— К тому же какие-то материалы, вероятно, еще только на бумаге. Так что времени может потребоваться и больше.
— Время — ключевой фактор. Вы должны сделать так, чтобы все это поняли.
Эдриан помолчал, потом тряхнул головой.
— Разрешите начистоту, сэр?
Кастон закатил глаза.
— Эдриан, если вы хотите, чтобы вам разрешали говорить начистоту, вступайте в армию. Мы в ЦРУ. Здесь разрешения не спрашивают.
— Следует ли понимать это так, что я могу всегда говорить то, что думаю?
Кастон вздохнул.
— Вы, похоже, перепутали нас с Американским кулинарным институтом. Такое случается.
Иногда Эдриану казалось, что старик совершенно лишен чувства юмора; но иногда оно обнаруживало себя как нечто совершенно сухое, вроде, например, Долины Смерти.
— Ладно. У меня сложилось впечатление, что в Отделе консульских операций не очень-то спешат отвечать на наш запрос.
— Конечно, так оно и есть. Им ведь приходится признавать, что в этой стране есть ЦРУ — Центральное разведывательное управление. Это задевает их гордость. Они же любят задирать нос. Но разбираться в организационной мешанине мне недосуг. Остается только сотрудничать. А это означает, что я должен заставить их сотрудничать. Вынужден. И рассчитываю на их благоразумие.
Эдриан сдержанно кивнул, чувствуя, как его самого наполняет сознание собственной значимости. Рассчитываю на их благоразумие. Это звучало почти как «Я рассчитываю на вас».
Час спустя Пэрриш-Айленд отозвался на предложение о сотрудничестве большим архивированным файлом. После расшифровки выяснилось, что главным компонентом архива является некий аудиофайл.
— Знаете, как работает эта штука? — проворчал Кастон.
Эдриан знал.
— Это двадцатичетырехбитный файл данных, отформатированный в профессиональной звукозаписывающей интегрированной системе. Формат «Paris». Похоже, здесь какой-то пятиминутный аудиоклип. — Он пожал плечами, скромно отказываясь от похвалы, которой, вообще-то, и не последовало. — Знаете, я же был президентом аудиовизуального клуба в школе. Можно сказать, ас в такого рода делах. Если вам когда-нибудь захочется открыть собственное телешоу, обратитесь ко мне.
— Постараюсь не забыть.
Поработав с программой, Эдриан открыл файл и вывел его на монитор Кастона. Клип записали, очевидно, во время психиатрического сеанса с пациентом № 5312 для наглядного подтверждения его душевного состояния.
Они знали, что за номером 5312 скрывается высококлассный, работающий на правительство оперативник. Опытный агент, отбарабанивший около двадцати лет, а следовательно, хранящий в памяти кучу оперативных секретов — процедуры, коды, агенты, источники, информаторы, сети...
Но главное — и это явно демонстрировала представленная запись — он определенно тронулся рассудком.
— Что-то мне не нравится этот парень, — рискнул поделиться мнением Эдриан. — Такое чувство, что с ним не все в порядке.
Кастон нахмурился.
— Сколько раз вам повторять? Я готов слушать, если вы предлагаете информацию, логические выводы, обращаете внимание на факты и свидетельства. Хотите поделиться взвешенным мнением — пожалуйста, я ваш. Но только не предлагайте мне ваши «чувства». Я рад, что они у вас есть. Возможно, они есть даже у меня, хотя это небесспорно. Но в этом кабинете чувствам нет места. Мы ведь уже договорились.
— Извините, — сказал Эдриан. — Но когда на свободе оказывается такой вот...
— Долго ему не гулять, — пробормотал себе под нос Кастон. И, помолчав, добавил почти шепотом: — Долго ему не гулять.
* * *Пекин, Китай
Будучи шефом Второго управления Министерства государственной безопасности — управление занималось операциями за границей, — Сяо Тань регулярно бывал в Императорском городе. И все равно каждый раз, когда он приезжал сюда, сердце начинало биться чуточку быстрее. История как будто сконцентрировалась в этом месте: великие надежды и великие разочарования, огромные достижения и такие же провалы. Сяо хорошо знал историю, и она, словно тень, следовала за каждым его шагом.
Императорский город, известный также как Город Озер, представляет собой столицу в столице. Огромный, тщательно охраняемый комплекс, где жили и откуда управляли страной лидеры Китая, служил символом империи с тех самых пор, когда монгольские завоеватели обнесли его стеной во времена династии Юань в четырнадцатом столетии. Последующие династии неоднократно перестраивали город, все выше и выше вознося его стены и башни; некоторые делали это ради возвеличивания своей власти, другие — ради собственного удовольствия. Комплекс дополняли огромные искусственные озера, что придавало ему сходство с некоей безмятежной лесной аркадией. В 1949-м, когда абсолютная власть над страной перешла в руки Мао Цзэдуна, комплекс, пришедший к тому времени в состояние запустения и обветшания, подвергся очередной перестройке. За короткий период новые хозяева страны получили новый дом.
