— А теперь ты упорствуешь. Тебе известно, о чем я говорю. Мне не хватает возможностей Легиона и того, что он был наделен властью так поступать. Все наши силы сейчас… Они — Легионы по названию, раскраске и остаткам культур, но это не армия, а орда, которая связана отмирающей преданностью и сражается только ради победы. Наш род больше не ведет войну, мы совершаем набеги и грабежи. Мы больше не маршируем полками и батальонами, а дробимся на стаи и банды.
Я рассмеялся. Я не хотел потешаться над ним, однако не смог сдержать смеха.
— Абаддон, ты веришь, будто все изменишь?
— Нет. Сейчас этого никто не в силах изменить, — его золотые глаза вспыхнули истовым пылом. Вены под кожей запульсировали, становясь чернее. — Но мы в силах принять это, брат мой. Сколько в Девяти Легионах тех, кто нуждается в том, чтобы вновь стать частью настоящего Легиона? Ты настолько самолюбив, что считаешь, будто одинок в своих амбициях, тизканец? Как насчет Валикара Резаного, который больше верен своей паучьей королеве с Марса и их общему миру, чем Железным Воинам? Как насчет Фалька Кибре, который готов положить жизнь на то, чтобы убить Гора Перерожденного, и обращается к тебе за помощью? Как насчет Леора — генетического отпрыска этой обезумевшей от крови аватары: Ангрона, никогда не питавшего к собственным сыновья даже крупицы любви? С тобой даже Телемахон, а ты обманываешь самого себя, делая вид, будто это всего лишь результат того, что ты переписал его разум. Ты лишил его возможности испытывать удовольствие без твоего разрешения, но не переписал всю его душу. Если ты ему позволишь, он станет настоящим братом, а не узником.
— Ты не можешь знать этого наверняка.
— Хайон, даже рождение — неопределенность. Нет ничего определенного, кроме смерти.
От его уклончивости мои губы скривились в оскале, слишком напоминавшем Гиру.
— Избавь меня от школьной философии. С чего мне доверять Телемахону?
— Потому что он такой же, как мы, и страстно стремится к той же самой цели, которой мы хотим достичь. Так же, как и ты, он — сын сломленного Легиона. Третий Легион уже давно предался низменным излишествам и бессмысленному самопотаканию. Когда-то Дети Императора получали удовольствие от победы. Теперь же они ищут наслаждения любой ценой, алчут страданий, а не триумфа. Хайон, тысячи и тысячи воинов в Оке жаждут чего-то такого, за что стоит сражаться. Мое странствие вместе с Саргоном состояло не только в постижении приливов и отливов волн Ока. Оно было поиском тех, кто встанет рядом со мной.
Я ничего не ответил на его пылкий вызов. Действительно, что тут можно было сказать. Он выставил напоказ, что я живу без определенного направления, и предложил надежду взамен пустоты. Я никогда не думал, что услышу подобные слова от другого легионера, не говоря уж о том, кто уже давным-давно ушел в легенды.
— В том, чем мы стали, есть сила и чистота, — произнес Абаддон. — Теперь в группировках Девяти Легионов присутствует жестокая честность. Они следуют за военачальниками, которых выбрали, а не за теми, кого им назначили. Создают традиции, уходящие корнями в культуру их родных Легионов, или же полностью отвергают свое происхождение по собственной прихоти. Эта несдерживаемая свобода восхищает меня, и я не желаю поворачивать вспять, колдун. Я говорю о том, чтоб взять имеющееся у нас и… улучшить его. Усовершенствовать.
Оказалось, что мне трудно говорить. Слова лежали на языке, однако протолкнуть их дальше было нелегким делом. Произнести их означало озвучить то же праведное безумие, которое столь пылко провозглашал Абаддон.
— Ты говоришь не просто о создании новой группировки. Ты подразумеваешь новый Легион. Новую войну.
Его взгляд ни на миг не отрывался от моего. Я ощущал это, продолжая смотреть ему в глаза и чувствуя жар амбиций, исходящий от лихорадочных мыслей.
— Новая война, — согласился он. — Настоящая война. Мы были рождены для битвы, Хайон. Нас создали, чтобы мы покоряли Галактику, а не гнили в этой преисподней и гибли от клинков своих братьев. Кто создатели Империума? Кто сражался, чтобы очистить его территорию и расширить границы? Кто усмирял мятежные миры и расправлялся с отвергавшими свет прогресса? Кто прошел от края до края Галактики, оставляя за собой след из мертвых предателей? Это наш Империум. Построенный на сожженных нами планетах, сломанных нами костях и пролитой нами крови.
