Под утро мы уговорились с Кованько, что доклад о деятельности капитана и о нынешнем положении «Св. Анны» будет делать он. Я не люблю и не умею выступать перед большими собраниями. У меня нет ораторского таланта, и самую интересную, волнующую мысль я передаю вслух сухо и беспомощно. Мне не пришлось долго уговаривать Кованько. Он согласился без колебаний. Мало того, я чувствовал, что он рад этой неожиданной обязанности. Ему льстило, что он первый растолкует всей нашей команде всю сложную историю скитаний белого русского корабля с красной командой и авантюристом-капитаном.
Кованько деловито разложил на столе все свои записки, капитанский дневник, пачку телеграмм и документов и один из первых занял место у стола.
— Ребята, товарищи! — начал Андрей, открывая собрание. — Вот мы теперь на своем, отвоеванном у белых корабле. Сейчас от штурмана Кованько вы услышите обо всем, что вытворял наш капитан. Вот вы не верили мне. Теперь полюбуйтесь сами!
— Товарищи, — неожиданно робким, почти замирающим голосом начал Кованько. — Сколько лет я живу...
— Много? — усмехнулся кто-то из матросов. — Годков, поди, семьдесят!..
Кованько смутился еще больше. Андрей строго посмотрел на смеявшегося.
— Ну, пусть немного, но все равно... Никогда я не видал такой подлости, такого предателя, как наш капитан! Теперь нам в руки попали все его документы и даже дневники, и мы можем с его собственных слов узнать обо всем, что он затевал и что сорвалось только случайно.
— Не совсем случайно, — сказал Гринблат. — Так и должно было случиться.
— Ну, пусть так. Не умею я говорить, ребята! Вы уж лучше меня не перебивайте.
— Ну, ладно, ладно! Не будем, — сконфузился и Гринблат. — Валяйте, Сергей Иванович!
— Так вот, я постараюсь рассказать вам обо всем по порядку. Начну я с нашего прихода из Архангельска в Норвегию. Уже в Тромсе капитан получает одну за другой три телеграммы от марсельской конторы с категорическим приказанием идти немедленно в Марсель и оттуда дальше в Крым. По-видимому, наше оружие хотели переслать Врангелю. Капитан отвечает на эти телеграммы сообщением о том, что у нас во время ледяного похода сломалась лопасть винта, поврежден руль и имеются пробоины в бортах, а потому мы вынуждены, кое-как починившись в Тромсе, идти в Берген или в Гамбург и там стать в док для большого ремонта. На ремонт он требует у хозяев крупную сумму денег. В качестве доказательства аварии он посылает марсельской конторе какой-то подложный акт осмотра судна в Тромсе. Сначала в деньгах ему отказывают, но потом высылают 30, затем еще 70 тысяч рублей в иностранной валюте. Вот почему он так бегал в Тромсе на почту и в банк, чуть ли не ежедневно, не доверяя никому получения денег и всей своей корреспонденции. Одновременно он ведет переговоры с местными торговцами и берет по очень низкой цене фрахты на перевозку грузов между норвежскими портами. Цены были такие низкие, что никто конкурировать с ним не мог. Это ведь и понятно. Судно было чужое, жалованье команде он не платил и не нес почти никаких расходов. Уголь был куплен еще правительством Северной области, и в кассе капитана лежали 100 тысяч рублей наличными. Так! Затем добрались мы до Бергена. До этого времени, если верить записям капитана, он только мечтает заработать на фрахтах и сэкономить на ремонте. Затем, по-видимому, в Бергене, ему приходит в голову мысль сбежать в Гамбурге со 100 тысячами рублей, присланными марсельской конторой. Он уже готовится к бегству, но случайно встречает в этом огромном порту приятелей — морских капитанов и торговцев, с которыми он был знаком еще со времени довоенных рейсов на различных русских пароходах, и эти друзья внушают ему мысль, что он легко может получить выгодный фрахт в Южную Америку и там, в какой-нибудь второстепенной республике, вроде Уругвая, продать «Святую Анну» со всем ее грузом, а деньги присвоить себе. В Южной Америке легко сговориться с властями при помощи взятки. После этого нетрудно будет ссадить команду на берег и заменить ее американскими моряками. На такой груз, каким были заполнены трюмы «Святой Анны», в любой южноамериканской республике найдутся любители. Английские и французские винтовки легко найдут себе применение в Парагвае или Чили. План — дерзкий, но ставка была соблазнительной, и капитан решился. Он заплатил команде часть денег, погрузил на «Святую Анну» грузы на Южную Америку и двинулся в Атлантику. Когда мы были в Гамбурге, ему казалось, что возбуждение на корабле затихает, что Андрей теряет авторитет и от него со временем можно будет избавиться. Тогда же он решил не платить всех следуемых матросам денег.
