— Я все время был рядом с тобой, — отвечает он. — Я был свидетелем твоего детства, проведенного с Мехари, и тех лет, которые ты пробыл легионером Тысячи Сынов. Просто ты видишь меня только сейчас.
— Почему?
— Потому, что это воспоминание важно, — он подходит и приседает рядом со мной. Я обращаю внимание, что падающая дождем пыль не оседает на его доспехе, как на моем. — Это воспоминание определяет тебя в большей степени, чем любой другой миг твоей жизни, Хайон.
Не нужно быть пророком, чтобы знать это. Здесь погиб мой родной мир. Здесь Гира впервые приняла облик волка. Здесь я забрал Саэрн из подергивающихся пальцев чемпиона VI Легиона. Здесь предательство вынудило Тысячу Сынов выступить вместе с мятежниками и безумцами против невежества и обмана. Здесь меня отделяли от смерти считанные часы, пока Леор не нашел меня среди пепельных руин.
Утверждение, что этот день определяет меня сильнее, чем какой-либо другой — едва ли откровение.
Возможно, мне должно быть неуютно, что Абаддон идет рядом со мной в моем сознании. На самом деле верно обратное: его присутствие успокаивает, а слабое любопытство заразительно.
Мой хранитель исчез — погиб или пропал, мне этого не узнать. Мы, Тысяча Сынов, держим этих бесплотных духов в качестве фамильяров. Каждый из них был призван из наиболее спокойных волн варпа и не питал к нам никакой враждебности. Они просто плыли неподалеку, наблюдали и безмолвно давали советы. Разумеется, все это было в ту эпоху, когда мы еще не узнали, что в действительности представляют собой демоны.
Мой хранитель называет себя Гирой. Он был лишенным пола созданием, которое состояло из фрактальных узоров, видимых лишь на закате, и говорило музыкой ветра, когда вообще соизволяло заговорить. Я не видел его уже несколько часов с тех пор, как небо вспыхнуло от десантных капсул Космических Волков.
— Ты постоянно смотришь на запад, — замечает Абаддон. — Город там горит точно так же, как и везде.
— Там пропал мой хранитель.
— Ааа, твой фамильяр.
— Нет. Не здесь и не сейчас. До того, как Просперо сгорел, мы называли их хранителями. Мы не знали, кто они на самом деле, — какое-то время я молчу, вновь осматривая свои многочисленные раны. — Почему у тебя золотые глаза? — спрашиваю я Абаддона.
Он на мгновение закрывает их и прикасается к ним кончиками пальцев.
— Я долго, очень долго вглядывался в Астрономикон, слушая его стихи и хоры. Это сделал со мной Свет Императора.
— Больно?
За его ответным кивком таится большее, чем он сообщает.
— Слегка. Никто еще не утверждал, что просвещение далось ему бесплатно, Хайон.
Я оглядываюсь на пылающую улицу, где город ученых гибнет от секир и огня варваров. Катастрофа, которая, со временем, преподаст урок обоим Легионам. Как же уместны слова Абаддона.
— Я слышу Волков, — произносит он.
Я тоже их слышу. Сапоги стучат по белому проспекту, кроша мраморную дорогу. Я крепче сжимаю нож и жду, жду.
— Скольких ты убил в тот день? — спрашивает меня Абаддон. Пусть Волки и не могут его услышать, но я молчу. Меня они услышат наверняка.
Я слышу, как они приближаются, ведя погоню и нюхая воздух. И вот тогда я прихожу в движение, поднимаясь с рычанием сочленений доспеха и покрытого пылью керамита. мой нож входит первому из Волков под подбородок, пробивая горло и погружаясь в череп. Какое счастье, что VI Легион отправляется на войну, не надевая шлемов.
Остальные уже двигаются. Визжат цепные мечи, болтеры с хрустом бьют в наплечники. Из уст невежественных глупцов исходят варварские угрозы. Клятвы отмщения. Первобытные обеты.
— Вы не понимаете, — обращаюсь я к ним.
Они бросаются на меня в тот же миг, как я отшвыриваю тело их брата в сторону. Это-то их и губит. Я больше не пытаюсь контролировать дыхание варпа, придавая ему форму точно прилагаемой психической силы. Теперь я просто позволяю ему течь сквозь меня, действуя по собственной воле. Ближайший из членов стаи падает на землю, лишившись костей и разлагаясь внутри доспеха. Прикосновение варпа за один удар сердца состарило его на тысячу лет. Второй вспыхивает топазовым пламенем, которое пожирает плоть до костей, даже не оставляя следов на керамите.
