Мама смотрела на меня с легким недоумением, а я подумала, что немного заигралась с эпитетами. Теплые мамины пальцы погладили мой синяк. Я поцеловала мамину ладонь.
По пути на работу заехал Эдуард Арсенович, переменил на конструкции несколько баночек, подкрутил шарниры металлических спиц. Cиняк на доктора впечатления не произвел – Эдуард Арсенович посоветовал мне размазать на этом месте сырой пельмень. Затем он тонким стальным прутом стал тыкать в мышцы и, если я орала от боли, радостно кивал в мамину сторону.
– Прекрасно. Все живое. Значит, так, деточка, – «деточка» тоже относилось не ко мне, а к маме, – походим денька три в таком ассортименте, затем снимем все медикаментозные средства и посмотрим на результат. Хочу заметить: все заживает как на собаке. И это прекрасно. Я Настю в Европу повезу, на показы.
– Может, не надо? – заскулила я и, стащив со стола металлический прут, почесала им зудевшую под конструкцией ногу.
Доктор забрал у меня чесалку и погрозил пальцем:
– Я тебе дам «не надо». Это же какой сдвиг! Успех! Какие заказы, пациенты. Поедешь, Настенька. Проезд оплатит клиника.
– Ходить ей можно начинать? – вмешалась мама.
– Как же она пойдет? – всплеснул руками Эдуард Арсенович. – В ней еще три иглы сидят. Снимем, тогда пускай начинает. Но полегоньку, не спеша. Кофейком, Нина Валерьевна, побалуете бедного эскулапа?
Мама побежала на кухню. Врач принялся оглядывать стены:
– С большим вкусом квартирка обустроена. Картинки симпатичные. Дорого брали?
– Это Петров-Водкин, это Юон, вон та пестренькая – Лентулов, – сообщила я. – Большая часть эскизы, но подлинники. Сколько стоит – понятия не имею.
Эдуард Арсенович мелко кивал и продолжал осмотр.
Влюбленно глядя на доктора, мама внесла кофе. Они просидели у меня над душой еще полчаса, прежде чем решили поехать показаться своим рабочим коллективам.
В обед начался шквал телефонных звонков. Мила просилась в гости. Леонид делал вид, что не помнит, как я его послала, и намекал на повторный визит. Андрей, напирая на родственные чувства, сообщил, что будет завтра в три – для важного разговора. Григорий повысил сумму за обмен до полутора миллионов. Даже прозвонился какой-то журналист, услышавший, что мне очень удачно пришили ногу. Мое объяснение он воспринял с оптимизмом, назвав операцию «вшитым коленом».
Я так и заснула в кресле с трубкой в руках – сказались переизбыток информации и усталость после осмотра. Проснулась от звонка в дверь. Подкатив в коридор, я уже открывала замки, когда посмотрела на видеофон. Странно: с другой стороны двери стояла Татьяна Степановна. Мы же с ней на девять вечера договаривались…
– Добрый вечер, Настя, извини, что задержалась на пятнадцать минут. Благоверный твой еще не вернулся?
– Не-ет. Сейчас что, десятый час?
– Да. – Татьяна Степановна поймала Стерву, нацепила поводок. – А как быть с той, с Муркой?
– С Зорькой. Вот ключи у зеркала, выгуляйте ее тоже.
За полчаса я три раза позвонила в квартиру Леши, но телефон отвечал десятком длинных гудков. Татьяна Степановна, вернувшись, вымыла собакам лапы и попыталась меня успокоить:
– Пойду наверх, Мурку отведу. Да ты не переживай, он далеко от тебя не убежит. Погуляет и появится. А может, дела?
До двух часов ночи, прижав к себе Стерву, я старательно смотрела художественные фильмы и общественно-политические передачи. В два не выдержала, опустила Стерву на пол и еще раз набрала номер Леши. Длинные гудки. Мобильный не отвечал тоже. Недоступен абонент, недоступен…
До его квартиры я добиралась минут десять, стараясь не задеть ногу в лифте и на лестничной площадке. На открывание двери прибежала Зорька, ткнулась мордой мне в плечо и… завыла. Я несильно оттолкнула собаку, сняла с крючка гибкую обувную ложку и включила ею свет во всей квартире. Никого. Но может, не дай бог, ему плохо стало в туалете или в ванной?