Но уже в Северном море и в Ла-Манше он понял, что просчитался. Тогда он решил, что лучше заплатить побольше некоторым из матросов, чтобы не платить всем. Он наблюдает за командой день за днем, заносит в свою книжку фамилии матросов и кочегаров, внушающих ему доверие. Записывает, потом вычеркивает, потом опять записывает. Наконец в Ла-Манше ночью он посылает Глазова за Шатовым, Сычевым, Фоминым, Жиговым и другими и таинственно у себя в каюте разговаривает с ними, стараясь окончательно установить, можно ли их подкупить или нет. С Жиговым у него дело не вышло. Ничего не подозревавший Жигов говорил с капитаном прямодушно, начистоту, и капитан немедленно вычеркнул его из списков своих сторонников. Зато в других случаях клюнуло: Шатову, Сычеву и другим он сразу заплатил сполна жалованье за три месяца и за три месяца вперед. Через несколько дней, убедившись в правильности своего выбора, капитан делает своим сторонникам предложение участвовать в захвате судна, сулит часть добычи при дележе. Мы видели, что капитанский отбор оказался удачным. Рыжий черт попал в точку и ожегся только на Сычеве. Сычев сразу согласился на капитанское предложение, но про себя затаил далеко не дружественные капитану намерения. Из командного состава капитан решил привлечь в свою компанию одного Чеховского. Нам с Николаем Львовичем он не доверял чуть ли не с самого начала. О нас в его дневнике имеются самые недоброжелательные и даже ругательные записи. В одном месте он пишет, что намерен отдать нас, как бунтовщиков и красных, под суд по приходе в какой-нибудь английский или французский порт. Сначала он не открывает заговорщикам все свои замыслы. Когда же команда «Святой Анны» опять начинает бузить, угрожая отказом в повиновении, он готовит свою партию к настоящему бою. Он вооружает всех своих сторонников револьверами и обещает продать судно в Южной Америке и поделить деньги между всеми участниками заговора. Ему без труда удалось получить согласие от всех компаньонов. Но, как видно из дневника, бурной ночью, во время плавания у берегов Англии, перед выходом в Бискайю, он договорился с Чеховским и Сычевым, что на самом деле дележ будет произведен только между тремя, остальным же, то есть Шатову, Глазову, Фомину, можно будет дать по шапке.
Когда началась буря, капитан уже на третий или четвертый день приказал радисту дать сигнал бедствия и сообщить в Англию и Францию о неизбежности гибели «Святой Анны». Этим он хотел заставить марсельскую контору вычеркнуть «Святую Анну» из списков и тем облегчить ему продажу корабля в Южной Америке и все дальнейшие шаги уже в роли новоявленного капиталиста. Вероятно, нас уже занесли в число погибших, и это, может быть, поможет и нам в дальнейшем.
Из всего этого видно, что капитан был человеком беспринципным, заботившимся только о личных и притом грубо корыстных интересах. Разумеется, ни родина, ни белое движение не были ему дороги. Красных он ненавидел, а от белого движения, как и большинство его сознательных участников, ждал только личных выгод. Больше всех из команды он ненавидел Андрея Быстрова. В записках то и дело попадаются строки, в которых он клянется сжить Андрея со света, обещает выдать его военным властям, собирается оклеветать его и подвести под смертную казнь. Не было у него доверия и к прочим членам команды «Святой Анны». Это был одинокий матерой волк, приглядевший себе крупную поживу, которую он никому не хотел уступить. Ну что ж, — закончил свой доклад Кованько, — волчий план провалился, и вот мы теперь плывем на завоеванном нами корабле.
— Здорово заверчено, — сказал среди общего молчания Загурняк, закручивая «собачью ножку».
— А Сычев-то наш! Кто бы сказал? — задумчиво поддержал Жигов. — Думали — человек кремень, не отколоть от капитана. А он поди-ка. И ловкость показал и нашего брата не продал.
— А кок, ребята! — крикнул Павло Вороненке. — Чем не герой?
— Ну вот что, товарищи герои, — сказал Гринблат. — Доклад товарища Кованько нам остается только принять к сведению. Многим это будет хорошая наука на всю жизнь. Ну, а теперь давайте поговорим о том, что делать дальше. Думается мне, что перед нами нелегкая задача.
— Гринблат дело говорит, — подхватил Андрей. — Вали, ребята. Кто имеет предложение?
— А кок, ребята! — крикнул Павло Вороненке. — Чем не герой?
— Ну вот что, товарищи герои, — сказал Гринблат. — Доклад товарища Кованько нам остается только принять к сведению. Многим это будет хорошая наука на всю жизнь. Ну, а теперь давайте поговорим о том, что делать дальше. Думается мне, что перед нами нелегкая задача.
— Гринблат дело говорит, — подхватил Андрей. — Вали, ребята. Кто имеет предложение?
