Считаю людей, медленно объезжая всех и вглядываясь в лица. Пена с конских губ, оскаленные зубы, тяжело дышащие бока.
Рысью — обратно. Никого не потерять. Ваша школа позади, мои дорогие. Скоро мы, похоже, будем прощаться. И это очень жаль.
Струны арфы Даниэлиды все еще звучат в голове.
Никто, конечно, и не собирался спать. Им там, в городке на холме над нами, наверняка был слышен страстный голос Даниэлиды и резкие аккорды ее подобранной вновь арфы там, где они там все собрались, в амфитеатре или бане. А еще — звон металлических чаш, может быть даже, тихие хлопки деревянных пробок из фляг, безумный смех.
— Никто ее не тронет, даже не думай, — говорит мне Зои, ее глаза бешеные, в них пляшут отблески огней. — А кроме того, я отправила Ясона ее охранять, он будет ее тенью и ляжет у входа в ее виллу, когда она, наконец, успокоится. Не благодари. Это я тебе благодарна — опять и опять. Как жаль, что это все уже случилось и не повторится. А теперь — иди ко мне, я твоя лошадь, бей меня хлыстом, обращайся как со скотиной, делай что угодно. Стыдно будет завтра. Сегодня можно все. И тебе, и мне.
Пробуждение было неожиданным и тяжелым — еле-еле рассвет, полумрак, Зои плачет, лицо ее ужасно, подбородок дергается, с него стекают слезы.
А еще — кровь, прямо перед моими глазами, какие-то окровавленные тряпки уносит возникший после его ночной стражи Ясон.
— Как это могло случиться, — хрипло говорит она. — Все впустую. Вот теперь уже — точно все.
Швыряет амулет в засохшей коже о стену, тот со звоном падает, не разбиваясь: металл с неба.
— Они никогда не вернутся, — говорит Зои, и сворачивается в клубок на боку. — Мои мальчики. Впустую, впустую… Я не смогла. У меня никогда не будет детей.
— Я могу снять боль, — шепчу я. — Положу руку вот сюда… Я делал это с воинами, проткнутыми насквозь. Вот же, боль стала маленькой и скоро уйдет.
— А ты не уходи… Они могли бы стать кем угодно — полководцами, поэтами. Такими, может быть, как ты. Они были совсем маленькие. Проклятая чума. Я сидела в Фессалониках, император под страхом смерти запретил кораблям выходить в море. И она жрала всех. Надо было украсть лодку… Я побоялась.
— Муж?
— Конечно, и он тоже. Все, весь дом. Он был сенатором, но она, знаешь, не разбирает. Что было с твоими детьми там, на войне?
— Их нагнали. Приказ был — убивать всех, без разбора.
— Саракинос?
— Кто же еще. Саракинос. Арабийя. А я… я тоже — был в тот день далеко, и конечно, в седле. В лучшей в мире броне. И мы даже победили. Лежи, хочешь я принесу воды?
— Я касалась всех святых изображений, просила опять… хоть одного… Брала каких угодно мужчин — молодых, сильных… Прости… Я ведь не так и стара, мне всего тридцать шесть лет, я знаю много женщин, у которых в такие годы все получалось. Но бог не помог. А тогда — самые тайные книги, заклинания всех демонов и драконов, даже этой Гилоу, чтобы оставили меня в этот день, перестали наказывать меня. Дерево у пещеры, оно никогда не отказывает, два амулета рядом — мой и твой, Одигитрия возникла на стене… Как же это могло не получиться? И она подвела меня. Значит — все.
— Ты отличная ведьма.
— Да нет, как видишь. Все зря.
— А сейчас я сделаю так, что ты заснешь. Утро придет во второй раз…
Утро пришло во второй раз и было еще хуже. Я, в общем, знал, что это вот-вот произойдет, хотя не думал, что так быстро. Звон сбруи и переступающие копыта у ограды — сколько раз я слышал такие звуки, до и после этой истории, и как странно, что я еще жив.
Никто никогда не узнает, что в течение длинной доли мгновения — или даже доли доли мгновения — я размышлял: а если просто спрятаться под одеялом, уткнуть нос в теплый бок Зои, пахнущий молоком: может быть, меня не увидят и не найдут?