Больше всего меня потряс не его пыл и даже не его амбиции, хотя от их масштабов и захватывало дух. Нет, сильнее всего меня потрясли его мотивы. Я ожидал ожесточенности, вызванной неудачей, а не лидерского идеализма. Он не хотел мести — неважно, мелочной или же абсолютно оправданной. Он хотел того, что принадлежало нам по праву. Хотел творить будущее Империума.
— Ты тоже это видишь, — произнес он, ощерившись в ухмылке. Как и остальных юстаэринцев, у него на зубах были выгравированы хтонийские руны храбрости и решимости. Они вдруг показались чрезвычайно уместными для улыбки странника, который возвращается к своим людям, чтобы стать крестоносцем. — Теперь ты чувствуешь, не так ли?
— Новая война, — медленно и тихо сказал я. — Не порожденная злобой и не основанная на мести.
Абаддон кивнул.
— Долгая Война, Хайон. Долгая Война. Не мелкий мятеж, поглощенный гордыней Гора и его жаждой занять Трон Терры. Войны за будущее человечества. Гор бы продал весь наш род Пантеону за возможность хоть один миг посидеть на Золотом Троне. Мы не можем допустить, чтобы нас использовали так же, как его. Силы существуют, и мы не можем делать вид, будто это не так, однако не можем и позволить священному долгу выродиться в подобную слабость, как сделал Гор.
— Недурно сказано, — произнес позади меня Леор.
Я обернулся — и он, и Телемахон пришли в себя, чего я до сих пор не ощущал. Вне всякого сомнения, они слышали большую часть пламенной речи Абаддона. На темнокожем, изуродованном швами лице Леора было выражение беспощадного спокойствия, какого я никогда еще не видел. Он пытался говорить насмешливо, но я полагаю, что каждый из нас расслышал в его голосе примесь благоговения.
Телемахон ничего не сказал. Выкованная из серебра прекрасная посмертная маска безмолвно и испытующе глядела на хозяина. Я задумался, что бы он сказал обо всем этом, не перепиши я его разум.
Похоже, Абаддон уловил мои мысли, поскольку он сказал:
— Хайон, ты должен освободить мечника. Ты забрал у него не только агрессию против тебя.
— Я это понимаю, но если бы я его освободил, мы бы убили друг друга.
Тогда он улыбнулся, и улыбка уже не была столь терпеливой. За харизматичным военачальником проглянул железный тиран.
— Хочешь сделать первые шаги в новую эпоху, надев брату на горло ошейник?
— Первые шаги? Эзекиль, я пока еще ни на что не соглашался. И, несмотря на все твои слова, я чувствую, что ты тоже недоговариваешь. Ты странствовал в одиночестве столь долго, что едва ли готов довериться кому-то другому.
Он вперил свой взгляд в мои глаза. Я почувствовал, что он согласен с моим суждением и позволяет ему остаться между нами не оспоренным.
— Истина не дается сразу, Хайон. Я мудрее, чем был во время восстания моего отца. Я увидел намного больше из того, что может предложить Галактика, а также то, что лежит за покровом реальности. Однако я не высокомерен, брат. Я знаю, что еще можно многое сделать и многому научиться. Единственное, что я знаю точно — годы блуждания в одиночестве для меня закончены. И теперь устанавливаю связь с теми, кто сильнее всего похож на меня мыслями, поступками и амбициями. Я не предлагаю никому из вас роли в плане тирана. Я предлагаю место рядом со мной, пока мы вместе ищем путь.
— Братство, — тихо произнес Леор. — Братство для тех, у кого нет братьев.
Абаддон вновь постучал поверх сердца.
Легионер Сынов Гора умолк, а я повернулся к Леору и заметил, что у того дрожат руки.
— Что тебе снилось, брат?
— Много чего. В том числе война на Терре, — Пожиратель Миров опустил взгляд на свои перчатки, наблюдая, как кисти сжимаются и разжимаются под хоровое урчание сервоприводов суставов. Как я вновь пережил момент, когда едва не умер на Просперо, так и Леор явно пережил момент, когда лишился рук.
Я не проталкивался в его сознание. Впервые он сам охотно впустил меня туда. Я увидел его на стене каменных укреплений, командующим своими воинами и направляющим бурю их огня лающими выкриками. Стук бесчисленных тяжелых болтеров был словно сбивающийся голос механического божества. В небе бушевала буря из завывающих черных теней, над головой с бреющего полета атаковали десантно-штурмовые корабли.
Имперские Кулаки наступали под прикрытием многослойных абордажных щитов из пластали, и у них в руках дергались болтеры. Леор, стоявший в переднем ряду своих воинов, навел на врага массивную плазменную пушку. Набирая заряд, та выла, словно дракон, в ее покрытом кабелями чреве происходила термоядерная реакция.
