— Подожди… — Катя прервала поцелуй и чуть отклонилась.
Хотела стянуть с него одежду. Ей тоже нужно его коснуться. Чувствовать под ладонями горячую кожу, а не ткань рубашки.
Чуть царапая, провела ноготками по шее, ухватилась за ворот, начала расстегивать мелкие пуговицы. Трудно они поддавались непослушным пальцам, но с несколькими удалось справиться.
Прижалась губами к шее, лизнула ямочку между ключиц. Когда поймала там бешеное биение пульса, что-то горячей волной прошло по ней, что-то истинное и настоящее.
Дима тронул ее лицо и приподнял за подбородок.
— Мятная девочка.
— Какая? — с трудом распознавала смысл сказанных слов.
— Мятная. От тебя мятой пахнет.
— Почему?
— Не знаю, почему. Пахнет мятой, и все.
Коснулся губ, замер в миллиметре, ловя дыхание и ожидая, пока ее рот приоткроется для поцелуя. Катя улыбнулась, разомкнула губы, выдвинула вперед кончик языка, чтобы почувствовать всю сладость, которую Дима ей даст своей лаской.
Все у них сегодня получалось тягуче, с особенным упоением они целовались, а она — как будто обладала какой-то тайной порочной опытностью. Но ничто, кроме желания получать удовольствие от занятия любовью, ею не руководило.
Возбуждение сделалось нестерпимым. Забыв про пуговицы и рубашку, Катерина в судорожном порыве прижалась к Диме.
— Димочка, я тебе хочу… очень сильно… я соскучилась… — Сквозь ткань брюк чувствовала его возбуждение.
— Замолчи… — Не знал, то ли ей рот закрыть ладонью, чтобы не говорила такого, то ли за руки хватать, потому что они уже взялись за ремень.
Находился в таком состоянии, что почти себя не контролировал. Боялся, что, когда получит ее голую, растерзает. У него вместо крови — лава.
— Что у тебя за ремень? Не могу расстегнуть, — проворчала она.
— Я тоже не могу это развязать, — дернул кожаный шнурок.
— С этим вообще нет проблем. — Сняла ремешок через голову и откинула платье себе за спину. Туда же через несколько секунд отправился бюстгальтер.
Дима сначала трогал ее руками. Гладил грудь. Спину вдоль позвоночника.
Затем начал целовать. Осторожно, словно боялся сделать больно. Потом крепче, замирая губами и грея дыханием. Слегка покусывал, зализывал раздраженные места языком. Сжимал губами напряженные соски, и тогда все ее тело простреливало болезненным удовольствием.
Опускаясь все ниже, проводил языком влажные дорожки по животу и ниже, у края трусиков. Когда его пальцы проникли под кружево, Катя подвинулась к краю, чтобы Дима избавил ее от белья. Он снял с нее трусики, и его горячие ладони замерли на ее бедрах. Знала, что именно он намеревался делать, ждала этого и не собиралась ничего стесняться.
Если какое-то время назад сама мысль о таких смелых ласках вызывала у нее смущение, то сейчас ничего подобного Катя не испытывала. Все смущение дотла сгорело в двухмесячной тоске. Она лишь глубоко вздохнула, крепче ухватилась за край стола руками, шире раздвинула ноги.
Сначала он целовал ее на внутренней стороне бедра, совсем рядом с промежностью. Потом коснулся языком там, где она больше всего хотела. И это прикосновение, легкое, почти мимолетное, обездвижило ее, лишило рассудка. Он продолжал ласкать ее между ног, доводя до безумства.
Она недовольно застонала, когда он оставил ее. Нагло бросил на полпути к удовольствию. Но возмутиться сил не было. Дыхание прерывалось, получались короткие вздохи. Голова кружилась. И хотя по шороху Катя понимала, что Дима раздевался, небольшое раздражение заставляло гореть еще большим нетерпением.