Последний из них менее горяч. Он целится в меня из болтера. Я хочу сказать ему, что он глупец, что это он и его Легион во всем виноваты. Хочу сказать, что мы не грешники и что те силы, которые мы призываем — силы, за использование которых нас судили и приговорили — мы применяем сейчас в борьбе за выживание. Разоряя Просперо, Космические Волки не оставили нам иного выбора, кроме как совершить то самое преступление, за которое они нас карают.
Он стреляет прежде, чем я успеваю заговорить. Смертельный выстрел, который не убивает, отбивает в сторону от моей головы инстинктивная вспышка телекинеза. Этого мало. Он валит меня наземь, и вдруг утрачивает значение все, кроме ножей у нас в руках. Мой врезается ему в подмышку, крепко застревая в сервоприводах и мышечной ткани. Я уверен, что его оружие прошло мимо цели, пока не ощущаю, как на живот будто давит вес титана. Когда клинок погружается в твою плоть, нет никакой раздирающей боли. Это удар молота, и неважно, насколько хорошо ты натренирован не обращать на него внимания и восстанавливаться. На мгновение я скалю зубы под лицевым щитком, расшатывая воткнутый ему в руку нож в надежде рассечь мускулы и лишить его сил.
Дыхание, исходящее из его улыбающегося грязного рта, затуманивает мои глазные линзы. Он злобно смотрит на меня сверху вниз с волчьим взглядом и человеческой ухмылкой. Предупреждения на ретинальном дисплее вопят о повреждениях, которые его нож наносит моим внутренностям. Раны в живот ужасны. Из разрезанных кишок будут сочиться грязь и яд, которые в конечном итоге испортят здоровую плоть и кровь так, что наша генетически усовершенствованная физиология уже не сможет их восстановить.
— Предатель, — выдыхает Волк, обращаясь ко мне. — Грязный. Предатель.
Первая порция заполняющей рот крови поднимается по горлу, льется с губ, стекает по щекам и скапливается внутри шлема. Это лишает меня возможности отвечать иначе как натужным бульканьем.
Абаддон все еще стоит рядом. Я чувствую его, хотя и не вижу. Какое-то мгновение в кровавом отчаянии я раздумываю, не потребовать ли от него помочь мне. При одной мысли об этом мои булькающие проклятия сменяются ухмылкой.
Я не удосуживаюсь вытащить нож. Моя рука бьет его в висок — не для того, чтобы пробить череп, но захватывая целую пригоршню его длинных сальных волос. Те отделяются со звуком рвущейся бумаги. Он рычит, забрызгивая мои глазные линзы свежей слюной, но его вес продолжает давить на меня с сокрушительной силой. Удар кулаком в голову ничего не дает. И еще один. И еще.
На четвертом я стискиваю его череп сбоку и погружаю большой палец ему в левый глаз. Влажный хруст — самый приятный звук из всех, что мне доводилось слышать. Волк не кричит и никак не демонстрирует, что ему больно, только свирепая гримаса стекленеет.
Его череп тихо трещит, а затем более громко хрустит. Я рукой разламываю его голову на части, а он отказывается даже признавать это, совсем как бешеная собака, сомкнувшая челюсти на добыче. Он вспарывает меня от паха до грудины, еще больше крови хлещет из горла и течет изо рта. Боль — словно от кислоты, молнии и огня, но это ничто в сравнении с ужасным, болезненным позором беспомощности.
У меня плывет в глазах, зрение краснеет от крови. Одноглазый смеющийся Волк продолжает резать. В мой шлем набирается все больше крови. Она плещет на лицо, горячая, словно кипящая вода. Меня окутывает тошнотворный покров усталости, рука разжимается и падает обратно в пыль.
Костяшки моих пальцев с лязгом бьются об его упавший болтер, брошенный среди пепла.
Мне требуется три попытки, прежде чем я достаточно уверенно сжимаю его и трясущимися пальцами запихиваю Волку в рот ствол его собственного оружия. Оно ломает ему зубы по пути внутрь и вышибает затылок, выходя наружу.
Его вес на мне становится объятиями мертвеца. Я спихиваю с себя труп, вытаскиваю клинок из своего живота и отсоединяю шлем, чтобы с плеском слить кровь на мрамор проспекта подо мной. Боль проходит по моему телу в такт биению сердец.
— Как долго ты оставался на земле? — интересуется Абаддон.
— Недолго, — я уже пробую двигаться, доверив генетике легионера справляться со вскрывшей внутренности раной. Импульс психического стимулирования запускает процесс в ускоренном темпе, заставляя плоть рубцеваться и срастаться быстрее.
— Разве ты не сражался с чемпионом Шестого Легиона в этот день? — спрашивает Абаддон. Он следует за мной по проспекту, золотые глаза лучатся весельем от моей ковыляющей походки.
