Охранники, конечно, чуяли, что долго на растительно-молочных отбросах им и канцлеру не продержаться. Полкану в топку еще можно было какой-никакой гадости накидать — различных бомжовых сладостей или там прошлогодней собачатины, ботвы чертополоха, березовой стружки, на худой конец, просто свежей печатной продукции, а у телохранителей вкусовые ощущения больно тонкие, их всякой там замешанной на алебастре фармакологической стряпней не утолишь. Да к тому же после выхода жен из греховного употребления по причине их массового бегства в поля изголодались они также по дамской форме тела. Все больше стала им мерещиться в утопических сумерках канцелярии райская дева Архицель со своими эрогенными достопримечательностями. Вот бы дотронуться до нее хотя бы одним концом своего чуткого тела, настырно алчущего душевного удовольствия, бредили они, подыхая на посту возле мирно дремлющего, сытого гиппопотама. Вот бы посадить ее перед смертью себе на коленочку да почесать ей напряженными органами щекотливое брюшко…
— А кстати, куда это она запропастилась вместе со всей своей мясистой арматурой? — вдруг вспомнили они о государственной пропаже. — Где ее черти носят, эту сексапильную занозу воображения? Ведь она не какая-нибудь там крановщица или бетономешалка. Она канцлерская дочь, и по конституционному бюллетеню ей положено в болезненные моменты папиной политической карьеры заменять его своей обольстительной харизмой и заниматься несложным династическим подрядом. Как понимать отсутствие оной барышни в тяжелую для страны минуту, когда целая бригада телохранителей сохнет на боевых местах от переизбытка мужественности и наблюдается дефицит яйцеклеток в маточных трубах? Что с ней случилось, где она прохлаждается, и у кого из ослабленных членов охранного предприятия хватит сил, чтоб ее разыскать, спеленать и возвратить к нам, королевским стражам, для проявления по отношению к ней горячей отечественной озабоченности?
Вот о чем задумались канцлерские охранники, от аскетических условий существования воспарив мыслью в недосягаемую духовно-патриотическую высоту. А задумавшись, вспомнили про фатальную составляющую глобального исторического процесса, взялись, так сказать, за старое. Сдали они две неприлично разрисованные колоды картинок по кругу, зашли с меченого голубого валета, а тот валет не на стол упал и не под холодильник закатился, а прямой наводкой улизнул точно в половую щель. Нагнулись они к щели, а там, в преисподнем бункере, обложившись щитом из консервов, лежал на холодной скамье, ожидая начала артобстрела с поднебесья, исхудавший, но живой Елпидифор, наш бравый арестант. Бедняга, которого тюремные воспитатели забыли вынуть из бесполезного карцера, уголком уха прослышал про объявленный человечеству Господом Богом блокадный бойкот и совершил эксклюзивную подземную вылазку из своего сырого и неприютного острога в набитый продуктами стратегически важный погреб Бледного дома.
— Лесничий, разрази его тромбофлебит с остеохондрозом, нашего лихого стрелочника и первопроходчика, — по-поросячьи восторженно завопили охранные структуры, опять проникаясь одобрительной оценкой по отношению к роковой нечаянности, — вот кто сумеет раздобыть хотя бы даже из-под земли нашу пропащую деву для занятий с ней групповой публичной инаугурацией и для исполнения прочих административных актов! Вылезай на поверхность, Елпидифор, мы тебя нашли! — закричали ему в щель довольные секьюрити. — Опять дело тебе по плечу нашлось.
— Благодарю, мне и здесь не дует, — раздался голос из подполья. — Вы что, хотите, чтоб я с Отцом и Сыном, и Святым Духом в перестрелку вступил? Нет, не дождетесь. Гори оно все синим огнем!
— Да нет тут никакой перестрелки. Какая-то шпионская сволочь, тайно вступив в предвыборную гонку, распустила молву про печальную кончину нашей славной цивилизации, и вот теперь все современное поколение очутилось на последнем издыхании из-за этой гадины.
— А что же передовой диктатор Полкан не навел изжогу этому выродку? Неужто он не может справиться с нелегальным дебоширом?
— От нашего досточтимого лейбористского фюрера остались только пищеварительная система да опорно-двигательный аппарат. А вместо разумной головы у него теперь, как тебе и самому уже известно, выскочила бегемотская физиономия со всеми вытекающими отсюда трагикомическими последствиями.
— Подождите, подождите, — вытянулся от изумления лесничий, — так этот африканский минотавр, об которого я с месяц назад шпалы переламывал, — великий канцлер Полкан и есть?
— Ну. Что ж ты его сразу-то не освидетельствовал? Вон он, наш гарант континуальной пертурбации, по ванной в трясине дрейфует. Положил свою временную зоологическую опухоль на фарватер и дремлет, побулькивая.