Но раздражение это скоро сменилось восторгом. Он прижал ее к себе, она обхватила Диму ногами и наконец почувствовала то, чего так жаждала — его обнаженное тело.
— Димочка… — прошептала, принимая его с дрожью удовольствия, впуская в себя всего, целиком.
— Тихо, тихо, — видел, как ей трудно. Она же такая узкая. И вообще, сама вся такая тонкая и изящная. Боялся быть грубым или сделать ей больно. Но все от огромного нетерпения и безумного желания. Как он соскучился по ней! Боже, как хотел, сходил с ума без нее все эти месяцы… И не только последние… Уже давно потерял от нее рассудок, но пока не попробовал, не целовал, не трогал, не ласкал, было легче…
Когда дыхание Кати чуть выровнялось, и она расслабилась, он начал двигаться…
И не осталось ничего, кроме их внезапного, неуместного, но невыносимо яркого единения в этой горячей темноте, в которой ничего невозможно увидеть, а только слышать и понимать. Чувствовать ее тело в своих руках, ласковую мягкость кожи под пальцами и себя глубоко в ней. Ничего больше. Только заниматься любовью на этом столе. В комнате, где бесконечно пахло ее духами и сексом. Где он изучил ее наощупь собственными губами. Всю до последнего изгиба. Запомнил ее вкус, ее запах и читал по неосознанной дрожи невысказанные слова.
Все, что он делал с ней, было полно нежности и обожания. То, как она откликалась и принимала это, вызывало в нем головокружительный восторг.
Катя вздохнула и оторвалась от него, чтобы опереться ладонями о столешницу. Ему не понравилось это. Он хотел чувствовать ее близко к себе всю. Кожа к коже. Видеть.
— Давай так. Ты высокая, нам будет удобно. — Стянул со стола и прижал к стене, так резко поставил на ноги, что Катя шумно выдохнула, переживая накатившее головокружение.
— Дима, нам надо домой, — с уловимой злостью сказала она. Злилась, потому что при всей романтичности и уединении, свободы у них не было. Оказывается, самое трудное в сексе — это сдерживать стоны. Она до крови искусала себе губы, и все, что не простонала Крапивину в пылу страсти, казалось, комом теперь стояло в груди.
— Катенька, ты гениальна. Но прям сейчас мы точно никуда не уйдем. — Хрипло засмеялся.
— Не сейчас, потом… Мы идиоты.
— Почему?
— Потому что надо было сразу уходить с этого квеста.
— И снова гениальная идея. Правда, чуть запоздалая.
— Просто у меня тогда не было идеи, как отмазаться.
— А сейчас есть?
— Сейчас, да. Можно было сказать, что я в ресторане перепила шампанского и у меня голова кружится… что я тортика объелась. Боже… надо было так сказать и ехать к тебе. Или ко мне. Куда-нибудь.
— Не самый удобный момент для самобичевания…
Катя засмеялась, но смешок застрял где-то в горле. Дима придавил ее к стене. Неожиданно сильно, заставив выдохнуть весь воздух, который успела до этого вдохнуть. Он стал целовать ее так, что она перестала чувствовать под собой пол, хотя стояла еще на ногах; взял за бедра, подтянул выше, чтобы свободно войти в нее.
Катя не стонала, сдерживалась. Но в каждом вдохе чувствовался отголосок чувств, мыслей и желания. Хотелось дать ей больше. Чтобы получила наивысшее наслаждение, яркое и долгое. Чтобы насытилась этим удовольствием. Она сможет. Катя чувственная и открытая. В ней нет ненужного напряжения, такого, которое помешало бы ей расслабиться полностью и получить удовлетворение.
Не в силах больше выдерживать медленный темп, Дима все больше расходился в резких глубоких движениях и в какой-то момент почувствовал, как ее тело в его руках оцепенело, мышцы стали каменные, Катя вздрогнула. Приоткрыла рот, хватая воздух. Сдавленно и беспомощно застонала. Целовал распухшие губы. Сгорая от ее удовольствия, нашел свое чувственное освобождение.