В туалете было пусто.
А в ванной, на полу, растекалась лужа крови.
На кафеле пола, на стенах, на раковине умывальника и зеркале пугающими подтеками засыхала кровь. В уголочке сидел мужчина лицом к стене. Не то мертвый, не то без сознания.
Тошнота встала у меня в том месте горла, где у мужчин кадык. Я помахала перед своим носом рукой, стараясь удержать сознание и не упасть в обморок.
В моей ванной порожек между коридором и ванной небольшой, уменьшен за счет настеленного паркета и мраморного кафеля с подогревом. Здесь порог был не для инвалидной коляски.
Достав из кармана халата телефон, я набрала 02.
Я еще только диктовала адрес, а уже приехала милиция.
Мужчину перевернули. Это был Григорий с воткнутым в бок ножом. Я точно знала, что тело, с которым я находилась несколько минут одна в квартире, не Алексея. До приезда милиции было неприятно и страшно, но не до жути.
Нож был хороший, «Золлингер», всажен по рукоятку. Этим ножом Леша мясо резал.
– Это я сам себя ранил, случайно, – заявил Григорий приехавшим милиционерам. – Поскользнулся и напоролся. Не надо заводить никакого дела.
– Гражданин пострадавший. – Старший милиционер достал из папки бланк допроса. – Мне ваши разборки ни к чему, но в дежурную часть был звонок о том, что по данному адресу находится раненый человек. Мы должны отреагировать. Кстати, звонивший признался, что нанес вам удар при самообороне. Так что помолчите, берегите здоровье.
Ничего, в смысле личной для меня трагедии, по поводу ранения Григория я не испытывала. То есть жалко его было как человека, но одновременно присутствовало раздражение. И так личность не самая светлая, так еще умудрился, гад, напороться на нож в квартире Лешеньки, солнышка моего.
– А где Леша? – спросила я не то у Григория, не то у милиционеров.
Мне никто не ответил.
Медики осторожно пересадили Григория на носилки:
– Не шевелитесь. Нож будем вынимать в больнице, а то кровь хлынет, и без капельницы можете загнуться.
Милиционеры разошлись по пустой квартире. Измеряли, снимали отпечатки, звонили по телефонам. Привели собаку, овчарку, которая понюхала полы, зычно рявкнула на Зорьку и уселась у порога. Вот интересно, а когда Игоря нашли, собаку не приводили.
…Из спальни доносился звонкий голос. Кто-то, перемещаясь по комнате, весело рассказывал:
– А дед мой – жмот страшный. Пишет он маме письмо, что пусть она из Москвы привезет в деревню всего побольше, недорого, но обязательно много. Они ее с братьями на станции вчетвером встречать будут. Прикинь, Юрка, они, значит, вчетвером, а мама до поезда должна на себе переть. Но мать своего отца, то есть деда моего, всю жизнь боялась…
Я смотрела, как в ванной, покрикивая на желающих войти, работал усталый мужчина средних лет. Он повесил на вешалку для полотенец кожаную длинную куртку и исследовал кафель.