Наш герой заинтриговался звериной проблемой, выполз из-под консервов, чтобы собственными глазами опознать в отловленном им гибриде ум, честь и совесть текущей эпохи, и, увидев элегантную кожную припухлость, возвышающуюся над многочисленными конститутивными канцлерскими признаками, три раза мотнул обомлевшей головой в одну и ту же сторону.
— Это интересное видоизменение политической ситуации, — высказал мнение Елпидифор. — И я, кажись, понимаю, чьих рук эта проделка. Скажите, господа отчаявшиеся сорвиголовы, не случилось ли чего с клонированным отростком египетского деятеля Полкана — девочкой по имени Архицель?
— Как же не случилось? Случилось. Пропала она из виду наших шпионских радаров, словно невидимый стелс-бомбардировщик. Давным-давно ее особа объявлена во всемирный розыск, на всех столбах развешаны ее незабвенные телесные очертания, да только нету ее нигде, вертефлюхи ненаглядной.
— О, так я и думал! — екнул лесник. — Погубил канцлер девчонку, как есть погубил. Из-за жажды поиметь невозможного ребенка сам пострадал и дочку обрек на неприятность. Ох, жаль недозрелое дитя!
— Кто — недозрелое? О ком ты говоришь?
— О ком, о ком — об Архицели, конечно. Сколько ей сейчас — лет десять, наверное? Разве в таком возрасте что-нибудь созревает?
— Да ей не десять, а все шестнадцать, браток. И она не то чтобы созрела, а прямо так в ладонь и просится. Переспелые ее плодоносные части бередят мозги целого поколения наших соотечественников. Да, видно, ты немало сенсационных происшествий и катастроф нанюхался, что аж с календарного астрономического счета сбился.
— И не говори! — махнул головою Елпидифор. — Как, однако, годы мчатся! А я помню ее, когда она еще яблочным семечком на черенке болталась. Сильно она, наверное, поменялась с той поры. Фотокарточки ее нет ли у кого?
В ответ на это прошение охранное предприятие разом, не сговариваясь, вынуло из карманов веера излюбленных изображений красавицы, удобно, словно втулку на чертеже, демонстрирующих девушку со всех боков, и предъявило их заинтересованному лесничему в развернутом виде.
— Ядрена кочерыжка! — вздрогнул голосом непобедимый наш герой, зашелестев открытками. — Да я за такую греческую смоковницу и святую Троицу угроблю!
— Ну, вот и отлично, — подвел черту главный телохранитель. — Раз у тебя к ней взаимная тяга открылась, черт бы тебя разодрал, то тебе, стало быть, и переться за ней на поиски да на выручку, а заодно и властителю нашему слесаря пошукай, чтобы звериный скафандр скрутил. Ну и вообще, коли ведаешь, какой баламут инспирировал всю эту международную безалаберщину и смятение, разберись там с ним как полагается. Короче, ступай на подвиг, и без демимонденки драгоценной да без ветеринарного сантехника назад не возвращайся. Будем тебя ждать с большим нетерпением и с денежным вознаграждением.
— Нет, пацаны, денег мне не надо. Просто так, за гнутый доллар меня не купишь, — отрезал лесничий офицерам безопасности. — Коли вы хотите, чтоб я привел деву к Бледному дворцу, а вместе с этим еще и канцлеру с башки бегемотскую крышку свинтил, да и вообще канцелярскую дисциплину воткнул бы на прежнее место, то составьте мне поскорее путевый брачный договор с милашкой Архицелью и поищите ей крепкую парусину для подвенечного наряда, чтоб выдержала материя тяжесть ее наливных грудей. Когда вернемся, тогда и сводите нас на свадебку в кафедральный загс — так по всем законам сказочной юриспруденции полагается.
Охранники еще покочевряжились малость, помялись чуток — уж больно не хотелось им с лесничим соглашаться. Во-первых, девка-то шибко хороша да несмышлена, и пока ее папаша не выбрался из своего чудовищного хронического состояния, заработанного себе на вредном производственном посту, понятно было, что не до надзора ему за несовершеннолетней наследницей. Во-вторых, каждый из охранников в тайнике своей души упрямо надеялся, что канцлера из бегемота в человека ни за что не переделать; уж больно на совесть была проведена ему пластическая операция по пересадке головы, не зря же тот, кто это сделал, прилагал свои усилия и тратил на такое издевательство свое дорогое время и наличные средства. В-третьих, для волнительного донжуанского дела грех было не воспользоваться случаем, когда жены, разлегшись по убежищам, оставили своих мужей один на один с нечистой совестью. Какое хочешь аморальное правонарушение можно было совершить телохранителям в этот срок, все сошло бы им с рук, никто во всем свете не смог бы им помешать сделать любое предосудительное действо, не встань на их пути такое неодолимое препятствие, как Елпидифор. С этим хлопцем разве поспоришь? У него аргументов — целый послужной список. Вздохнули охранники с сожалением, выплюнули из груди в грязь свое огорчение и ударили лесничему по рукам.
