Я снова останавливаюсь. Теперь мне хочется извиниться за то, что я сделал, — не хочу, чтобы родители думали, будто я об этом забыл. Но они и так знают, что мне очень жаль, разве нет? Может, если я напишу жизнерадостное письмо, они порадуются, что я хорошо здесь устроился — и значит, я исправился, со мной все в порядке и меня можно спокойно отсюда забрать, когда придет время?
Да, наверное, они действительно так и решат. Поэтому я заканчиваю письмо в таком же приподнятом ключе.
Скучаю по вам! Люблю! Маме привет! Симус
Я проверяю письмо на опечатки и нажимаю «отправить». Мне сразу же становится лучше. В конце концов, по большому счету, не важно, где тут плюс, а где минус. Важно то, смогут ли мои родители простить меня и любить не менее сильно, чем до того, как я стал преступником. Если мы будем оставаться на связи, это пойдет ситуации только на пользу.
Я смотрю на Лимона. Вряд ли он очень рассердился, когда я спросил его о родителях, — иначе он бы не заснул, пока я писал папе письмо. Лимон храпит. Я тянусь за журналом комиксов. Только я успеваю перевернуть обложку, как подо мной вибрирует матрас.
Я бросаю журнал и хватаю планшет.
Папа, наверное, засиделся за работой. Засиделся, до сих пор не вышел из почты и так был рад получить от меня весточку, что сразу же ответил.
Электронные письма никогда еще не загружались так долго. Я смотрю на маленький экран и не могу сдержать улыбки.
Пока на нем не появляются слова.
…ОШИБКА!
Сообщение, которое вы только что отправили, тема — «ПРИВЕТ!!!!», получатель — [email protected], доставить невозможно. Адрес получателя недействителен. Пожалуйста, обратите внимание на то, что K-mail — сервис, предназначенный исключительно для внутреннего сообщения. На внешний почтовый адрес письмо отправить нельзя.
Также, пожалуйста, имейте в виду, что это автоматический ответ. Не отправляйте сообщения на этот адрес, они останутся непрочитанными.
Спасибо за использование K-mail!
С уважением, IT-отдел Академии Килтер
Я падаю обратно на кровать. Натягиваю на голову одеяло. Пытаюсь убедить себя в том, что если невозможность в течение нескольких недель связаться с родителями — самое страшное наказание за мое преступление, то я самый удачливый из всех разоблаченных убийц, каких только видел мир.
Может, это и так. Но я все равно не могу сдержать слез.
Пока я так лежу, Лимон успевает прохрапеть сто двадцать семь раз. Я прислушиваюсь к его храпу, надеясь, что тот станет потише или вообще прекратится. Нас с Лимоном никак не назовешь лучшими друзьями, но сейчас мне очень бы хотелось с кем-нибудь поговорить — о чем угодно. Однако храп становится только громче, и я ощущаю себя ужасно одиноким — наверное, более одиноким я себя не чувствовал с самого прибытия в Килтер.
Потом я вспоминаю кое-что, о чем Анника говорила вчера за ужином. Я все еще считаю, что я не из тех, кто ведет дневники… но можно сделать вид, что ты пишешь письмо другу — которого у тебя нет. Решив, что хуже не будет, я высовываю руку из-под одеяла и шарю по матрасу в поисках планшета. Когда пальцы наконец натыкаются на прохладный пластик, я затаскиваю устройство под одеяло, включаю и начинаю набирать текст.
…Кому: [email protected]
От кого: [email protected]
Тема: Простите
Дорогая мисс Парципанни!
Сегодня я сделал кое-что, чего не хотел делать. Что-то, чего поклялся никогда не делать после того случая в буфете Клаудвью.
Я ударил учителя. Не один раз, не два и даже не три. ЧЕТЫРЕ раза. Если быть точным, ее ударили четыре резиновых мяча — но все равно. Это я их столкнул с места, так что я с таким же успехом мог бы ударить ее собственными кулаками.
После того, что с вами случилось, я больше никогда не хотел делать ничего плохого. Я обещал себе, что если я что-нибудь и натворю, то это ни в коем случае не будет связано с учителями. И даже если бы я все равно сделал что-то ужасное, связанное с учителями, то я уж точно не хотел делать этого так скоро после несчастного случая с яблоком. Это было не просто озорство — это было настоящее преступление.
И что вы думаете? Я сделал кое-что ужасное. С учителем. Спустя две недели после яблочного инцидента. В исправительной школе, где из меня должны сделать хорошего мальчика.