Один болт. Один миг невезения. Один-единственный снаряд с треском врезался в катушки магнитного ускорителя пушки, ударив с силой, которую оружие выдерживало сотню и больше раз. Но сейчас зазубренные обломки с лязгом прошли сквозь входной клапан, заткнув пушку в ту самую секунду, когда она была готова выпустить на волю свой заряд.
Оружие взорвалось у него в руках. Взрыв отшвырнул его прочь, но окатил нескольких его людей растворяющим потоком фиолетового пламени. Леор ударился спиной о стену укреплений, оставшись позади наступления его уцелевших бойцов. Гвозди жалили, и воины даже не заметили, что он пал.
Находясь внутри его памяти, я не мог ощутить его боль и даже увидеть ее на лице, скрытом опаленным шлемом. Но я увидел, как он смотрит на свои руки… которых больше не было. Взорвавшаяся пушка испарила их. Обе руки заканчивались возле локтей.
Я вышел из его сознания. Когда я это сделал, он сильно содрогнулся.
— А ты, Телемахон? — спросил я. — Что ты видел?
— Старые сожаления. Ничего больше.
Я мог бы спросить, что он имеет в виду, или просто вытащить это из его воспоминаний, однако отстраненное достоинство в голосе мечника убедило меня не делать ни того, ни другого. Увидев самый мрачный час в жизни Леора, я не хотел задерживаться на несчастье, постигшем Телемахона.
Гира.
Ее имя всплыло непроизвольно. Лихорадочное воспоминание.
Я развернулся, и на мой наплечник опустилась аккуратная, но властная рука Абаддона.
— Куда ты идешь, колдун?
Я встретился с ним взглядом, отказываясь поддаваться на угрозу.
— Разыскать мою волчицу.
Мы оба повернулись на тихий лязг керамита о керамит. Саргон провел костяшками пальцев по предплечью — еще один жест из числа стандартных боевых знаков Легионов. Движение, означающее собственную кровь. Он знал о моей связи с ней — с мостика «Его избранного сына» и видел это в моих мыслях.
— Где она? — спросил я у него.
Пророк повернул свое шокирующее юное лицо к Абаддону. Левой рукой он сделал жест «атаковать цель», а затем приложил ладонь к сердцу. Последовало еще несколько знаков — в них я не узнал традиционного боевого жаргона.
Абаддон убрал руку с моего плеча.
— Твоя волчица у Саргона. Она напала на него и теперь… выведена из строя.
Как только он произнес последнее слово, я пришел в движение.
Джамдхара — традиционное тизканское оружие, нечто среднее между кинжалом и коротким мечом. При обхвате рукояти клинок тянется от костяшек сжатого кулака владельца. Оно никоим образом не уникально для Просперо — другие человеческие культуры на иных планетах называют аналогичное оружие «тычковыми ножами» или кулачными кинжалами, а также совейя, улу, кваттари и — по меньшей мере, в одном из диалектов Старой Индуазии — катар.
Рукоять моей джамдхары была выполнена из бедренной кости тизканского астролога-философа Умерахты Палфадоса Суйена, который, умирая, настоял, чтобы его кости отдали в дар Легиону Тысячи Сынов для переделки в ритуальные инструменты и отправили к столь обожаемым им звездам.
Подобное не являлось чем-то необычным среди интеллектуальной и культурной элиты Просперо. Считалось великой честью быть «погребенным в пустоте» таким образом, продолжая вносить свой вклад в будущее человечества даже после смерти.
Клинок оружия был черным, изготовленным из сплава адамантия с природными металлами моего родного мира, а на его поверхности были аккуратно, вручную вытравлены спиралевидные рунические мандалы, которые крошечным шрифтом повторяли одну из последних и наиболее знаменитых лекций Умерахты. Это было рассуждение о сути вселенной. Каждые несколько месяцев я снова перечитывал его в фальшивом свете свечей, излучаемом осветительными сферами, и обдумывал смысл.
Эту джмадхару вручил мне Ашур-Кай при приеме в его философский ковен, в последний день моего обучения у него. В Тысяче Сынов были основные культы, основанные на психической специализации каждого воина, однако они считались всего лишь самым очевидным — и предназначенным для военного использования — слоем многоуровневого сообщества. Ниже культов располагались философские салоны, круги ученых, симпозиумы и ритуальные ордена, которых более заботили вопросы просвещения, нежели военная структура.
— Я горжусь тобой, — произнес он — единственный раз, и более этого не повторял — и вручил мне клинок. — Здесь ты находишься среди равных, Сехандур.
В тот миг я плашмя приложил клинок ко лбу, закрыл глаза и поблагодарил его беззвучным телепатическим импульсом. Этот клинок обозначал окончание моего ученичества. Этот клинок указывал, что я готов к погружению в более глубокие тайны Искусства.