Но потом нашел в себе силы взглянуть в глаза ближнего из стоявших у нашей постели солдат.
Совсем другие солдаты, вовсе не местные ополченцы. Длинные лица с прямыми носами, светлые глаза. Никакой брони, тонкие плащи.
Ясон неслышно появился в дверях с широким полотном, готовясь завернуть в него госпожу, будто защитить ее.
По мне этот офицер лишь скользнул взглядом.
— Кирия Зои, — сказал он с глубоким почтением, вежливо отводя глаза.
Никто не спешил, но никто и не давал нам задерживаться. У меня не было никакого желания проверять, что произойдет, если я вдруг захочу уйти.
У этих были совсем не те кони, что у местных: тонконогие, легкие, стремительные. Всего воинов было шесть, что не способствовало лишним мыслям.
Мне позволили оседлать Чира и не тронули седельные сумки — стало чуть веселее.
Ясону позволили поехать с нами. Анна, сделав глубокий вдох, что-то сказала офицеру — он пожал плечами, я мог бы махнуть рукой Анне: оставайся на месте. Поздно.
Лошадей Ясона и Анны мгновенно оттерли назад два солдата, так, чтобы мы не могли общаться вполголоса.
Зои мягко улыбнулась мне с седла, на которое вскарабкалась с гримасой, я улыбнулся ей.
То самое ущелье. Каменный мыс с пещерой дракона. И потом монастырь, который мы проезжаем без остановки. Путь, значит, в ту долину, куда уехал раньше и Прокопиус.
Горные склоны, утренние птицы, пара веселых белок комочками меха карабкаются по красноватой коже сосны, расставив лапы.
Крутая скала, и мы с Чиром прислушиваемся к ровному гулу, доносящемуся из-за нее. Знакомые, знакомые звуки.
Звон металла из кузниц, ржание, блеяние, скрип, топот, гул множества голосов.
Вот эта долина, в пыльной солнечной дымке. Здесь город. Город, которого не было еще, наверное, неделю назад.
Ровные невысокие валы свежей песочного цвета земли, башни, сотни и сотни вытянутых по шнуркам рядов военных шатров, тысячи человеческих фигурок, лошади, множество крошечных флажков среди пыли и гомона — по всей долине, сколько хватает глаз. Арабийя таких лагерей делать не умеют. Ромэос. Армия.
КНИГА ВСАДНИКОВ
СЪЕЗДИТЕ И СПРОСИТЕ
Лошадей у нас отобрали, как и положено, еще до въезда в собственно лагерь. То есть до того, как мы пересекли ров с торчащими из него рогатинами (воду отсюда, как и из непременно протекающей рядом с лагерем речки, запрещается пить — стандартная предосторожность). Между рядами палаток нас вывели на крестообразную площадь с утоптанной землей, к внушительному павильону с завернутыми с боков, для сквозняка, пологами (ниже ткани виднеется множество ног, в сандалиях и сапогах). Здесь заботу о нас перехватили другие воины.
Внутри павильона был настоящий хаос каких угодно одежд. Прежде всего белые плащи офицеров императорской гвардии — весьма характерные накидки на трех пуговицах, предмет гордости. Но также виднелись тут совершенно не военные сапоги с загнутыми носками, шитые золотом пояса и надушенные воротники. Обладатели — многие с почтенной сединой и прической ушедших лет: челка до бровей спереди и аккуратно подстриженные до кромки уха волосы с боков и сзади.
Зои давали дорогу и улыбались, на Анну смотрели в прищуренном удивлении, ну, а у нее самой глаза округлились и такими остались. Мелкими шажками она подвинулась поближе ко мне — и встала чуточку сзади.
Ясона восприняли совершенно нормально и поставили за спинами прочих, чтобы не мешал. Нормально отнеслись и ко мне, в эту разнородную толпу я почему-то вписался естественно.
Голоса лениво и добродушно загудели снова, особенно вокруг Зои. Она отвечала всем одновременно и улыбалась той самой улыбкой, которую я наблюдал неоднократно — непрерывной и неизменной.
Откинулся разом с двух сторон главный, входной, полог палатки, и у входа в солнечных лучах возник золотоволосый мальчик. Мгновенно повисла тишина.