Я киваю.
Я киваю.
— Аярик Рожденный-из-Огня. Он скоро меня найдет. Очень скоро.
— И как же ты победил его с такими ранами?
Рассеянность и боль не дают мне ответить. Чтобы затянуть раны, необходима концентрация.
Не знаю, сколько времени проходит до того, как раздается крик. От него моя кровь стынет сейчас точно так же, как в тот далекий день. Никаких слов, никаких угроз, никаких обещаний. Только воющий вопль, исторгаемый глоткой воина, который требует от врагов сразиться с ним.
Я медленно оборачиваюсь. Теперь все мое тело состоит из боли и ран, которые однажды станут шрамами. Передо мной стоит боец с топором: воин, исполненный низменного благородства и закутанный в плащ из белого меха, который потемнел от дыма.
Рядом с ним идет пегий волк, шкура которого вразнобой делится на бурые и серые участки. Пасть покрыта розоватой пеной. С клыков капает красная жидкость. Тварь размером с жеребца. Даже отсюда я чую, что ее дыхание смердит кровью. Знакомой кровью. Кровью моих братьев и невинных жителей Тизки.
По непонятной мне причине я просто произношу: «Изыди». Думаю, это лучшее, на что способен мой изможденный разум. Рана в живот — не первое полученное мной за сегодня ранение, просто самое серьезное, и я сомневаюсь, что в моем теле осталось достаточно крови, чтобы наполнить череп, из каких пьет VI Легион.
Лорд Волков подходит ближе. Нет, он крадется столь же плавно и свирепо, как зверь рядом с ним. Топор в его руках — по-настоящему прекрасная реликвия. Какое-то томительное, очень томительное мгновение я думаю, что есть смерти и хуже, чем та, которую несет этот клинок.
А затем он совершает ошибку, которая стоит ему жизни.
— Я — Аярик Рожденный-из-Огня, — произносит он. — Моя секира жаждет крови предателей.
Искалеченный или нет, но я выпрямляюсь. Языку фенрисийца плохо дается готик, но это не обделяет слова, а добавляет им мрачной поэтичности. Мне всегда нравилось их наречие. Слышать, как говорит фенрисиец — все равно, что слышать, как исполняющий саги поэт угрожает перерезать тебе горло.
— Я — Искандар Хайон, рожденный на планете, которую вы убиваете. И я не предатель.
— Прибереги свою ложь для черных духов, что внемлют ей, колдун, — он приближается, чуя мою слабость. Это будет казнь, а не поединок.
Небо над нами задыхается от черного дыма пылающего города. Вдалеке звучит нескончаемое стаккато болтеров. Пирамиды, горделиво стоявшие тысячелетиями, разрушены и повергнуты самодовольными варварами. И вот теперь ко мне является этот военачальник, изрыгающий на меня безумные заблуждения под видом справедливого правосудия.
— Я. Не. Предатель.
— Громко и далеко разносятся слова Всеотца. Громче и дальше, чем предсмертная мольба предателя.
Восхитительный топор поднимается. Я не призываю пламя из-за пелены и не прошу духов помочь мне. Я смотрю на воина, который намеревается стать моим палачом, прокладываю канал между нашими мыслями и позволяю своей ожесточенности литься из моего разума в его. Моя ярость беспомощного, загнанного в угол и избитого пса пускает корни в его сердце. Сам варп струится по связи между нами, разливаясь в его крови и костях, разрушая на незримом уровне частиц и атомных структур.
Он не просто умирает на месте. Я уничтожаю его, разрывая на части до основания. Он распадается внутри доспеха, плоть обращается в прах так быстро, что его тень даже не осознает, что тело мертво. Призрак вцепляется в меня, растворяясь в ветрах варпа. Когда я последний раз вижу его дух, на призрачном лице читается непонимание. Последний звук, который он издает — душераздирающий вопль в момент, когда он начинает гореть в Море Душ.
А затем его больше нет. Доспех заваливается вперед и падает на проспект. Мрамор рассекает дюжина новых трещин.
Я поднимаю его топор, чтобы использовать в качестве костыля. Судя по рунам, нанесенным по всей длине оружия, оно называется Саэрн. Я владею несколькими диалектами Фенриса. Саэрн означает «истина».
Я слышу, как Абаддон смеется, хлопая ладонями в перчатках.
— Какой героизм! — с улыбкой поддразнивает он меня.