Я бы попросил прощения у учительницы, которую ударил, но что-то мне подсказывает, что она не захочет меня слушать. Я бы еще раз попросил прощения у родителей, но я не могу до них достучаться. Поэтому я прошу прощения у вас. В конце концов, вы этого заслуживаете больше, чем кто бы то ни было. Я догадываюсь, что уже поздно… но это лучше, чем ничего, правда?
Так или иначе, простите меня, пожалуйста, мисс Парципанни. За все.
Искренне ваш, Симус Хинкль
Глава 8
Штрафных очков: 100
Золотых звездочек: 20
Я долго не могу заснуть. В голове мелькает картинка за картинкой, словно в семь часов вечера на экране телевизора — когда мама смотрит свои мыльные оперы, постоянно отматывая запись на те моменты, где кто-то кричит, плачет или целуется. Только вместо актеров, которые кричат, плачут и целуются, я вижу, как зевает Гудини. Как летят мячи. Как улыбается Ферн. В какой-то момент перед глазами возникает Элинор, стоящая у окна в кабинете математики, и уже не исчезает.
Это последнее, что я запоминаю перед тем, как проснуться от истошных криков.
— Стой!
Я подскакиваю на кровати.
— Ложись!
Протираю глаза.
— Катайся по полу!
Начинаю задыхаться.
Я едва могу разглядеть Лимона сквозь густую дымовую завесу. Он стоит над открытым чемоданом, из которого вырывается пламя.
— Стой! — снова вопит он.
Я падаю на пол и качусь, не дожидаясь его указаний. С каждым поворотом открывается все более страшная картина: Лимон закрывает глаза, раскачивается взад-вперед, зажигает и роняет новую спичку. Огонь разрастается, отрезая мне путь к кулеру с водой. Дым обжигает нос и горло, но мне удается задержать дыхание и добраться до телефона.
— Горячая линия для горячих голов, куда…
— Огонь, — выдавливаю я. — Пожар. Сильный.
Это все, что мне удается сказать, прежде чем в легкие проникает дым. Лимон совсем рядом, мне хочется схватить его, встряхнуть и привести в чувство, но я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Наверное, моя кожа расплавилась от жары и приварила меня к полу. Я осознаю, что все еще сжимаю в руке телефон, и подношу трубку к пересохшим губам.
— Пожалуйста, — шепчу я, — скажите моим родителям, что я…
Дверь распахивается. В комнату врываются три человека в штанах цвета хаки, клетчатых рубашках и с красными сумками на поясе. Они действуют слаженно, без спешки — судя по всему, им уже не в первый раз приходится такое делать. Первый мужчина снимает с пояса небольшой металлический баллон и наставляет на огонь — струя пены с шипением вырывается наружу, и пламя гаснет. Второй достает из сумки серебристую коробочку, поднимает, нажимает на кнопку, и коробочка всасывает дым. Третий открывает окно, хватает Лимона за ухо и выдергивает этого горе-пиротехника из полудремы.
На секунду воцаряется тишина. Я не уверен, жив я или умер.
— Вы еще на связи? — пролаивает оператор из трубки у меня на груди.
— Кажется, да, — хрипло отвечаю я, не поднимая телефона.
— Симус Хинкль, стукачество второй степени!
По коротким гудкам я понимаю, что на том конце линии повесили трубку. Мужчины поворачиваются ко мне. Я пытаюсь дрожащими руками выключить телефон, но тут мне на лицо надевают маску.
— Эй! Что…
— Не разговаривай, — командует низкий голос. — Дыши ровно.
Я не спорю: не могу. Губы зажаты маской, да к тому же один из спасителей прижал мне голову рукой, чтобы я не шевелился. Он неожиданно сильный для человека, который явно считает, что мокасины без носков делают его рисковым парнем.
Я заставляю себя вдохнуть и выдохнуть. Лимон, полностью пробудившийся, тоже стоит в маске и глубоко дышит. Через несколько мгновений жжение в носу, в горле и в легких утихает, и мужчина отпускает мою голову и снимает с меня маску.
— Кто-нибудь возьмет на себя труд рассказать, что здесь произошло? — спрашивает первый мужчина. Он достает из сумки планшет. С краю высвечивается бегущая строка — символы ДС-7.
Я смотрю на Лимона. Тот все еще стоит над тлеющим чемоданом и неуверенно глядит на угольки, словно не знает, как они там очутились.
Я смотрю на Лимона. Тот все еще стоит над тлеющим чемоданом и неуверенно глядит на угольки, словно не знает, как они там очутились.
— Мы спали, — объясняю я, думая про себя, что нам грозят большие неприятности. — Лимон… он полностью отключился. Он не знал, что творит.
ДС-7 смотрит на меня, не моргая, и я добавляю:
— Это была случайность.