— Какие предложения? — сказал один из кочегаров. — Вы уже, наверное, удумали, что делать, — так и валяйте ваши предложения, нечего народу голову вертеть.
— Никто ничего не удумал, — ответил Яковчук. — Не до этого было. Утро, мол, вечера мудренее. Ну вот утро и есть, — ну и думать пора. Я, ребята, думаю, что в Америку нам идти все-таки не рука.
— К черту Америку! На кой она леший? Сколько лет домов не видали, — заголосило большинство.
— А как же груз, ребята? — заикнулся старший механик.
— А пусть его кто хочет, тот и везет. В крайности деньги вернуть, — предложил Загурняк.
— Ну, а ты скажи, куда идти-то, голова! — толкнул его в бок Жигов.
— Куда? Известно, — в Марсель. Там капитана расшифруем и опять в море или еще куда.
— Так, может быть, все-таки в Америку с пересадкой в Марселе? — спросил, ехидно улыбаясь, Андрей.
— Зачем в Америку, ближе есть места.
— В Австралию, что ли? — еще ехиднее перебил Андрей.
— Да ты что зубы скалишь, комиссар горячий? Ты что хочешь? Если не в Марсель, так куда же?
— А вот куда — в Россию!
— В Россию?! — удивленным хором раздались голоса. — Куда в Россию, в Архангельск?
— Зачем в Архангельск? В Одессу, к красным...
— Андрюша, что ты, спятил, что ли? — спросил Кованько. — Кто ж тебя пустит? А Босфор? А Дарданеллы? Или ты собираешься дунуть по воздуху?
— Постойте, постойте, товарищ Кованько, — перебил Гринблат. — Это не так глупо. Я сам об этом думал и полагаю, что ничего невозможного тут нет. Придем мы в Гибралтар. Заявим властям, что воскресли из мертвых, починимся и айда как будто на Марсель. А сами пойдем вдоль африканского берега, мимо Алжира, Туниса, через Мальту, на Зею и на Стамбул. Единственная настоящая трудность — это миновать Дарданеллы и Босфор. Ну что ж, в Гибралтаре получим газеты и ориентируемся в положении вещей. Я полагаю, что особых перемен со времени нашего ухода из Гамбурга не случилось. Ну, а если так, то, значит, Крым в руках Врангеля. Вот мы и повезем ему оружие, якобы по приказу марсельской конторы. У нас и телеграфные приказы об этом есть. Мы можем предъявить их в константинопольском российском генеральном консульстве. Консул нам во всем этом деле и поможет. Кто же откажется от груза оружия!
— Но ведь и в Гибралтаре и в Константинополе будут проверять наши бумаги, — вскипятился Кованько. — Что же мы скажем? Где капитан, где боцман, где старший? Разве дело так оставят?
— Да, неладно, товарищи, — усомнился Жигов.
— Пустяки, — спокойно ответил Андрей и посмотрел на Гринблата. Тот сочувственно кивнул ему головой. — Мы же ведь бурю какую вынесли. Судно погибало, — капитан сам радио об этом дал. Могло ведь погибнуть несколько человек. Ну, составят акт, а мы все, как один, одно и покажем. Верно, ребята? Сговоримся и покажем. Вышвырнем одну шлюпку. Скажем, капитана волна смыла, а боцман с матросами и старшим спасали упавшего капитана и сами погибли. Дело? Ведь не плохо придумано.
— И о том, что капитан прохвост был, так никто и не узнает? — с сожалением заметил Жигов.
— Никто, товарищ! Деткам своим расскажешь, — усмехнулся Андрей. — Чувствительный вы, как я вижу, народ, ребята. И груз куда денется, и что о капитане говорить будут? Да черт с ним, со всем этим. А вот когда мы вместо Крыма в Одессу пароход с винтовками, патронами да снарядами доставим под носом у Антанты проклятой, вот это дело будет, вот это пуля! А, ребята?!
— Верно! — закричал Загурняк.
— Верно, товарищи, верно! — смеялся в бородку Гринблат.
— Ну, капитан, твое слово, — сказал довольный Андрей.
Я встал. Я не думал, что и мне придется говорить. Помнится, я так отвечал ребятам:
— Что ж, товарищи, пойдем в Россию. Жена и сын мой в Ревеле, — значит, за границей. Но вас я не оставлю. Корабль вести надо умело, иначе можно и не дойти, да и подозрение легко возбудить. Я доведу «Святую Анну» до Одессы. Только уж порядок, товарищи, держите. В портах спиртного ни-ни! Проболтаетесь — всем будет плохо. А я с вами, товарищи. Все силы приложу...
Вот тут и поднялась заваруха. Повскакали наши матросы и кочегары со своих мест, подхватили меня, качать стали. Так подбрасывали, что жутко было. Кричали, поздравляли, шумели.