Голос из спальни продолжал весело вещать:
– Матери только-только дали комнату в коммуналке – и соседей она тоже боялась. Соседка пилила ее за плохое мытье полов в общественных местах, а сосед постоянно щипался. Когда жена работала в ночную, он рвался в гости с мерзавчиком водки. Мать на то время уже пять лет отпахала на фабрике «Красная Заря», москвичкой стала, надо перед деревенскими родственниками хвалиться. Домой она ходила пешком из экономии и часто мимо воинской части, между «Семеновской» и «Электрозаводской»… Юр, бегемотиху эту собачью отодвинь, мне тут след надо посмотреть… Да. И однажды она видит, что в воинской части жгут что-то, черный дым столбом. Мать полюбопытствовала – а там солдатики сапоги в костер бросают. И почти новые сапоги. Мама через забор прыгнула и в свою сторону две пары потащила. А лейтенант ее углядел и схватил. За расхищение народного имущества, говорит, сесть хочешь? Мать, естественно, в слезы. А лейтенант начал объяснять, что пошутил и сапоги списанные. Носили их или не носили, дело десятое. По инструкции через два года их положено уничтожать, вот они и стараются. А мать ему…
– Вы, девушка, кем приходитесь пострадавшему? – На меня наконец-то обратили внимание.
– Я соседка, с первого этажа, – забормотала я. – Зашла в гости, а тут вот…
– Вы в состоянии написать в протоколе свои объяснения?
– Смогу. – Я взяла протянутый мне милиционером планшет и бланки.
Пока я заполняла бумаги, обо мне опять все забыли. Я писала и слушала разговорчивого милиционера:
– …Лейтенант мобилизовал своих солдатиков, и они до мамкиной квартиры донесли сапоги. Мать лейтенанта чаем угостила, выпроводила и начала сапоги мыть и маслом подсолнечным намазывать, чтоб они новее казались. У них-то в деревне кирзовые сапоги за две бутылки водки шли, то есть считались очень дорогими. Выставила она строй сапог вдоль коридорной стенки у своей комнаты. И, счастливая, что привезет в деревню ценные подарки, да задарма, легла спать и заснула под телевизор. Ночью ей в туалет приспичило, она вышла, а сосед у двери с бутылкой спит. Он всю ночь подслушивал, как там его соседка с целой ротой кувыркается… Собака, отойди, я невкусный… Доперла мать до деревни десять пар сапог, чуть не надорвалась, а дед буркнул, что могла и больше привезть. По возвращении мама моя пошла благодарить того лейтенанта и доблагодарилась. Через полгода они свадьбу сыграли, а еще через три месяца я родился… Папка мой до майора дослужился… Ну и собака, такую прокормить – самому без штанов остаться. Я, кстати, случай про вот такую собаку знаю…
Худой опер, обойдя мое кресло, сел на чистый край ванны, равнодушно смотря на подсохшую кровь и стараясь в нее не наступить. Он постоянно курил, сбрасывая бычки в раковину:
– Удар произведен правшой, наклон удара позволяет говорить, что нападающий был выше раненого. Судя по множественным гематомам и по беспорядку в коридоре и в ванной, здесь была активная драка. Есть следы обуви большого размера. Вы ничего не трогали?
Усталый мужчина тер щетину и смотрел на меня подозрительно. Мне ситуация активно не нравилась, но оставалось только пожать плечами.
– Я даже въехать сюда не могу, а вставать побоялась, – сказала я. – Как включила свет, так сразу ноль-два и набрала.
– Молодец, сообразила. Что с ногой?
И эксперт, и опер вроде бы в мою сторону особо не смотрели, но я скинула легкий плед с колен и зачитала по памяти диагноз, занимавший три печатных строки. Слушали они внимательно, эксперт не поленился, нагнулся ближе:
– Да. Хорошая работа. Дорого?
– Не очень. Мне со скидкой, с пяти лет в ЦИТО наблюдаюсь.
Эксперт закрыл мои ноги и глянул на опера:
– Она точно ничего не трогала. Не могла.
Оперативник кивнул головой и закурил новую сигарету. На коленях он держал коричневую папку.
В коридоре появился сонный усатый старший лейтенант, кинолог:
– Джульбарс след не взял, да еще сучка мастино его беспокоит, у нее течка. Мы поехали.
Оперативник привстал с корточек и начал впихивать в сливную крестовину раковины бычки:
– Езжай, спасибо… А вы зачем сюда поднялись? Э-эй, девушка!