ДС-7 медлит с ответом, словно дает мне шанс взять свои слова обратно. Я оборачиваюсь на Лимона. Тот смотрит на меня, потом переводит взгляд на ДС-7.
— Это была не случайность, — говорит он. — Я развожу огонь во сне. Пока еще только учусь.
ДС-7 издает негромкий свист.
— Впечатляет. Ты наверняка получишь за это несколько штрафных очков.
— Но нам придется на пару дней отстранить тебя от хулиганства, — добавляет другой мужчина.
— Что ж, это честно, — кивает Лимон.
На этом мужчины удаляются. Лимон идет в ванную и закрывает за собой дверь. Спустя мгновение включает душ. В комнате светло, хотя огонь уже погас, и я понимаю, что на дворе утро. Судя по моему планшету, сейчас двадцать минут девятого — и через десять минут у нас особое собрание.
В другом конце холла располагается общая уборная. Я иду туда, чтобы умыться и привести себя в порядок. Когда я возвращаюсь, Лимон уже вышел из ванной и сидит на кровати. У меня в голове крутится масса вопросов. Например, кто такие эти ДС? Чем еще они занимаются, помимо тушения пожаров? Почему Лимона на два дня отстранили от хулиганства?
И самая большая загадка: почему Лимон сказал, что это была не случайность? Почему он соврал?
Но мой сосед не настроен на разговор. Он сидит на кровати и глядит в одну точку. С мокрых волос капает вода и стекает по носу. Я предлагаю Лимону сухое полотенце, но он не реагирует.
Он, должно быть, ужасно сердит на меня за то, что я запаниковал и позвонил по горячей линии. Я хочу извиниться, но прежде чем я успеваю что-то сказать, Лимон спрашивает:
— Ты как?
Я захлопываю рот. У меня уже давно не спрашивали ничего подобного — после несчастного случая с яблоком мое состояние мгновенно перестало кого-либо волновать. Это такой неожиданный вопрос, что я даже не знаю, что ответить.
— Все в порядке? — Он все еще смотрит перед собой, но стискивает руками колени. — Огонь… Он тебя… Ты…
Сообразив, к чему он клонит, я быстро успокаиваю его:
— Все хорошо. В горле першит от дыма, но в остальном все в норме.
Он роняет голову и расслабляет пальцы.
— Пойдем посмотрим, что такого особенного в этом особом собрании? — предлагаю я.
— Да. — Он глубоко вздыхает. — Пойдем.
Мы не говорим ни слова до самого актового зала. Я не против тишины — она позволяет мне обдумать все произошедшее. Я так углубляюсь в размышления и поиски ответов, что не замечаю, где мы находимся, пока кто-то не сует мне в руки ведро попкорна.
— С маслом? С солью? С карамелью?
Хью, парень из Кафетерия, улыбается и приподнимает кувшин с дымящейся золотистой жидкостью. Рядом с ним на металлической тележке стоят миски с карамелью и сливочной помадкой и банки с солью, перцем и другими приправами. Сзади я вижу полутораметровый автомат для попкорна, в котором крутятся зернышки.
— Нет, спасибо, — отвечаю я.
— Давайте все, — говорит Лимон.
Хью готовит Лимону попкорн, а я оглядываюсь. Мы стоим на серебристой ковровой дорожке, которая ведет к сверкающему стадиону из стекла и металла, увешанному серебристыми флагами Академии Килтер. Рядом с автоматом для попкорна располагаются холодильник с мороженым, палатка с хот-догами и прилавок с конфетами, на котором, помимо прочего, рассыпаны M&M’s всех цветов радуги — если бы радуга состояла не из семи, а из сотни полос и включала такие оттенки, которые и не снились производителям фломастеров. По обеим сторонам ковровой дорожки подвешены связки серебристых воздушных шариков. Между ними сверкают бенгальские огни, заставляя дорожку переливаться.
Вокруг слоняются десятки детей, но я узнаю только нескольких, которых видел на уроках. Остальные старше меня и разговаривают и смеются так непринужденно, что сразу видно: они здесь уже не впервые. На них одинаковые серебристые куртки, которые различаются только нашивками Академии на рукаве. Эти нашивки самых разных расцветок и форм — например, в виде ручной гранаты, человеческого силуэта или веселых и грустных театральных масок.
— Пожалуйста, займите свои места! — гремит мужской голос из репродукторов у нас над головой. — Мероприятие сейчас начнется!
Ребята отрываются от палаток с едой и направляются к входу. Я жду, пока Лимон захватит салфетки и газировку, и мы присоединяемся к толпе.
