обманул и бросил!
— Нет, Голда, — сказал реб Арон, — от многих людей доходили вести, что поселились молодые в большом столичном городе, подальше от знакомых глаз, и жили в любви и счастье.
— Трудно поверить. Что их роднит, реб Арон? — возразила Голда и вытерла слезы, — да и живут они одни, а счастье в одиночестве — неполное счастье.
— Кто рассудит, Голда, что доставляет счастье в любви: то, что нам известно, или то, чего мы не знаем? — загадочно возразил реб Арон, рискуя нейтралитетом рассказчика. Затем продолжил.
Итак, Оснат сбежала. Пришла беда. Трактирщик разодрал на себе одежды, и объявил дочь свою умершей, и сидел дома положенные дни траура. Да и помещик горевал не меньше.
Со временем притупилось отцовское горе. Частенько заходит помещик в трактир. Усядется за стол. Трактирщик сядет напротив. Жена его, как прежде сказано, щедро наполнит тарелки отменной едой и доверху нальет водку в стопки. Мужчины пьют. Едят. Молчат. «Родственные души. Осел об осла трется», — думает хозяйка.
— Есть новости? — спросит помещик.
— Никаких, — ответит трактирщик.
— Скажи жене, пусть снова нальет.
— Сам налью.
На этом реб Арон закончил рассказ. Хасиды сидят, задумавшись. Верить или не верить? Хорошо или плохо кончилась сказка? Вопрошающе смотрят на раби Якова. А тот благодарит рассказчика и просит его передать привет своему другу раби Меиру — Ицхаку, цадику из города Добров.
На Бога надейся — не оплошаешь
В одном местечке евреи были поделены на две партии. Одна половина — хасиды, а вторая половина к хасидам пока не примкнула. Хасидов возглавлял, как положено, горячо любимый и почитаемый ими цадик, ответная любовь которого распространялась не на одних лишь его обожателей, но на всех евреев местечка (и не только местечка). Раби полагал, что хасидами неизбежно станут все его местные единоверцы, ибо притягательность правоты неодолима. Ну, а те евреи, что еще не открыли свои души чистому потоку новых идей, продолжали, как их отцы, деды и прадеды молиться в старой синагоге и весьма ценили и уважали своего мудрого раввина. Любопытно, что цадик и раввин были большими друзьями. Возможно, не принципы, а лишь различие темпераментов удерживало жизнелюбивого цадика и основательного раввина на их неодинаковых позициях.
В пользу оптимистического прогноза цадика касательно прибавления полку хасидов говорил тот факт, что год от года раввин все больше завидовал другу и его питомцам, наблюдая всегда веселую и никогда не сомневающуюся в благополучном исходе любого дела братию. В жизни, однако, результат бывает противоположным прогнозу мудреца. Поживем — увидим.
— Больше простой веры, больше надежды на Бога, — говаривал другу цадик.
— И это, милейший, ты говоришь мне, раввину, денно и нощно изучающему Святые книги! — с притворной обидой возражает раввин.
— Не кипятись, дружище! Есть у меня один хасид, что живет в селе на окраине нашей волости. Он — арендатор у помещика, и никогда не торопится отдавать долги хозяину, хоть и знает какие кары грозят должнику. Ибо уверен он, что Бог не оставит его и поможет в самую последнюю минуту. Вот уж много лет надежда на Господа выручает его. Не хочешь ли познакомиться с ним?
— Много лет, говоришь? Это убеждает. Чем дольше мы смотрим назад, тем яснее видим, что ждет нас впереди. Непременно поеду и погляжу своими глазами на небывалое чудо — храброго арендатора, что не боится своего злодея–хозяина, — сказал на прощание раввин.
***— Это ты и есть тот самый арендатор, вечный должник у своего хозяина и отчаянно смелый хасид, не страшащийся изверга помещика? — с такими словами обратился раввин к арендатору, входя в дом.
— Не знаю, что слышал ты обо мне, уважаемый раби. Сейчас ты мой гость, и прошу за стол. Ужин как раз поспел. Правда, женушка? — обратился хозяин к раввину и к жене, хлопочущей у печи. Женщина приветливо улыбнулась гостю и, не отвечая на вопрос мужа, принялась накрывать на стол.
— Не знаю, что слышал ты обо мне, уважаемый раби. Сейчас ты мой гость, и прошу за стол. Ужин как раз поспел. Правда, женушка? — обратился хозяин к раввину и к жене, хлопочущей у печи. Женщина приветливо улыбнулась гостю и, не отвечая на вопрос мужа, принялась накрывать на стол.