Он щелкнул перед моим лицом пальцами, и я очнулась:
– Я уже говорила. Пришла в гости к своему приятелю, Алексею, он здесь живет. Он вовремя не приехал, и я забеспокоилась.
– Понятно.
Оперативник опять сел на край ванной и стал постукивать по папке пальцами:
– Как фамилия вашего приятеля?
– … Алексей. Алексей Захарович… Забыла фамилию.
Бли-ин. Не забыла. Не знаю. Кстати, и документов никаких, удостоверяющих личность, в руках не держала…
– Ладочников! Слышь! Иди сюда!
В спальне веселый голос оборвал свое повествование про огромную собаку, которую кому-то подкинули, – и появился радостный старший лейтенант с румянцем во все лицо:
– Слушаю!
– Бумаги нашли?
– Нашли и даже не вспотели. Тут всего-то мебели – три с половиной коробки.
Старший лейтенант протянул бумаги. Я попросила оперативника показать их мне. Первой корочкой оказался диплом Ветеринарной академии на имя Алексея Захаровича Лидского. Второй – выданный два месяца назад – ордер на квартиру. Еще были счета за телефон, квитанции о квартплате и за электроэнергию, два письма из города Орша. Я вспомнила, что у Леши там мама живет. Он как-то сказал.
– А убитый давно знал Алексея Лидского?
– Не знаю. Вы, пожалуйста, позвоните завтра майору Сергею Дмитриевичу, доложите о случившемся.
– Ваш знакомый?
– Нет. Он дело одно вел. Примерно месяц назад парня ранили в моей квартире.
– Пот-ря-са-юще. Ладочников, иди, повнимательнее в коридоре посмотри.
Старлей, поглядывая на меня, начал ворчать:
– Натоптано там уже, раньше надо было… – Но оперативник, отмахнувшись от него, открыл папку и что-то записал на листе бумаги.
– А у кого, кроме вас и Алексея Захаровича, есть ключи от квартиры?
– Не знаю. Вроде бы ни у кого.
– За-ме-ча-тель-но. – Следователь опять закурил. – А Алексей высокий?
– Да. Выше Григория на полголовы.
– С ума сойти! Слышишь, Сергеич, получается, что Алексей Захарович, предположительно хозяин этой квартиры, выше пострадавшего, имеет свой комплект ключей, живет в доме, где месяц назад уже было покушение на убийство, и сегодня домой не явился. Правда, классно, Сергеич? Вы, Анастасия Николаевна, Алексея Лидского давно знаете?
– Давно. Нет, не очень. Мы через день после того первого преступления познакомились.
– О-бал-деть. Ладочников! Иди сюда! Быстро звони нашим, подай данные в картотеку и розыск на Алексея Захаровича Лидского, уроженца города Орша…
Опер продиктовал данные, старлей понимающе хмыкнул:
– Дорогая Анастасия Николаевна, уже поздно, почти четыре утра. Давайте я вас довезу до квартиры, и вы покажете мне свой паспорт.
– Давайте, – охотно согласилась я. – Вы детские коляски возили?
– У меня двое, – улыбнулся опер.
– Значит, опыт есть. Мою коляску, господин-товарищ опер, надо везти гораздо аккуратнее. Зорька, за мной!
Хотелось спать, проснуться завтра и не ведать о происшедшем.
Глава 17 Кто такой мой любимый?
В квартире Стерва кинулась на шею Зорьке, и обе собаки привычно потрусили на кухню. Следователь завез меня в комнату, я показала на альков:
– В верхнем ящике тумбочки, у кровати, посмотрите, пожалуйста, паспорт.
Больше всего мне хотелось плюхнуться в кровать, пристроить уставшую от многочасового сидения попу и расслабить начинающую ныть ногу. Но майор, как бы между прочим, обошел всю квартиру, заглянул в шкафы, в туалет и ванную, в подсобку и даже в нижние ящики резного буфета.
– Следовательно, месяц назад у вас сумасшедший дом и начался?
– Попали в точку.