— Студентов старших курсов просим занять отведенные им места, — объявляет голос над головой. — Первогодники, проходите вперед!
— Места в первом ряду, — замечает Лимон. — Неплохо.
Мама помешана на культуре и постоянно таскала нас с папой на струнные концерты и танцевальные вечера в Доме культуры Клаудвью, так что я знаю, что для некоторых людей — особенно для тех, у кого седые волосы и проблемы со зрением и/или слухом, — первый ряд подходит как нельзя лучше. Но лично я не люблю там сидеть. В основном потому, что трудно отключиться, когда музыканты находятся в метре от тебя и видят, что у тебя закрыты глаза.
Здесь меньше кресел, чем в Доме культуры, зато сцена огромная, освещенная прожекторами и сотрясается от звуков рока, так что шансы уснуть довольно малы. С другой стороны, первый ряд очень близко к сцене, и баннер «Приветствуем начинающих хулиганов», растянутый над креслами, заставляет предположить, что мы можем оказаться участниками представления. А это куда хуже.
Лимону, кажется, не передается мое волнение. Он устремляется прямо к нашей секции, хрустя попкорном и причмокивая газировкой. Я оглядываю задний ряд в поисках свободных мест, и тут кто-то хлопает меня по плечу.
Я поворачиваюсь. Позади меня стоит мистер Громер, тот самый молчаливый учитель из-за стола Анники. Он одет в черное шерстяное пальто, застегнутое под самый подбородок, и держит в руках два рожка с мороженым: в левой — клубничное, в правой — ванильное. Он что-то говорит, но музыка играет так громко, что я не могу расслышать его слова.
— Что, простите? — кричу я.
Он сжимает губы. Раздувает ноздри.
— Вы наступили на жвачку?
— Что?!
— Подошвы ваших ботинок вступили в контакт с предварительно прожеванной искусственной липкой субстанцией, которая затем затвердела, навсегда зафиксировав ваши ноги в неподвижном состоянии?
Я смотрю вниз. Приподнимаю сначала одну ногу, потом другую.
— Все, забудьте. — Мистер Громер протискивается дальше сквозь толпу. — Тоже мне вундеркинд…
Его разочарование почему-то меня приободряет. Я бегу к сцене и сажусь рядом с Лимоном в первом ряду. Эйб и Габи уже здесь. Элинор приходит через полминуты и занимает последнее свободное место, возле прохода. Она пришла одна и сейчас сидит молча, глядя в одну точку.
Я наклоняюсь к Лимону и киваю в сторону Элинор:
— Что с ней?
Лимон качает головой:
— Даже не думай.
— О чем?
— Ни о чем. Если не хочешь стать преданным слугой у снежной королевы Килтер.
Снежная королева? Холодная и неприступная? Наш разговор с Элинор не назовешь обстоятельным, но она мне все равно такой не показалась.
Прежде чем я успеваю расспросить Лимона, прожектора гаснут. Музыка прекращается. Зрители затихают. И затем сцена медленно наполняется светом — мерцающим синим светом, который напоминает мне о катке. Задняя часть сцены опускается и снова поднимается — уже с четырьмя хулиганами, которые играют на электрогитарах, барабанах и пианино. По сравнению с оглушительным роком, который сотрясал стены еще минуту назад, эта музыка очень тихая и серьезная. Размеренные удары, низкие ноты… Похоже на музыку из фильма, которая звучит в тот момент, когда злодей идет по пятам за героем, а герой об этом не догадывается. Ты знаешь, что сейчас случится что-то очень важное, но понятия не имеешь, что именно.
Узкая и длинная полоска сцены опускается — и возвращается на место с десятью хулиганами. На них джинсы, серебристые кроссовки, блестящие серые толстовки и солнечные очки — хоть мы и в помещении. Они стоят, расставив ноги и заложив руки за спину, и смотрят прямо перед собой.
Музыка, низкая и размеренная, продолжает играть, пока сцена поднимается, и замолкает, когда та становится на место. На несколько секунд в зале все замирают. Хулиганы стоят неподвижно, как статуи.
А потом наступает хаос.
Взрыв музыки. Пульсирующие прожекторы. Их лучи выхватывают хулиганов, которые рассыпаются по сцене. Один убегает в дальний конец, взбирается по шестиметровой лестнице и достает из-за спины сверкающий лук со стрелами. Второй хулиган вспрыгивает на крутящуюся платформу на другом конце сцены и поднимается все выше. Музыка становится громче и быстрее, и вращающийся вокруг своей оси хулиган поднимает над головой серебряный диск. На противоположном краю сцены первый хулиган в свете прожекторов поднимает лук и натягивает тетиву.