То, что было некогда заботливо сохраняемым ландшафтным подражанием природе, отступило перед практическими потребностями современности: вместо лужаек появились тротуары и парковочные стоянки; изысканное великолепие былого сменилось скучным и тяжеловесным блок-декором Востока. Но произошедшие перемены носили по большей части косметический характер; революционеры остались верны давним и глубоко укоренившимся традициям секретности и изолированности. Сейчас, как считал Сяо, вопрос сводился к тому, устоят ли традиции перед напором вознамерившегося опрокинуть их молодого Председатели Китая, Лю Аня.
Сяо знал, что решение сделать Императорский Город своей резиденцией принимал сам Председатель. Его предшественник жил не в Небесном дворце, а в соседнем, находящемся под бдительной охраной, правительственном комплексе. Однако Лю Ань, руководствуясь вескими причинами, предпочел обосноваться там же, где и остальные лидеры страны. Молодой правитель верил в силу личного обаяния, полагался на свою способность преодолевать сопротивление не силой, не прямым нажимом, а убеждением, в ходе неофициальных визитов, во время прогулок по тенистым рощам, в неспешных беседах за непредусмотренной протоколом чашкой чая.
Сегодняшняя встреча, однако, не была ни неофициальной, ни непротокольной. Фактически Председателю ее навязали, но не противники, а сторонники. Навязали, потому что речь шла о безопасности самого Лю Аня и будущем самой многонаселенной страны мира.
Именно страх свел вместе пять из шести мужчин, рассевшихся вокруг черного лакированного столика на втором этаже резиденции Председателя. Сам же он, несмотря ни на что, отказывался воспринимать угрозу серьезно. Ясный взгляд его, обращенный на собравшихся, словно говорил: «Напуганные, трусливые старики». Здесь, в небольшом, укрывшемся за каменными стенами гранитном строении, Лю Аню было трудно поверить в собственную крайнюю уязвимость. Вот почему его сторонники поставили перед собой цель: заставить Председателя уяснить опасность.
Действительно, поступавшим в отдел разведданным не хватало конкретных фактов, но в сочетании с докладами коллег Сяо из Первого управления, занимавшегося внутренней безопасностью и контрразведкой, они однозначно указывали на то, что тени сгустились, превратившись в черные тучи.
Сидящий справа от Лю Аня узкоплечий, с мягким вкрадчивым голосом мужчина обменялся взглядом с товарищем Сяо и обратился к Председателю:
— Простите за прямоту, но какая польза от всего вашего плана реформ, если вы не доживете до их осуществления! — Человек этот, советник главы страны по вопросам безопасности, имел за спиной опыт работы в МГБ, но не во Втором, как Сяо, управлении, а в Первом. — Кто хочет спокойно купаться в пруду, убирает из него кусачих черепах. Дабы очистить воду, озеро спускают, а со дна убирают грязь. Кто желает наслаждаться цветами в хризантемовом саду, вырубает ядовитый плюш. Кто...
— А кто желает посадить зерно мудрости, прорубается через гущу метафор, — с улыбкой перебил его Ань. — Я знаю, что вы хотите сказать. Уже слышал ваши опасения. И мой ответ остается прежним. — Тон его стал решительным. — Я отказался уступать страху. А сейчас отказываюсь предпринимать какие-либо действия, основываясь только на подозрениях и не имея доказательств вины. Послушавшись ваших советов, я лишь уподоблюсь моим врагам.
— Да твои враги уничтожат тебя, пока ты будешь сидеть здесь, разглагольствуя о высоких идеалах! — вмешался Сяо. — А вот потом ты и впрямь уподобишься им — они станут победителями, а ты окажешься среди побежденных. — Он говорил с присущей ему прямотой и искренностью. Ань всегда требовал от них откровенности, а откровенности всегда сопутствует страсть.
— Среди тех, кто оппонирует мне, есть люди принципиальные, — повысил голос Ань. — Больше всего на свете они ценят стабильность, а меня считают угрозой ей. Когда они увидят, что ошибались, то и сопротивление ослабнет. — Председатель верил, что время на его стороне, что победить в споре можно, если, продвигаясь вперед и реализуя планы реформ, доказывать всем, что прогресс возможен и без социального хаоса.