Глава 6
>— Кстати, а зачем ты выходил из тайной комнаты? — спросила Катя, ставя на столик бутылку шампанского и бокалы.
— Просил ведущего, чтобы нас не искали. У вас же игра была с возможностью продления, вот и я и продлил всем удовольствие, пусть ловят друг друга до потери сознания.
<br />
— Серьезно?
— Совершенно. Даже в таких ненормальных условиях я должен был сделать что-нибудь нормальное.
— Вот уж действительно, хочешь испортить всем праздник — возьми с собой Димку Крапивина. Два часа впустую бегать, а квест все равно не пройден, потому что одна Тень куда-то таинственно исчезла.
— Известно куда. У этой Тени сегодня день рождения, и ее перевели в другую локацию — сюрприз от организаторов. Все правильно же. Локация у нас другая, праздник продолжается. — Остановил взгляд на Катькиных ногах.
— Да-да, Дима, извини за моветон, но простые чулки я порвала, когда переодевалась, пришлось надеть в сеточку.
— Чулки в сеточку — это удар по моим нервам.
— Конечно. Ты сейчас должен понять, что не к той женихался. Надо было к датской принцессе свататься, хоть вина бы попил самого древнего.
— Не стоит оно того. Они ж его только на Новый год пьют. Мучайся потом с этой датской принцессой, чтобы раз в год пятьдесят грамм глотнуть.
— Не лезь ко мне под юбку! — Отмахнулась от его рук.
— Катрин, мужские руки созданы, чтобы лазить женщинам под юбку. И в прямом, и в переносном смысле. Все в этом мире работает на вас. — Под Катькино платье грех руки не запустить. Пышное, короткое, из хрустящей тафты, снова с какой-то немыслимой драпировкой. Синее, как небо на рассвете. Конфетное, как он говорил. Сексуальное. — Чулки в сетку и правда моветон. Я готов снять их с тебя собственноручно.
— Катрин, мужские руки созданы, чтобы лазить женщинам под юбку. И в прямом, и в переносном смысле. Все в этом мире работает на вас. — Под Катькино платье грех руки не запустить. Пышное, короткое, из хрустящей тафты, снова с какой-то немыслимой драпировкой. Синее, как небо на рассвете. Конфетное, как он говорил. Сексуальное. — Чулки в сетку и правда моветон. Я готов снять их с тебя собственноручно.
— Зачем же собственноручно? Зубами, Димочка, зубами… Не-е-е-т, запросто так не дамся. Вот выиграешь в карты, позволю с себя чулочки снять, а может, и платье. Должна же я тебя обставить. Я тоже хочу приз.
— Не люблю азартные игры. — Отстал от Катькиных ног и откинулся на белоснежный диван, взяв в руки бутылку шампанского. Катя уселась в кресло напротив.
— А я люблю. — На момент зажмурилась, ожидая громкого хлопка, но Крапивин открыл бутылку тихо. Только тонкий дымок вырвался из горлышка.
— Вижу. Ты такой азартный человек, что у тебя ломберный столик вместо журнального, — посмеялся над ней Дима, разливая игристой вино по бокалам.
— Да. Это наша компашка мне на новоселье подарила. Мы любим всякие игры. — Катя выдвинула ящичек стола, в нем лежали фишки и игральные карты. — Покер? — с надеждой спросила, вытаскивая новую колоду. — Видишь, никакого мухлежа и крапленых карт
— Нет.
— Ну хоть в дурака!
— В дурака умею.
— Вот. А говорил, что не любишь азартные игры.
— Катрин, в дурака все умеют играть от рождения.
— Давай, Митенька, соглашайся. Я хочу получить свой куш. Нельзя понижать ставки, надо идти до конца.
— Что на кону?