Заплетающимся от усталости языком я рассказала, что же произошло вокруг меня за это время. Опер Александр, симпатичный мужик, слушал, поставив оба локтя на кухонный стол. Я не сомневалась, что ему дело Григория не дадут. Скорее всего, опять появится Сергей Дмитриевич.
И он появился. В двенадцать часов дня.
Только что приехали родители и стояли в прихожей с лицами людей, нашедших утопленника, тут же вошел Сергей Дмитриевич с кипой бумаг.
Через два часа, когда родители и Сергей Дмитриевич услышали от меня все, что смогли, появился дядя Илья в мундире, при всех наградах. Рядом стоял Андрей, ну надо же, какое у него теперь высокое звание, и вчерашний неунывающий старший лейтенант Ладочников.
Бог мой, как же мне было плохо! Рассказывать заново о ночном происшествии я отказалась, сославшись на разболевшуюся голову. Меня перевезли в спальню и там включили телевизор – отвлечься.
Еще через час в квартиру ввалилась Татьяна Степановна с причитаниями: «Что же это делается? Что же все напасти на бедную девочку?» Мама была с нею совершенно солидарна в оценке происходящего. Папа уехал на работу, зная, что мама ничего важного не упустит.
Мне, полусонной, объяснили необходимость присутствия в квартире охранника «во избежание». Днем на эту почетную должность назначили Ладочникова, а с вечера до утра меня добровольно согласился пасти Андрей. Ага. Значит, звонил он мне точно не случайно. Да и фиг с ним, с этим Андреем. Пусть сидит…
Все люди воспринимались мной ярким, суетным сновидением. Я совсем уже решила, что моя крыша съезжает, когда через спальню прошел священник в рясе, с дымящимся кадилом. Рядом мерцал белым одеянием служка с серебряной чашей в руках. Их церковный речитатив разнесся по комнатам. С рук священнослужителей каплями стекла вода. Мама, просветленно следя за священником, умильно объяснила, что сейчас святят квартиру.
Святая вода, несмотря на все мое скептическое отношение к ней, взбодрила. Я самостоятельно перебралась в инвалидное кресло и доехала до кухни. С ума сойти! Застолье шло в полную силу.
За кухонным столом, более похожим на обеденный купеческий, сидело восемь человек. Зорька мостилась в углу. Стерва сидела на коленях у раскрасневшейся мамы. Священник и его служка ели достойно, выслушивая каждого говорящего. Дядя Илья в милицейской форме, отвалившись от стола, морщил лоб и рассматривал посуду в резном буфете кухни.
У моего неприятного братца на тарелке белел деликатесным мясом омар. Сергей Дмитриевич, перед которым стояла полная рюмка водки, сжевывал с вилки кусок розовой ветчины. Татьяна Степановна сидела с приоткрытым ртом, ей нравилась компания. Старлей Ладочников уминал жареную картошку.
Мое появление встретили по-разному. Мама привстала, держа собаку на руках, и потянулась целоваться. Остальные просто удивились: видимо, забыли о моем существовании. Я поклонилась в сторону священника:
– Спасибо. Не знаю, как стенам этого помещения, но мне стало легче.
Священник встал и тоже мне поклонился:
– Это ценно. Помните – церковь с вами.
Мама отдала Стерву Татьяне Степановне, нетрезво встала и увезла меня в спальню:
– Я тебе сейчас тарелочку вкусностей наложу, – проворковала она.
– Мам, а нельзя ли всех выгнать? – Я посмотрела на нее умоляюще.
– Нельзя. – Мама помогла мне перебраться на кровать. – Дела творятся странные, опасные. Тебе надо помогать.
– А можно я сама себе помогу?
Мама посмотрела на меня обиженно и с удивлением:
– Это что же, я тебе уже не нужна?
Я бросилась обнимать маму, уверяя, что она мне нужна и вообще я без нее пропаду.
Через час компания разъехалась. Мне оставили Ладочникова. Я объяснила ему, где лежит постельное белье, а зубную щетку и полотенце он принес с собой.