— Цадик рассказывал о тебе с восхищением, вот я и приехал познакомиться с исключительным представителем вашего хасидского товарищества, — сказал проголодавшийся в дороге гость и с довольным видом занял место у стола.
— Я — не исключение, я — как все наши. За ужином и поговорим. А тем временем, что ты совершаешь молитву и омываешь руки, дорогой раби, на белой скатерти появится все лучшее, что есть в доме.
Расселись за столом гость, хозяин, его жена и дети. За трапезой разговорчивый хасид рассказывал о своем житье–бытье и, наконец, подошел к настоящему моменту.
— Я должен хозяину две тысячи золотых. Вот продам собранный с арендуемых мною полей урожай зерна, что хранится в хозяйских амбарах, и отдам долг.
— Сколько же времени тебе осталось до уплаты? — спросил гость.
— В запасе у меня целая неделя — бездна времени.
— Всего неделя? И ты весел и спокоен? А если за неделю не найдется покупатель? Я слышал, помещик твой жесток чрезвычайно и не терпит ни дня просрочки. Может за долги и дом забрать и в тюрьму упрятать. Не лучше ли, чем ждать чуда, поискать покупателя самому? — сказал раввин и тут же пожалел о своих словах, видя, как побледнела женщина, и притихли детки.
— Я помещика не боюсь. Жестокость обручена со страхом, а во мне страха нет. Я надеюсь на Бога. Оставайся у меня, дорогой раби, поживи неделю и сам все увидишь. Спасение придет в последнюю минуту. Господь ни разу не оставлял меня на произвол лютого хозяина все те многие–многие годы, что мы здесь живем. Я не ошибаюсь, женушка?
— С радостью приму приглашение, — сказал раввин и покосился на упорно молчавшую женщину.
На утро арендатор отправился осматривать поля, а гость расположился с книгой в саду возле дома. Послышался стук лошадиных копыт на дороге. Всадник на коне остановился у ворот.
— Где хозяин? — зычно закричал разодетый по–лакейски наездник.
— Муж в поле, — сдавленным голосом тихо ответила жена арендатора.
— Эй, ты, любезная, передай своему Хаиму, что хозяин послал меня напомнить — срок уплаты долга через неделю ровно, до захода солнца. А просрочит хоть час — пусть пеняет на себя! — выпалил слуга и умчался, так что пыль столбом.
Тут расплакалась жена хасида, и дети заголосили, на мать глядя.
— Почтенный раби, вот уж третий год живем мы здесь и арендуем землю у помещика, — сквозь слезы обратилась она к раввину, вызвав его удивленный ответный взгляд.
— К несчастью, — продолжала она, — мне не передается мужнино спокойствие. В позапрошлом году у мужа не было денег к сроку уплаты, да помещик как раз в это время выдавал замуж дочь. Пока они там гуляли в имении — о долге забыли. Тут нашелся покупатель зерна. Хоть и опоздали на неделю, но хозяин на радостях и не заметил. А в прошлом году хлынули проливные дожди, река разлилась, мост смыло, и помещик не добрался до нас. Тем временем, что вода спадала и мост новый наводили — удалось продать зерно. Опоздали на полмесяца, да отговорились наводнением. Что нас в этом году ждет, раби? — спросила жена хасида и на глаза ее вновь навернулись слезы.
— Надо надеяться на лучшее. Бог даст, все устроится, — успокаивает гость бедную хозяйку, сам не слишком уверенный в своих словах.
Вернулся домой хасид, и гость пытается пробудить в нем беспокойство: мол, надо искать покупателя, чрезмерная уверенность ведет к беде. Даже помощь свою предлагает. Но арендатор и слушать не хочет. «Бог не оставит меня. Чем крепче вера, тем счастливей судьба», — отвечает.
За день до срока уплаты долга, когда покупателя все еще нет, а тревога в доме стала невыносимой, снова раздался топот копыт, и снова примчался на коне господский слуга.
— Где арендатор? — злорадно завопил все тот же лакей.
— Муж в поле, — со страхом произнесла женщина.
— Напомни своему Мойше, что последний срок уплаты долга — завтра с заходом солнца — выкрикнул всадник и скрылся.
Настало утро, последний день. Стук в дверь. На пороге стоит мужчина. Это — проезжий купец, хочет купить зерно. Хасид многозначительно смотрит на жену и на раввина. Арендатор и покупатель торгуются. Купец дает одну тысячу золотых, арендатор требует две тысячи. Каждый стоит на своем. Ни один не уступает, и купец уходит. Арендатор, сохраняя спокойствие, как ни в чем ни бывало, отправляется в свой ежедневный сухопутный круиз по полям. На этот раз гость, не справляясь с волнением, следует за хозяином.