— Хоть что. Желание, деньги…
— На деньги мы точно играть не будем, смысла нет. Так и быть, давай на желание попробуем. — Усмехнулся: — Чувствую себя как на полосе препятствий.
— Итак, на кону желание, — провозгласила Катя, отпивая шампанское. — Я раздаю.
— Ночи не хватит, чтобы ты все мои желания выполнила.
— Ты еще надеешься у меня выиграть?
— Конечно. Только настоящие идиоты вступают в борьбу, не надеясь на победу.
— Главное же участие…
— Вранье. Главное — победа.
— Говори свое желание.
— Чулки с тебя снять.
— И все? — удивилась Шаурина.
— И все. Мне хватит. Пока. В первой игре буду прощупывать твой потенциал.
Катька расхохоталась:
— Он безграничный. Рубашка, — озвучила свое, еще не заглядывая в карты.
— Рубашку снять?
— Нет, конечно. Рубашку ты и так снимешь. Пуговички отчекрыжу, вот это будет для тебя реальная потеря.
— О, Катрин, ты, как всегда, играешь по-крупному.
— Конечно, какая игра в карты без риска быть обобранным до нитки.
— Хорошо, я согласен.
Катерина уселась в кресле боком и перекинула ноги через подлокотник. Сосредоточилась на своих картах, всерьез вознамерившись оставить Крапивина в дураках.
— Митенька, ну что ты такой серьезный! — начала подзадоривать его через некоторое время. — Ни блеска в глазах, ни попытки смухлевать.
— Я думаю. У нас же с тобой высокоинтеллектуальная игра. Тут мне никак нельзя просчитаться. Дьявольская дьявольщина. Бейся, Крошка. — Бросил карту на стол.
— Ах, да. И желание у тебя такое масштабное, что его никак нельзя проиграть.
— Да, — улыбнулся он, — на кону голые ноги моей мечты.
— Лишний козырь из меня выбиваешь, да?
— Коне-е-е-чно, — протянул он…
— …Все, Крапивин, раздевайся. Ты в пролете.
— Что-то я не пойму, как так получилось.
— Что тут непонятного? Не надо было всякой фигни набирать.
— Да это ты мне всякую фигню раздала. Так не честно.
— Все честно. Апелляционной комиссии у нас нет, так что снимай рубашку, я за ножницами.
С обреченным вздохом Дима выдернул полы светло-голубой рубашки из джинсов и начал расстегивать пуговицы.
— А чего ты ее так аккуратненько сложил, думаешь, поможет и я передумаю? — вернувшись, злорадно ухмыльнулась Шаурина и клацнула ножницами.
— А вдруг.
— Нет.
— Альтернатива?
— Никакой. Сударь, не тормозите, налейте даме шампанского. — С видимым удовольствием она отрезала все пуговицы на его рубашке. Некоторые вместе с тканью. Ну, вот слегка поправили твое — У меня — Раздавай карты и озвучивай желание.
— Ладно, раздаю. — Перемешал карты на столе и сложил в колоду. — Чулки с тебя снять.
— Снова?
— Почему снова? Я же не снял в прошлый раз
— Дима, загадывай другое. Что это за желание?
— Хорошо, другое. Один чулок снять.
— Дима!
— Меня устраивает мое желание.
— Договорились. Татуировка. Если ты проиграешь, то сделаешь себе татуировку.
— Ни за что.
— Маленькую.
— Нет.
— Совсем малюсенькую. Давай. Кто не рискует, тот не пьет шампанского.
— Чертовы черти, Катрин, а ты провокаторша.
— Конечно. Хочешь, давай татушка на татушку. Кто проиграет, тот делает.
— Ни за что. Мне чулка хватит…
— …Блин, как ты выиграл?
А вот так. Сударыня, не тормозите, давайте сюда вашу ножку.
— Такое простое у тебя желание, аж тошно. — Встала с кресла и шагнула к нему.