Весело прошел этот день на «Св. Анне».
Глава девятая
Тяжелая, удушливая жара нависла над главным городом островов Зеленого Мыса — Сан-Винцентом. Солнце накалило медные части парохода и даже гладкие доски палубы и брезентовый тент, раскинутый над ютом. Днем невозможно ни грузиться, ни работать над приведением в порядок палубы. Только вечерами туземцы в широких соломенных шляпах, на которых осело доброе кило угольной пыли, с черными корзинами за плечами, бегут гуськом от угольных куч на берегу к угольным ямам на пароходе. В эти часы некуда деваться от черной пыли, которая мгновенно пластами осаживается на всей палубе и в особенности на потном, горячем теле.
На горизонте поднимаются массивы и пики островов. На море штиль, и волна еле трепещет у высокого берега. Всех обуяла лень. Она победила даже горячее стремление идти скорей домой, в Россию.
Больше трех дней шла погрузка угля первобытным способом. Здесь грузят уголь только мелкие суда или пароходы, израсходовавшие свои запасы раньше срока, вследствие бури. Лайнеры, идущие из Европы в Буэнос-Айрес и Рио-де-Жанейро, получают полную порцию топлива в самом начале своего пути.
На четвертый день утром острова Зеленого Мыса тают вдали, уходя в синюю глубину океана, и «Св. Анна», все еще с поломанной мачтой, замененной временным коротким бревном, идет к северу. Жара не спадает, и на палубе течет ленивая жизнь. Скованы руки и язык, и даже мысли тяжело ворочаются в уставшей от духоты голове.
Три дня пути до Канарских островов. В порт не заходим, и только высокий пик Тенериф проходит в стороне гигантским каменным столбом, знакомый всем морякам, совершающим рейсы в средней части Атлантического океана. И вот опять бесконечное синее море, на котором чуть колышутся встречные парусники, и горячее небо, с которого глядит вниз, на водные просторы, добела раскаленное солнце. Но здесь уже прохладнее ночью, и в звездные часы на палубе дышится легко.
На четвертый день пути от Канарских островов придвинулись с востока скалистые берега Африки и, наконец, на розовом утре встал перед нами Гибралтар.
К приходу в порт мы готовились тщательно и не без боязни. Гибралтар не простая коммерческая гавань. Это крепость — гранитные ворота Средиземного моря, у которых англичане пристроили неплохой военный и полицейский пропускной пункт. В Гибралтарском порту каждый человек на учете, за каждым кораблем, за каждой матросской курткой есть свой глаз. Мы было думали вместо Гибралтара зайти в Танжер или Алжир, но потом решили, что лучше идти прямо к льву в пасть. Гибралтарская виза на судовых книгах — хороший паспорт по всему Средиземному морю. К тому же в эти дни все было за нас. После бури во все порты Атлантического побережья пришли десятки истрепанных, искалеченных судов, и приход «Св. Анны» без мачты, с поврежденными частями и с несколькими утонувшими во время бури сочтут, конечно, весьма обыкновенным явлением. Зато здесь можно будет запастись прекрасным кардиффским углем, починиться, поставить мачту, пересмотреть машину и исправить мелкие повреждения, причиненные бушующей волной всем палубным надстройкам.
Испанский берег, поворачиваясь, отходил к северу, и перед нами постепенно открывалась обширная круглая бухта, берега которой усеяны городками и селениями. Белые домики Альхезираса и Линеи тонули в зеленых садах. Невысокие, лысые, неприветливые испанские горы отлогими холмами спускались к морю. Посредине бухты, вытянувшись в два длинных ряда черными неуклюжими коробками, стояли старинные фрегаты и корветы, лишенные мачт. Эти ветераны Крымской кампании служили теперь плавучими угольными ящиками.
К востоку береговая линия резко снижалась, переходила в низкую песчаную косу. Волны, казалось, вот-вот зальют ее с двух сторон. Но неожиданно буйным полукилометровым отвесом вздымалась здесь кверху серая скала, точно чья-то капризная рука бросила ее на песчаную отмель. Этот гигантский камень, полкилометра в высоту, три километра в длину, был начисто вымыт и дождями и ветрами. Его серый гранит был гол и лишен растительности. У подножия его, на узкой, поднимающейся тремя террасами береговой полосе бухты, протянулась единственная улица города-крепости Мэнхеттен. Теснота, казарменные постройки, чахлая зелень полутропических садиков, плоские восточные крыши. Ниже лежит прекрасная военная гавань с доками, верфью, военными заводами, наполненная массой боевых и вспомогательных судов, всегда оживленно строгая, недоступная для чужеземца. Из-за серого бетонного мола внутреннего военного рейда поднимаются высокие мачты линейных судов, толстые приземистые трубы дредноутов и башни крейсеров.