До захода солнца остался один час. Вдруг кто–то окликает наших героев. Оглянулись — их догоняет повозка, а в ней все тот же купец, держит в руках мешок.
— Эй, хасид, стой! Повезло тебе! — говорит купец, — бери свои две тысячи золотых, все арендаторы в округе зерно продали, кроме тебя покупать не у кого, — сказал купец, протягивая мешок с деньгами.
— Давай сюда золотые, купчина, да пойдем скорей к помещику — я долг ему отдам, а ты зерно заберешь, — промолвил арендатор, не обнаруживая ни радости ни волнения.
— Ну, что я тебе говорил, почтенный раби!? Пойдем с нами, познакомишься со славным моим хозяином. До захода солнца успеем, если поторопимся, — продолжал хасид, обращаясь к раввину.
— Ты, хасид, в рубашке родился, да и я тоже. Не удрал бы я давеча от разбойников — не вернуть бы тебе долга, а мне — головы не сносить, — сказал купец.
***— Милости прошу! Я слышал, ты побывал в гостях у моего хасида? Рассказывай! — обратился цадик к своему старинному другу раввину, который, пройдя в горницу, уселся поудобнее на стуле.
— Ты прав был, друг. Воистину он удивил меня уверенностью и спокойствием, этот арендатор, — сказал раввин.
— Он расплатился с помещиком?
— Я чрезвычайно тревожился, бедная жена его была в панике. Казалось, не миновать беды. Покупатель явился в последний момент. Слава Богу, все кончилось хорошо. Твоему хасиду улыбнулось счастье, но он думает иначе. Воистину, удача сама слепа и любимцев своих ослепляет, — сказал раввин.
— Да пойми же, друг, что не в удаче здесь дело. Что удача? Случай, случайность. Хасид не на случайность надеется, а на Бога, и не ошибается. Урок многих лет подтверждает его правоту. Согласна со мной, женушка? — сказал цадик, обращаясь к раввину, а затем к жене, появившейся на пороге горницы.
Два взгляда на звезды
— Пора по домам, евреи! Кончились на сегодня сказки, — сказал раби Яков, цадик из города Божин, своим хасидам, сидящим за знаменитым на всю округу огромным столом в горнице в его доме. И то верно: время к полночи близится, раби устал рассказывать, да и у жены его Голды уж глаза слипаются.
— Раби, ты сегодня в ударе, одна сказка лучше другой, не всякий раз на исходе субботы нам выпадает такая удача. Расскажи последнюю, хоть самую короткую сказку! — словно малые ребятишки запросили в один голос хасиды.
Раби Яков удовлетворенно улыбнулся: кто из нас не любит похвал?
— Ну, что ж, разве что самую короткую? Так и быть, слушайте. А тебе, Голда, я подам чаю — приободрить тебя, — сказал цадик, собственноручно налил чаю из самовара, поставил чашку перед утомленной своей супругой и принялся рассказывать.
***Жила в еврейском местечке бедная и немолодая уже вдова. Сваты терпели неудачу за неудачей и никак не могли найти подходящую пару для одинокой женщины. Вот и получалось, что не на кого ей было опереться, кроме как на единственного сына.
Беда, однако, с этим парнем. Сверстники его женаты и детей имеют, а этот все над книгами сидит, из дома носу не кажет. Людей боится, что ли? Два занятия у него: то Святое Писание читает, то мечтает. А ночью иной раз выходит во двор и глядит на звезды, словно разговаривает с ними. Никакую работу делать не умеет, все из рук валится. В общем — ненормальный сын у вдовы. Соседи так и говорят о нем: сумасшедший. Имя его — Шмулик, хотя некоторые называют его Шломик, а кое–кто, не стесняясь, говорит Шломиэлик. Почета большого ему, понятно, не положено. Но Шмулик человек незлобивый, обижаться не умеет. «Это без имени человек — не человек. Какая разница, Шмулик ли, Шломик ли? И то и другое — имена», — с мудрым спокойствием говорит себе юноша.
Может ли бедная вдова в старости на такого сына полагаться? А ведь вдовы — самые незащищенные существа на свете.
Не с кем Шмулику поговорить — ни одной родственной души в местечке. Люди с утра до вечера заняты тем, что добывают хлеб насущный. Или ссорятся, или завидуют, или козни друг другу строят. В крайнем случае любят. И никому нет охоты слушать, что вычитал Шмулик, и как объяснил необъяснимое и как истолковал неистолкованное. Не любят люди мечтателей. И оставалось ему, безумному, глядеть на звезды и разговаривать с ними.