И спустя десятки лет, когда Абаддон сказал мне, что его пророк вывел мою волчицу из строя, именно этот клинок я приставил сбоку к шее Саргона.
Некоторые смерти отзываются резонансом. Они более насыщены эмоциями, чем прочие, и приводят к ужасному единению убийцы с убитым. Мало какие смерти так резонируют, как перерезание человеческого горла. Это ощущение и этот звук неповторимы. Булькающие глотки, которые так отчаянно стараются перевести в дыхание. То, как гортань еще мучительно пытается работать, а легкие трепещут и силятся вдохнуть, чего не могут сделать. Безжалостная и полная ненависти близость с тем, кто умирает у тебя на руках.
Отчаянная паника у него в глазах, когда дрожащие конечности начинают подламываться под ним. В этой панике мольба, последние функции мозга вопят: нет, нет, этого не может быть, это несправедливо, этого не может происходить на самом деле. Вялая, жалкая ярость, когда он понимает, что все так и есть, и он не в силах этого изменить.
Кончено. Он мертв. Ему остается только умереть.
Вот такую смерть я и обещал Саргону. Именно это проносилось у меня в мыслях, пока я угрожал рассечь его и без того изуродованное горло. Как же приятно было бы оборвать его жизнь этой сдавленной песней беспомощного бульканья. Что же касается его, он стоял неподвижно, пребывая в совершенном ошеломлении.
Даже Леор вздрогнул от моей реакции. Его лицо подергивалось, отвечая на внезапный укус Гвоздей. Телемахон молча наблюдал из-под своей маски, хотя его удивление физически ощущалось в воздухе между нами. Абаддон медленно поднял руку. Его золотистые глаза были расширены, движения продолжали излучать власть. Я шокировал его, однако он не позволял этому взять над ним верх.
— Где она? — спросил я сквозь сжатые зубы.
— Хайон, — начал было Абаддон.
ГДЕ ОНА, — отправил я импульс, острый, как пронзающее череп копье. Отделенный от моих мыслей Саргон вообще никак не отреагировал, но Абаддон с Телемахоном отшатнулись назад, схватившись за голову. Леор рухнул, как подрубленный, из его носа потекла кровь.
— Хайон… — предпринял еще одну попытку Абаддон, моргая и прогоняя боль в носовых пазухах, вызванную моей яростной телепатией. — Я недооценил твою привязанность к демону. Приношу за это извинения. Но отпусти оракула, и мы отыщем твою волчицу. Ты знаешь, что я не хочу причинять тебе вреда. Ни тебе, ни твоим братьям, ни твоему фамильяру.
Сейчас мне стыдно, что я не отпустил Саргона сразу же, однако доверие уже не давалось легко ни одному из воинов Девяти Легионов. На протяжении еще нескольких ударов сердца я продолжал прижимать клинок к плоти Несущего Слово, а затем отпустил его с низким, влажным рычанием, которым могла бы гордиться Гира.
— Ну и темперамент, — заставил себя улыбнуться Абаддон.
Я подошел помочь Леору подняться на ноги. Мы взялись за руки, и я потянул его вверх. На тыльной стороне перчатки он носил выполненный из меди символ Бога Войны — «на удачу», как он всегда утверждал, хотя и был мало религиозен. Я чувствовал лучащийся оттуда жар даже сквозь его руку, даже сквозь мой доспех. Левая сторона его лица дергалась так сильно, как мне еще не доводилось видеть. Вместо человеческого мыслительного процесса его мозг продуцировал исключительно изнуренную боль. Он боролся с Гвоздями за контроль над собственной плотью.
— Гххх, — произнес он. Губы покрывала слюна. — Ммхм.
— Прости меня, брат.
— Мхм, — в его черных глазах снова проступало узнавание. Он выругался на награкали и более ничего не сказал.
Я обернулся к Саргону.
— Где моя волчица?
Несущий Слово отвел меня к ней безо всякого сопротивления. Молчание, царившее среди всех нас, было первым действительно неловким моментом с момента нашего прибытия. У меня копились вопросы — вопросы, которые мне мучительно хотелось задать. Насколько хорошо на самом деле Абаддон знал этого оракула? Какими еще способностями обладал Саргон? Я все еще был уверен, что при необходимости смогу пересилить его, однако то, что отрезало его от телепатии, что бы это ни было, говорило о психическом манипулировании такого уровня, что мне было бы нелегко его отменить. Что видели Леор и Телемахон, бродя по собственным воспоминаниям? Я многое бы отдал за то, чтобы увидеть содержимое их разумов, как это сделал Абаддон с моим.