— Среди тех, кто оппонирует мне, есть люди принципиальные, — повысил голос Ань. — Больше всего на свете они ценят стабильность, а меня считают угрозой ей. Когда они увидят, что ошибались, то и сопротивление ослабнет. — Председатель верил, что время на его стороне, что победить в споре можно, если, продвигаясь вперед и реализуя планы реформ, доказывать всем, что прогресс возможен и без социального хаоса.
— Схватка на ножах — не литературный спор, — возразил Сяо. — Эти люди обладают властью, есть они даже в государственных органах, и для них истинный враг — перемены. Любые перемены. — Он не стал вдаваться в детали. Присутствующие знали, о ком идет речь — о сторонниках жесткой линии, тех, кто сопротивлялся любому продвижению к транспарентности, справедливости и эффективности по той простой причине, что отсутствие всего этого позволяло им наслаждаться плодами закрытости, коррупции и самоуправства. Особенно опасны были те, кто, давно находясь наверху — в первую очередь в Народно-освободительной армии Китая и Министерстве государственной безопасности, — некогда сами, пусть и с неохотой, содействовали назначению Аня с надеждой на то, что новым Председателем можно будет управлять. Говорили, что такие гарантии дал им наставник и покровитель молодого политика, вице-председатель Коммунистической партии. После того как выяснилось, что новый руководитель не желает быть марионеткой, эти люди почувствовали себя обманутыми. Пока никому не хватило смелости выступить открыто, бросить вызов популярному лидеру и таким образом привести в движение сейсмические силы социального бунта, но они присматривались, наблюдали, выжидали удобного случая и постепенно теряли терпение. Небольшая группа наиболее активных противников Аня призывала действовать, доказывая, что время играет против них, что силы сторонников реформ только крепнут.
— Вы, заверяющие меня в своей преданности, почему вы подталкиваете меня к тому, что чуждо мне и ненавистно? — разгорячился Лю Ань. — Говорят, что власть развращает, но не говорят, как. Теперь я знаю — вот так. Реформаторы начинают прислушиваться к тому, что шепчет им страх. Так вот, я отказываюсь слушать совет страха.
Сяо с трудом сдержался, чтобы не стукнуть кулаком по столу.
— Ты что, неуязвим? Если кто-то пустит пулю в твой реформаторский лоб, разве пуля отскочит? Если кто-то направит меч в твое горло, разве лезвие согнется? Совет страха, говоришь? А как насчет совета благоразумия?
Сяо был предан молодому Председателю и как профессионал, и как человек, что удивляло и смущало многих. Человек, прослуживший несколько десятилетий в Министерстве государственной безопасности, не очень-то соответствовал представлению о типичном стороннике Аня. Однако еще до возвышения нового лидера, до его избрания Председателем Всекитайского собрания народных представителей Сяо успел оценить потенциал Аня и проникнуться уважением к его энергичности и целостности. На взгляд Сяо, в нем воплотились лучшие качества китайского характера. Вместе с тем опыт общения с партийными кадрами не оставлял у Сяо иллюзий относительно того самого аппарата, разобрать который намеревался реформатор. Аппарат этот не только порождал безделье и отставание, но и самообман, который Сяо считал еще более тяжким грехом.
Этим и объяснялась его горячность на встрече с Председателем. Сяо вовсе не хотел, чтобы Ань наступал себе на горло, изменял принципам — он лишь хотел, чтобы Ань сохранил себя для страны. Деспотизм бывает полезен, когда служит общему благу.
— Вы знаете, что мы с товарищем Сяо нередко расходимся во взглядах по разным вопросам, — негромко заговорил пятидесятилетний Ван Цай, большие глаза которого казались еще больше за стеклами очков. — Но в данном случае я разделяю его опасения. Меры предосторожности необходимы. — Ван Цай был экономистом по образованию и одним из старейших друзей нынешнего главы государства. Именно он убедил Аня, тогда еще молодого человека, работать внутри системы — удар изнутри может быть куда более грозен, чем снаружи. В отличие от других членов личного совета Председателя, Ван Цай не выражал беспокойства по поводу темпа проведения реформ — наоборот, настаивал на его ускорении.
— Давайте обойдемся без эвфемизмов, — сказал Ань. — Вы хотите, чтобы я провел чистку.
— Не чистку! — воскликнул Ван Цай. — А удаление противников. Это защитная мера.
Председатель бросил на наставника резкий взгляд.
— Как сказал Мэн-цзы, какой смысл защищаться, если ты при этом теряешь себя?
