Во второй — мартовской — хронике «Нашей общественной жизни» предполагалось развитие идеи своеобразной «самокритики», которая была тезисно заявлена в журнальном тексте в заключении первой хроники. Не появившаяся в печати первоначальная редакция окончания ее содержала развернутую критику «мальчишества» — за неумелое обнаружение своей «силы», «себялюбивую брезгливость мысли», мешающую «прикоснуться к действительности», к «жизни текущей», и негибкую тактику, которая «отталкивает… союзников и разлучает с массой». Проявив суровый реализм в оценке исторического момента, Салтыков стремился не только дать здесь разбор уроков поражения, но и поставить вопрос о практических путях революционно-просветительской деятельности в изменившейся политической ситуации.
Однако и во второй хронике Салтыков вынужден был отказаться от обсуждения указанной проблематики. К такому решению его побудил, по-видимому, сложный сплав мотивов — вынужденных («никто меня и не пустит») и добровольных («если мальчишки уже получают выговоры, то зачем же мне соваться еще со своими выговорами»), тем более что эта «критика, обращенная к себе и своим»[125], не имела ничего общего с «выговорами» реакционно-либеральной публицистики.
В мартовской хронике развита и углублена тема, затронутая в первой статье цикла: исследование «благонамеренности» в специфически литературном ее проявлении.
Главный объект сатирического анализа Салтыкова — «картонная литература», рожденная «картонной жизнью» — бесплодно-либеральной шумихой «глуповского возрождения». Разоблачению подвергаются «теория» этого «направления» и его «творческая» практика. В хронику введена серия пародий на разные образцы «картонной литературы».
Продолжая добролюбовскую линию, Салтыков утверждал, что «картонная литература», движимая не передовым мировоззрением, а мелким «благородством чувств», «никогда не размышляет, в каком отношении находится частный факт к целой системе», «преследует какие-то пылинки», «замахивается обухом… на комара». «Благородство чувств» — поверхностное восприятие освободительных демократических идей 60-х годов. Это — удешевление идеала, когда глубина исследования «основ жизни» подменяется разговорами о внешних разрозненных приметах злободневной «прогрессивности» (воспевание труда в воскресных школах, права женщины на свободу чувств и т. д.). «Картонная литература» превратила благородные чувства в новый штамп. Именно поэтому она легко исчерпывает свою «куриную неприязненность к куриному злу» и оказывается «лишь ближайшим шагом к благонамеренности».
Завершается мартовская хроника фельетоном «Тревоги „Времени”» — первым развернутым выступлением Салтыкова против журнала Достоевских, позиций которого он коснулся вскользь уже в январско-февральской хронике (см. стр. 21). Причиной этого выступления явились анонимные статья и заметка Ф. М. Достоевского «Необходимое литературное объяснение по поводу разных хлебных и нехлебных вопросов» и «Молодое перо» («Время», 1863, № 1 и 2). В «Необходимом литературном объяснении…» «полемика с направлением»[126] «Современника» еще была замаскирована такими конкретными намеками, которые давали возможность отнести статью преимущественно к «Искре». Салтыков принял на себя и удар, нацеленный против «Искры». Редакция «Искры», в свою очередь, поддержала «Современник»[127].
Основным предметом завязавшегося спора был вопрос о направлении «Времени». Едва ли не все периодические органы 60-х годов бросали журналу Достоевских обвинение в «желании служить и нашим и вашим»[128]. О «неопределенности самой мысли», лежавшей в основании «Времени», писал позже Н. Н. Страхов[129]. В идейных схватках тех лет Достоевский упорно искал для журнала «третий путь», стремился встать над борющимися партиями, оставаясь неподвластным ни реакционным, ни революционным «догмам». Салтыков показал объективные тенденции неизбежного дальнейшего движения органа, не имеющего твердой платформы[130].
Повод для заглавия фельетона — «Тревоги „Времени”» — дал общий тон многих выступлений этого журнала: постоянные глухие упоминания об окружающей его «вражде», «недругах» и «кознях».
Подробнее о полемике Салтыкова с журналами Достоевского см. ниже, раздел «Журнальная полемика», а также в т. 5 наст. изд., стр. 622–625.
мальчишество в настоящую минуту подвергается иным выговорам и выслушивает иные наставления…— Имеются в виду репрессии — аресты, суды и ссылки, — обрушенные правительством в 1862–1863 гг. на многих участников революционного движения.