— Главное — сорвать куш. Сама же говорила. — Мягко скользили его пальцы по ноге, нежно поглаживал он кожу над сеткой. Когда чулок упал на пол, Крапивин потянул Катю на себя и усадил на колени. — Вот никогда не думал, что девушка в одном чулке может быть так сексуальна. — Найдя на спине молнию, одним движением расстегнул ее и спустил с плеч платье. Катерина прижалась к нему голой грудью. Дима был такой горячий, что у нее по телу тут же побежали мурашки. — Не умеешь ты, Катрин, играть в дурака. Ты в этом полный ноль. Извини, татушку я не мог проиграть, так что все игры на сегодня закончились.
Доброе утро, Димочка. Вернее, не утро, — прошептала Катя, натягивая одеяло на голое тело. Вечер уже, наверное. Они в кровать завалились, когда уже светало.
— Разве такое утро бывает добрым? — проговорил Крапивин в подушку.
— Бывает. После бурной ночи.
— Вижу, что после бурной, — посмотрел на свою разрисованную руку. Помнил, как происходило все это безобразие. После секса. Он лежал на животе, расслабленный и ленивый, а Катя все же решила воплотить идею о татуировке в жизнь хотя бы с помощью маркера. — А почему мы здесь?
— Ты сказал, что у меня кровать дубовая… что надо ехать спать сюда… и вообще, ночевать у бабы — не комильфо. И шампанское у меня кончилось…
— Как много я вчера сказал. — Второй вариант казался больше похожим на правду. Судя по тому, что сегодня не мог оторвать голову от подушки, дело было все же в шампанском. — На чем приехали?
— Не знаю.
— Как это?
— Куда ты меня затолкал, на том и приехали. У меня мозг был как желе. Черт, он и сейчас как желе. — Наверное, на такси и приехали.
— Нет, это исключено. Я не мог приехать на такси. — Взял телефон с тумбочки и порылся в исходящих звонках. — С водителем. Слава богу.
— Да, ты очень благородно выглядел в пиджаке на голое тело. Но не переживай, все пуговички на пальто были застегнуты. Кажется. По-моему…
Крапивин еще раз посмотрел на свою руку.
— Я весь такой?
— Весь. И спина, и шея.
— Ужас. Это ж надо так расписать меня под хохлому.
— Нет, что ты, какая хохлома? Гжель, Митенька. Все в лучших русских традициях. Синим маркером по белому телу. Птички-цветочки-веточки-ягодки. Ну, на спине моя выдержка кончилась, там я оставила свой автограф. Так и написала: «Здесь была Катюха. Пошли все вон, сволочи».
Крапивин хрипло засмеялся и, тяжело вздыхая, перевернулся на спину.
— Прелестно. Надеюсь, маркер не водостойкий?
— Не знаю, какой под руку попался, тем и рисовала.
— Умница. Сейчас будешь меня облизывать.
— Я тебя вчера облизывала. Всего! — Потянулась к нему и лизнула небритую щеку. — Только попробуй скажи, что не помнишь.
— Не помню.
— Вот подонок.
Он ухмыльнулся:
— Нет, помню. Но фрагментарно. Требуется повторить, дабы восстановить всю полноту картины.
— Обойдешься.
— Ты меня использовала вчера. Воспользовалась моим совершенно нетрезвым состоянием. — Повернулся на бок и придвинул Катю к себе, плотно притискиваясь сзади к ее обнаженному телу.
— Сам виноват. Ты очень настаивал, чтобы тебя как следует использовали.
— Я не мог.
— Еще как мог. Ты так смог, что теперь я не могу пошевелиться, у меня все болит.
— Раз в два месяца видеться, скажи спасибо, что живая осталась.
— Спасибо.
— И вообще, раз у нас нет отношений, какого хрена ты опять в моей постели делаешь?
— Дьявольская дьявольщина, именно этим утром я никак не готова к такой постановке вопроса.
— Значит, выматывайся тогда из моей кровати. — Обнял крепче, закинув ногу ей на бедро.