Любое ощущение победы скоротечно. Громадный волк бросается на меня, и я падаю наземь из-за ран и слабости в конечностях. У меня нет шансов защититься. Челюсти, которые могли бы целиком проглотить мою голову, погружаются в нагрудник и наплечник. Клыки проходят через керамит, как железные ножи сквозь шелк. Тяжесть твари на мне — словно вес транспортера «Носорог». Броня отделяется с ужасающим треском, и вместе с ней отрывается окровавленная плоть. Мне слишком холодно и больно, чтобы воспринимать эту новую муку.
А потом волк останавливается. Просто останавливается и стоит надо мной, а с его зубов стекает моя кровь. Плоть создания под грязным от дыма мехом колышется рябью. Расползаются раны, обнажающие мускулы, кости, органы.
Мои глаза широко распахиваются, когда зверь взрывается надо мной, и во все стороны разлетается кровавый ливень. Внутренности жалят мое лицо и обжигают язык, словно соленая, кипящая морская вода. Давление на мою грудь пропадает. От меня, будто призрак, отдаляется какая-то тень, но несколько секунд я в состоянии лишь смотреть в небо. Мне нужно время, чтобы собраться с силами и встать.
Волк стоит в нескольких метрах от меня — серо-белый мех стал черным, а во взгляде, где прежде была лишь звериная хитрость, читается хищный ум.
Я знаю этот взгляд, хотя никогда не видел его прежде. Мне известен разум, находящийся по другую его сторону. Известен дух, который оживляет наполовину облекшийся плотью призрак мертвого волка.
— Гира?
Волчица крадучись приближается, послушно приветствуя меня. Она — и это первый раз, когда я отчетливо и безусловно воспринимаю Гиру в женском роде — издает волчье повизгивание. Слов фрактального существа, состоявших из музыки ветра, больше нет, но этот позаимствованный облик слишком нов для нее, чтобы она могла общаться безмолвной речью. Я чувствую исходящую от нее вспышку бессловесной верности, сердце волка придает окраску холодной геометрии духа демона. Отныне и впредь она будет не волчицей и не демоном, а неким производным от них обоих.
— Верное создание, — произносит Абаддон, который наблюдает, находясь неподалеку. Над головой с визгом проносятся три «Громовых ястреба», их хищные тени мелькают на нашей броне. — Оно спасло тебе жизнь.
— Она, — говорю я ему, проводя окровавленными перчатками по черному меху Гиры. — Не «оно». Она.
Секреты
Я пробудился первым. Телемахон и Леор стояли, безвольно ссутулившись. Голова первого наклонилась вперед, словно в подражание дремоте, второй уставился в никуда остекленевшими глазами, приоткрыв рот. На задворках моего разума раздавался приглушенный гул, издаваемый их проматываемой памятью. Я чувствовал их воспоминания, но не мог разобрать никаких подробностей.
Саргон сделал рукой жест из числа стандартных боевых символов Легионов.
— Да, — тихо ответил я. — Я в порядке.
Мне никогда еще не доводилось переживать столь ясного психического видения, но мастерство Саргона проявлялось в том, что оно не воспринималось как нечто насильственное. Абаддон прошел по моим воспоминаниям вместе со мной, разделив мою заботу о братьях перед тем, как те обратились в прах, и став свидетелем рождения моей волчицы в миг, когда я ближе всего подошел к смерти. И все же я не жалел о том, что он увидел, и не ощущал в этом опасности. Он узрел многие из ключевых моментов моей жизни, прожив их со мной, однако самые глубокие мысли остались неприкосновенными. Это говорило о поразительном контроле над Искусством. Возможно, не о потрясающей силе, но о невероятной дисциплинированности.
— Я был прав, выбрав тебя, — произнес Абаддон, стоявший рядом с Саргоном. — Все, что ты видел, Хайон. Все, что сделал. То, как ты борешься против повторения ошибок прошлого. На тебе кобальтово-синее облачение твоего отца, а в твоих жилах — его кровь, однако у всех нас есть шанс стать гораздо большим, нежели сыновьями своих отцов. У тебя, меня и подобных нам. Ты жаждешь подлинного, честного братства — тот, кто связывает себя такими узами с демонами и чужими, рожден для пребывания среди сородичей.
Я прищурил глаза, не зная, насмехается он надо мной, или нет. В точности то же самое утверждала и Нефертари, пусть и совершенно иными словами.
В ответ на мой пристальный взгляд он постучал кончиками пальцев поверх сердца, как всегда делал Фальк.
— Я не хочу оскорбить. Мне тоже этого не хватает, Хайон. Не хватает единства Легиона и уз верности. Ясной цели. Сосредоточенного следования к победе.
Странно было слышать подобные слова от воина, который бросил своих братьев, что стало отдельной легендой. Так я ему и сказал, получив в ответ задумчивую улыбку.