…все званые, а нет избранных…— Перифраза евангельского текста: «…ибо много званых, а мало избранных» (Матф., XX, 16).
Бесплодная смоковница — образ из евангельской притчи (Матф., XXI, 18; Лук., XIII, 6–9).
…благородство чувств есть один из… ядов нашей литературы…— «Благородное направление» противопоставлялось либеральной критикой «отрицательному направлению» «Современника». По предположению С. С. Борщевского, Салтыков имеет здесь в виду выступления критика «Времени» Н. Н. Страхова, который писал: «Наша литература почти исключительно руководствуется благороднейшими чувствами» (С. С. Борщевскии. Щедрин и Достоевский. История их идейной борьбы, М. 1956, стр. 40). Аналогичная мысль высказывалась и в «Отечественных записках» (см., например, А. Ленивцев (А. В. Эвальд). Русская литература — 1862, № 10, стр. 232).
Возможно ли написать… не чуждую вопроса о воскресных школах физиологию? — Салтыков, по-видимому, воспринимал воскресные школы для народа в общем ряду с либеральными культурническими «начинаниями», хотя эти школы и были организованы при участии революционной интеллигенции и были закрыты летом 1862 г. правительством.
…человек, сожалеющий о падении откупов…— Откупная система, дававшая частным лицам монопольное право виноторговли в определенной местности, была отменена с января 1863 г.
…безличные Машеньки… Вертяевы… графини Клавдии Алексеевны…— Под «Машеньками», возможно, подразумеваются наделенные этим распространенным именем героини рассказов, повестей и сцен «с направлением», которые заполонили беллетристический отдел «Отечественных записок» (см. А. Ивин. Не судьба — 1862, № 1; А. М. Иванов, Гладиатор нашего времени — 1862, № 4; А. Суворин. Отверженный — 1863, № 1, и др.). Вертяев — персонаж комедии Ф. Н. Устрялова «Слово и дело». Салтыков дал уничтожающую характеристику этого героя в статье «Петербургские театры» (т. 5 наст. изд., стр. 163–181). Графиня Клавдия Алексеевна действует в комедии И. Л. Гринберг «Бедная племянница», о которой идет речь ниже.
Напишу здесь несколько примерных повестей. — В пародиях Салтыкова высмеяны типические черты массовой журнальной беллетристики, но угадываются и ее конкретные образцы. Так, в «повести» «Маша — дырявое рубище» очевидны отголоски двух романов, которые Салтыков рецензировал в № 1–2 «Современника» за 1863 г.: «Немного лет назад» И. Лажечникова и «Приключения, почерпнутые из моря житейского. Воспитанница Сара» А. Вельтмана. В первом действует приемная дочь купцов Патокиных Дуня, которая «под конец открывает», что она — дочь «благородных родителей», и выходит замуж за разорившегося Володю Патокина. В другом «идет дело о каком-то русском князе, который законную и любимую свою дочь отдает на воспитание… повивальной бабке… и все это наконец открывается» (см. т. 5 наст. изд., стр. 307, 321). В пародийном «очерке из народного быта» — «Полуобразованность и жадность — родные сестры» — иронически отмечено пристрастие, например, Н. Успенского (см цикл его рассказов, опубликованный в «Отечественных записках», 1863, № 1) к скрупулезному описанию быта мелкого сельского духовенства, медлительным бессвязным диалогам, обильным диалектизмам.
Что ты, Дуня, приуныла... — распространенный вариант народной песни (см. «Песни, собранные П. В. Киреевским». Новая серия, вып. 2, №№ 1713, 1727: «Что ж ты, Маша, приуныла, / Призадумавшись сидишь?»)
…«Театральные закоулки»… «Испорченные жизни»…— Имеются в виду: «Уголки театрального мира. Очерки нравов» Ив. Е. Чернышева (ОЗ, 1862, №№ 9-11) — сентиментальное повествование о скитаниях бедных артистов; его же комедия «Испорченная жизнь», которая «произвела решительный фурор» в сезон 1861/62 г., так как «ловко» эксплуатировала тему женской эмансипации (А. И. Вольф. Хроника петербургских театров, т. III, стр. 23).
Комедия… И. Л. Г. — Автор комедии «Бедная племянница» — некая Изабелла Львовна Гринберг. Пьеса впервые была представлена весною 1862 г. любителями, роль Ольги исполняла сама Гринберг («СПб. ведомости», 1863, № 4 от 5 января). В сезон 1863 г. комедия шесть раз прошла на Александрийской сцене.