Долго сказка сказывается, да недолго молодец в поход собирается. Заточил Елпидифор, наш геройский охотник, поострее свою сабельку, подправил оптический прицел на стрелковом орудии, да и побрел на розыски девственной фотомодели в логово поганой колдуньи. Адрес с почтовым индексом он, разумеется, не забыл, азимут с надиром тоже хорошо помнил, знал, где ведьму искать, — не то, что в первый раз, когда неизвестность наобум ощупывал. Клиночек ему днем чащобы помогал рассекать, арбалет ночью инфракрасную видимость из темноты выхватывал, бабье лето ему положительное чувство сообщало — короче говоря, ноги сами несли его к Ягиневому палисаднику и на третьи сутки принесли прямо к отмеренному градусу широты и отмеченному градусу долготы. Только на том самом месте, где когда-то процветал зараженный метафизической инфекцией растительный покров, не осталось нынче и отпечатка чародейской жизнедеятельности. Все пространство, занимаемое раньше разбойничьей опытной станцией, было покрыто мерзкими пахучими болотами. Куда ни глянь — везде всасывающая бездонная топь. Смотреть — и то противно, не то, что в нее нырять. Елпидифор сверился с атласом мира, правильно ли он угодил в обозначенный на нем химическим карандашиком крестик, поглядел сквозь арбалетную оптику на звездную лазурь — все точно, ошибки быть не могло. Куда ж тогда задевалась отвратительная сатанинская плантация с шизофреничной хозяйкой и наркотически зависимыми сторожами? Где пригорки из человечьих огрызков? Неужто все скрылось под разноцветной болотной тиной? Не отвлекающий ли колдуньин мираж — весь этот заботливо спроектированный и замаскированный гатями ландшафт?
Опечалился наш герой, глядя на пустошь, заныло у него в разных концах тела от неразделенного любовного расстройства. Ведь мерещилась ему уже в объятьях райская тяжеловесность школьницы-вамп Архицели, от одного воспоминания о ней сводило скулу и соблазн подступал к горлу, мешая выдыхать. А тут такая промашка с колдовской диспозицией вышла, э-эх! Где ж теперь эту воплощенную грезу сыскать? Жива ли она, нет ли?
Потоптался Елпидифор на травянистой кочке, почесался ногтями в волосах, ничего вразумительного не начесал да и побрел оттуда в неизвестную сторону. Шел он, шел куда глаза глядят, громко с собственной личностью разговаривал, задавая ей безответные вопросы, и маленько притомился. Тут и вечер атмосферным давлением к земле приплющило, и повышенная влажность стала с туч сыпаться противной мелкой крошкой. Ощутил лесничий вместе с потребностью тепла и сухости сильную склонность ко сну, поискал место для ночлега, а гулял он в ту пору по березовому бору. Смотрит — темнеет невдалеке от тропинки славный мшистый коврик под елочкой. Дай, думает, прилягу здесь, в самой природой заготовленном укромном бунгало, авось, с утра голова наполнится идеей, а туловище — надеждой. Улегся он на подстилку из иголок, танкистский шлем поглубже на брови натянул, чтобы уши не просквозило, и выключил сознание.
Проснулся он на следующие сутки от нокаутирующего удара каким-то металлическим мослом прямо в мозг. Никогда еще Елпидифора не будили по утрам таким запанибратским образом.
— Ничего себе гутен таг начался! — просипел лесничий, вынимая затылок из углубления в почве. — Хорошо еще, что я шлем не поленился на все пуговички застегнуть, а то просочилась бы из моего черепка на сырую землю, словно из автомобильного радиатора, тормозная жидкость.
Открыл Елпидифор один глаз (второй еще спал) посмотреть, кто это к нему так удачно приложился, и в первую секунду ничего не понял. Возвышается над ним человек — не человек, машина — не машина, а так какой-то двуногий электронно-катодный вездеход неотлаженной системы. Голова у него вроде бы стоит человеческая, остальные телесные окончания — тоже, кое-где, правда, местами железяки всякие болтаются, проводки и антенны из-под мышек торчат, но взирает пришелец на лесничего так механически, так механически, что мерещится впечатление, будто у незнакомца внутри, в печенках, не язва с гастритом помещается, а ламповый транзистор на микросхемах прямо к тазобедренной панели припаян. И, наверное, от этого чувства движения недружелюбного озорника выходят сильно смахивающими на японское чудо техники. В глазах, кроме воинственности, ни одного выражения, огромные костистые кулаки отливают серебром и ходят туда-сюда как на шарнирах, из одежды на нем какое-то прогнившее тряпье мотается, словом, не существо, а боевой человекообразный агрегат.