— Ты просто не хочешь пачкать руки, — слегка покраснев, возразил Сяо. — И вот что я тебе скажу — скоро все будут восхищаться чистотой твоих рук... на твоих похоронах! — Сяо всегда гордился способностью контролировать себя, но сейчас он уже тяжело дышал. — Я не разбираюсь в юриспруденции, экономике, философии, но знаю толк в обеспечении безопасности. Я сделал карьеру в Министерстве безопасности. И, как сказал тот же Мэн-цзы, когда осел говорит об ослах, благоразумный муж слушает.
— Ты не осел, — усмехнулся Лю Ань.
— А ты не благоразумный муж, — отозвался Сяо.
Подобно другим сидящим за столом, Сяо не только распознал необычайный потенциал Аня, но и помог ему осознать свои способности. Каждый из них связал с новым лидером и свою личную судьбу. В истории Китая были люди, подобные Аню, но ни одному из них не сопутствовала удача.
Беспрецедентная популярность молодого Председателя — никто из его предшественников не занимал столь высокий пост в сорок три года — за пределами дворцового комплекса вызывала сложные чувства в верхних эшелонах власти. Восхищение им внутри страны, как и восторженный тон зарубежных комментаторов, лишь усиливали подозрительность его противников. Практические же действия вызывали откровенную их враждебность. За два года пребывания у власти Ань зарекомендовал себя энергичным проводником либерализма, подтвердив страхи и опасения одних и укрепив надежды других. В короткий срок он превратился в символ обновления и прогресса, одновременно вызвав ненависть приверженцев прежних порядков.
Разумеется, западные средства массовой информации поспешили объяснить его политику на свой лад. Они подчеркивали, что в свое время Ань участвовал в протестах на площади Тяньаньмэнь. Они придавали чрезмерно преувеличенное значение тому факту, что он был первым китайским лидером, получившим образование за границей и проведшим целый год в Массачусетском технологическом институте. Они приписывали ему прозападные чувства и называли имена людей, с которыми он сдружился за время учебы. С другой стороны, те же самые факты вызывали беспокойство в среде его недоброжелателей. Китайцев, проведших какое-то время на Западе, называли хай-гуями. Термин этот имел два значения: «морская черепаха» и «вернувшийся с моря». Враждебно настроенные к иностранцам китайцы называли себя ту-би, «местными черепахами». Для многих из них борьба с чужаком, космополитом, была борьбой не на жизнь, а на смерть.
— Не ошибайтесь на мой счет, — уже без улыбки сказал Ань. — Я понимаю ваше беспокойство. — Он посмотрел в окно на искусственный островок посреди Южного моря, унылый клочок занесенной снегом суши. — Каждый день я смотрю туда и вижу моего предшественника, императора Гуансюя, заключенного на острове в наказание за «Сто дней реформ». Я не забываю об этом ни на мгновение.
События далекого 1898 года давно стали легендой. Именно они положили начало массовых волнений и смут, потрясавших страну на протяжении последующего столетия. Желая положить конец отсталости страны и вдохновленный советом великого ученого и правителя Кан Ювея, император предпринял шаги, на которые не решался никто из его предшественников. За сто дней он издал серию указов, целью которых было превратить Китай в современное конституционное государство. Он пробудил великие надежды и благородные устремления. Через три месяца вдовствующая императрица Цы-си при поддержке губернаторов провинций отправила императора, своего племянника, на островок в так называемом Южном море и восстановила старый порядок. Те, чьим интересам угрожали реформы, сочли их слишком опасными. Но и близорукие победители-реставраторы продержались лишь до тех пор, пока нагрянувшая революция не смела их с безжалостностью и свирепостью, коих и представить не могли свергнутый император и его советник.
— Но Кан был ученым, не имевшим народной поддержки, — заметил, не поднимая глаз, худосочный мужчина у противоположного края стола. — У тебя же поддержка есть, как политическая, так и интеллектуальная. Тебе нечего бояться.
— Достаточно! — бросил Председатель. — Я не могу сделать то, чего вы от меня хотите. Вы говорите, что таким образом я укреплю и защищу собственное положение. Но, прибегнув к чисткам, уничтожив оппонентов только потому, что они мои оппоненты, я стану недостоин защиты. Идти этой дорогой людей вынуждает множество причин, но дорога не имеет ответвлений — она неизменно приводит к одному и тому же. К тирании. — Он помолчал. — Тех, кто противостоит мне из принципиальных соображений, я постараюсь убедить. Те, кто руководствуется иными мотивами... что ж, они оппортунисты. И если моя политика окажется верной, они поступят так, как всегда поступают оппортунисты. Они увидят, куда дует ветер, и соответственно перестроятся. Вот увидите.