Впервые — С, 1863, № 4, отд. «Современное обозрение», стр. 375–402 (ценз, разр. — 20 апреля). Рукописи и корректуры не сохранились.
Содержание апрельской хроники определяют вопросы о политической роли дворянства, о положении помещиков в послереформенной России, об их взаимоотношениях с крестьянами.
Требования «справедливости» к «ущемленному в правах» дворянину, сетования о его «потерях», прославление его «самоотверженности» в ходе реформы, жалобы на «неблагодарность» крестьян заполнили к началу 1863 г. страницы консервативной печати: «Высшее сословие, дворянское сословие совершило для блага бывших своих крестьян точно подвиг»[131], «дворянство… приносит значительные жертвы общему делу»[132]. Между тем «крестьяне в самых заботливых облегчениях, в самых щедрых уступках, делаемых помещиками, видят какую-то ловушку»[133], а литература «тешится… над помещиком»[134].
Дворянские идеологи в своих газетно-журнальных выступлениях, книгах, проектах преследовали цель, точно сформулированную Б. Н. Чичериным: «Когда одна поддержка здания исчезла, надобно укрепить его на новых столбах, иначе оно рано или поздно обрушится»[135].
Реставраторские стремления крепостнических кругов привлекали серьезное внимание «Современника»[136]. Но бороться с этой тенденцией было трудно: «правительство как-то особенно зорко следит, чтобы не были задеты в литературе помещики», — отмечал «Колокол»[137].
Салтыков дал бой крепостническим претензиям, воспользовавшись появлением в «Русском вестнике» известных писем А. А. Фета «Из деревни»[138]. В них начавший хозяйничать с помощью вольнонаемного труда и столкнувшийся с трудностями Фет изливал свое негодование на новые порядки — менее «удобные» для землевладельца, чем крепостные формы взаимоотношений.
Апрельская хроника открывается теоретическим вступлением, разъясняющим понятие «справедливости».
Отстаивая «ясность действий», Салтыков доказывает, что в демократическом понимании «справедливость» есть свободный анализ «внутренней сущности» всех тенденций и идеалов современного общественного развития и «постановка тех выводов, которые естественно из этого анализа вытекают», то есть выводов революционных. Для представителей «привилегированной правды» (официально-дворянской идеологии) «справедливость» означает, в сущности, «снисходительность» к «несправедливости», иначе говоря — примирительно-апологетическое отношение к наследию крепостничества в пореформенной жизни.
Салтыков последовательно сопоставил два диаметрально противоположных взгляда на пореформенные отношения помещиков и крестьян: с точки зрения «привилегированного идеала» и в свете «новых идеалов», «новых истин». Защита и обоснование этих «новых истин» — демократических, социалистических, — которые, «несмотря на свою непризнанность, все-таки… действительно истины», занимает в хронике немало места. Писатель ответил здесь на многочисленные попытки скомпрометировать положительную программу русской демократии как бесплодное «теоретизирование» «кабинетных изучателей западных воззрений»[139], которое «никакого применения в действительности иметь» не может[140].
Практическое средство устранения социальных противоречий в пореформенной России консервативно-либеральные круги усматривали в так называемом «сближении сословий». «Слияние сословии и равенство прав… постоянно лежали в основании наших народных понятий… Доказательством тому служит быстрое развитие их с той самой минуты, как рухнуло крепостное право. Перегородки с каждым днем все падают заметнее и решительнее, и недалеко то время, когда не останется от них и следов»[141]. «Чуть только началось у нас… свободное столкновение интересов общества и народа… как тотчас же и началось повсеместно сближение народа и общества… Этого только слепой теперь не видит»[142].
Тема «сближений» и «общений» переходит в апрельскую хронику из «Глуповского распутства», предназначавшегося для майской книжки «Современника» за 1862 г. и запрещенного цензурой (см. т. 4 наст. изд., стр. 211–244, 553–564). В заключительной части апрельской хроники много прямых текстуальных перекличек с «Глуповским распутством»: мотив безнадежного одряхления «старческого организма» крепостников «Сидоров Сидорычей», которые пытаются «отыскать подновки» в «сближениях» с «непочатыми родниками» народной стихии; образно-бытовые эпизоды, раскрывающие опыты подобных «заигрываний».