Пока Елпидифор разглядывал этот злобный усовершенствованный будильник, сам собой открылся у лесничего второй глаз, и вторым-то глазом охотник и обнаружил, что летит ему в челюсть следующий удар пяткой. Каким-то чудом успел наш ловкач увернуться от свистящей в воздухе, убийственной, как сабля, ступни, откатился в сторонку, схватил первое попавшееся под руку дубье и скоренько вскочил на ноги.
— Это что же за военно-механизированное зомби на меня ополчилось? — обратился он с криком к березам да соснам, глухим свидетелям его короткой баталии с подшипниковым духом. — Дай-ка я ему осиновым стволом в ухо заряжу, посмотрю, на чем его шестеренки крепятся.
Сказано — сделано. Замахнулся наш культовый секс-символ эпохи подручным цилиндрическим средством и как залепит беспардонному шалопаю бревном аккурат в барабанную перепонку — враз угробил железобетонного забияку одним прикосновением, потому что знал Елпидифор, где располагаются болевые точки у роботов. Сорвалась у гидравлического парня башка с плеч, описала в воздухе изящную амплитуду, тупо стукнулась о трухлявый пень, покатилась по поляне бесшабашным колобком, только ее и видели. Вслед за этим с оглушительным грохотом рухнуло навзничь отлученное от мозгов чудовище, а за ним полено, вылетевшее из ладоней лесничего, с таким звоном шандарахнуло по сосне, что дерево со страху корень из земной поверхности вынуло — иначе не устоять бы ему на стволе после могучего богатырского толчка. Пошумела роща немного, потрясла своими возмущенными вибрациями вальяжную лесную тишину, и немного погодя успокоилась под убаюкивающее пение дикого зверя — сверчка, одни лишь торчащие из порванной шеи пружинки заводного монстра нарушали кленовую умиротворенность неприятным гудом, происходящим от их затухающего вздрагивания.
— Вот это я врезал спросонья, — подивился себе Елпидифор, качаясь одновременно от сонливости и невероятного физического усилия, — чуть руки от замаха не оторвало! Не успел толком очухаться, как уже вступил в противоборство с хищным шарикоподшипниковым скотом, как Мцыри в тигровой шкуре. Это какую же, интересно, установку я завалил?
Продирая белки от сна, склонился лесник над добычей и увидел ее странное сходство с антропоморфным мертвецом.
— Елки-палки, так я, выходит, какого-то людского обитателя укокошил?! — еще больше поразился охотник, узрев воочию итог своих трудов.
— И не просто обитателя, а редчайшего представителя планеты, — услышал он перед собой чей-то знакомый голос.
Поднял лесничий подбородок и посмотрел вперед. Видит — выступают из кустов с супротивной стороны опушки два печальных людоеда — Мелево и Копуша. Елпидифор сразу их признал по характерной алкогольной походке, а также по богатому внутреннему содержанию, отраженному на их разочарованных в трезвом образе жизни лицах. 16 лет разлуки и 586 проглоченных жертв, конечно, наложили на их ряхи несмываемый оттиск пищеводного недовольства и хронической человеконенавистной мигрени, но лесничий, узнав людоедов, все-таки затрепетал от буйной радости: ведь если они в заповедном буреломе отыскались, то, наверное, и ведьма где-нибудь поблизости, в непроходимом валежнике, разложила свой бивуак, а вместе с ней в бивуаке и обольстительная канцелярская принцесса томится, поджидая геройского освобождения. Вот она, удача-то!
— О! — гикнул им взволнованный от счастья лесник. — О! Здоровы будьте, товарищи противоестественные долгожители! Как поживает ваша мечта о наблюдении за грядущими кошмарами?
Но, видно, преступные гурманы из-за плохой коньячной видимости не признали издалека в охотничьей фигуре танкиста известного им с давних пор Учителя Елпидифора, потому что, перезарядив ручные пулеметы и скривив негостеприимные хари, двинулись они на лесничего как на самого заклятого супостата и злопыхателя.
— Что «о»? Что «о»? — принялся блатовать Копуша, при перемещении ненароком наводя на Елпидифора орудийный прицел. — Я тебе покажу «о»! Ты почто нашему приятелю центр управления ходьбой отклеил? Такое тонкое искусство исковеркал!
— Постой-ка, постой-ка, старик, — подойдя поближе к лесничему и пристально к нему присмотревшись, остановил дружка Мелево, — я где-то этого парня видал.
— В гробу ты его видал! — окрысился Копуша, прислоняясь щекой к прикладу. — Сейчас я тебе напомню, как он там выглядел.