Основная мысль Салтыкова заключается в том, что реформа не отменила коренной противоположности в материально-правовом положении помещиков и крестьян, а «общительные мечтания» являются попыткой «устройства» такой «неестественной комбинации», которая «обеспечивала» бы сохранение эксплуататорских порядков, закрепляла реальное социальное неравенство дворянина и «мужика» при внешней видимости всесословного единства интересов.
…«вы забываете, что нельзя же все вдруг!» — вот наиболее употребительная формула…— Такая формула характерна для либеральной публицистики. С. С. Громека, например, писал: «Прогрессистам захотелось перестроить весь общественный порядок… и все это сделать в одну минуту, без пособия самых необходимых прав» («Современная хроника России». — ОЗ, 1862, № 11, стр. 9). Подобное же обвинение в адрес революционных демократов было высказано и Ф. М. Достоевским, которого, может быть, и имеет здесь в виду Салтыков: «У них же все разрешено и вдруг, — писал Достоевский в «Необходимом литературном объяснении». — «У меня это вдруг», — говорит Хлестаков. Какой-нибудь вопрос, вроде того: как, например, устроить на будущей неделе счастье всего человечества, для них так же легко разрешить, как, например, высморкаться» («Время», 1863, № 1, стр. 32).
…кротки, как голуби, и мудры, как змеи…— слова Иисуса, обращенные к апостолам (Матф., X, 16).
У него <«Русского вестника»> есть свой собственный взгляд и на прогресс, и на зундскую пошлину, и на польские дела, и даже на поджигателей…— На эти темы катковский журнал, в разной связи и по разным поводам, высказывался неоднократно. По-видимому, Салтыков иронизирует над претензией «Русского вестника» формулировать руководящие принципы по всем вопросам как внешней, так и внутренней политики. Непосредственно указанным темам посвящены: 1) статья «Кое-что о прогрессе», в которой Катков утверждал, что «прогресс только там, где… вся сила прошедшего сохраняется в настоящем» («Русский вестник», 1861, т. 35, октябрь, стр. 109); 2) высказывания журнала по поводу отмены, по международному соглашению 1857 г., пошлины, взимавшейся Данией в течение ряда столетий за проход судов через Зундский пролив, и рассуждения о «выгодах», которые обещает это российским «землевладельцам» (там же, 1857, т. 8, март, стр. 127–131); 3) статья «Польский вопрос», в которой Катков, ссылаясь на «историческую» «вражду до конца» между Польшей и Россией, призывал к «беспощадной борьбе» с поляками (там же, 1863, т. 43, январь, стр. 482); 4) корреспонденция свящ. И. Беллюстина «Из Петербурга», где в качестве виновников петербургских пожаров прямо назывались студенты, «увлеченные анархией» («Современная летопись» «Русского вестника», 1862, № 23, стр. 12, 17; см. т. 5 наст. изд., прим. к стр. 347).
…можно тебя цитировать…— Один из способов подцензурного иносказания, применявшийся передовой журналистикой 60-х годов, лишенной возможности открытого обсуждения многих политических проблем, которой пользовалась реакционная печать. Как раз в № 4 «Современника» (1863), где была опубликована эта хроника Салтыкова, редакция именно таким способом выразила свое отношение к польским событиям, перепечатав «извлечение» из трех воинственно-шовинистических передовиц «Московских ведомостей» со своим комментарием («Внутреннее обозрение», стр. 347–357).
…«Русский вестник» делает легкое сопоставление между деятелями подметной литературы и петербургскими пожарами… в прошлом году «Современная летопись» публично отплевывалась от возможности подобных сопоставлений…— 19 февраля 1863 г. в Петербурге и Москве была распространена прокламация тайного революционного общества «Земля и воля» в поддержку польского восстания, — «Льется польская кровь, льется русская кровь». Катков, обвиняя авторов «подметного листка» в предательстве, заметил: «Такого поступка нельзя было бы ожидать даже от наших прогрессистов. Это еще хуже пожаров» («Польский вопрос» — «Русский вестник», 1863, т. 43, январь, стр. 479). Между тем в 1862 г. после публикации корреспонденции Беллюстина (см. выше) редакция была вынуждена оправдываться перед общественным мнением: «Московский корреспондент «Северной почты» приписывает нам мнение о политическом характере петербургских пожаров. Тут есть какое-нибудь недоразумение. Такого мнения мы не высказывали… мы сочли своим долгом заявить, что не можем допустить возможность какого-нибудь политического замысла в этих злодействах» («Современная летопись» «Русского вестника», 1862, № 25, стр. 21).