Не такой уж мальчик, понял я, когда он сделал несколько шагов внутрь. Юноша, легкий, тонкий, хрупкий — вот это было более похоже на правду. Юноша, одетый проще всех в павильоне — да, мятая туника какой-то бежевой неброской ткани, поцарапанные сандалии и пошедшие складками чулки, никакого пояса или оружия.
— Кир Константин, — нервно придвинулся к нему кто-то седоволосый.
Юноша, продолжая стремительно шагать вперед, предупреждающе поднял палец и помахал: не сейчас. Вокруг седоволосого сразу же возникло микроскопическое, но пространство, каждый незаметно сделал от него даже не половину, а четверть шага.
На лице Зои улыбка стала другой — счастливой и лукавой: юноша шел прямо к ней, перед ним расступались, и он что-то говорил Зои на ходу.
— Наконец-то, дорогая троюродная сестра, — прозвучал в тишине дрожащий голосок Анны, которая вдруг решила, что обязана заниматься своим делом — переводом для меня.
Юноша вскользь посмотрел на Анну с любопытством, и она, с задрожавшими губами, мгновенно замолчала.
Зои произнесла несколько слов, потом золотоволосый весело кивнул ей и сделал два шага ко мне, наклонил вбок голову, встретился со мной глазами. Он оказался совсем небольшим, одного со мной роста.
От него отчетливо пахло лошадью.
Да нет, тут даже и не юноша. Ноги между чулком и краем туники (кстати, сделанной, при ближайшем рассмотрении, из изумительного мягкого шелка — он казался под этой тканью до непристойности голым) были сплошным сплетением очень жестких мышц. Хрупкое удлиненное лицо запорошено пылью, среди которой разбегалось множество мелких и явно преждевременных морщинок, делавших складку рта горькой. А глаза светло-желтоватого оттенка… может быть, мне показалось, но в них, очень глубоко, таилось… напряжение? А возможно, и что-то вроде страха? С его улыбкой эти затравленные глаза, по крайней мере, никак не сочетались.
— Самарканд? — отчетливо выговорил он, рассматривая меня. И добавил что-то еще.
И тут рядом, отодвигая Анну, возник плотный человек с невыразительным лицом и курчавыми волосами цвета тусклого металла.
— Добро пожаловать, — перевел мне плотный незнакомец на сносный иранский. — А правда ли, что лучшие в мире кони — из ваших краев?
— Фергана, кир Константин, — сказал я, понимая, что здесь следует экономить слова. — Кони-драконы, у которых на ногах крылья. Лучших не знаю.
— Что вы думаете о новой породе, которую выводят саракинос? — немедленно прозвучал следующий вопрос.
— Они скрещивают иранских коней с теми, что на побережье Африки, кир Константин, — так же быстро ответил я. — Очень красивые. Тонкие ноги, маленькая голова. Несравненны в скорости. Для войны пока не годятся, нервны и не выносливы. Еще надо лет десять, тогда будет виднее.
Он удовлетворенно кивнул, отошел. Подозвал к себе того самого, кто кинулся к нему с самого начала, быстро и очень тихо перёговорил с ним о чем-то, потом ткнул почему-то пальцем в меня и сказал пару слов, нервно двигая одним углом рта. Обнял за плечи Зои и повел ее из павильона.
У самого выхода он задержался у высокого юного красавца в белом шелке, царапнул его по груди пальцами и улыбнулся ему лукаво. Потом вышел, не отпуская Зои, и четыре невидимые руки задернули снаружи полог.
Полуседой человек, переводивший мне, шумно перевел дыхание.
— Солнце в зените, — сообщил он мне. — Сейчас самое время отойти в один павильон и немножко поесть. Нет-нет, только мы вдвоем. О ваших спутниках тоже позаботятся, конечно. А я, как видите, и без них неплохо нахожу с вами общий язык.
Солдаты редко бродят по лагерю просто так, но сейчас их фигуры во множестве двигались среди палаток: обед, действительно, был в разгаре.
— Отгадайте загадку: как мне сказали, у нас сегодня лошадиная еда. Что это такое?
— Ячмень, — сказал я. — Ячменная каша?
— И отличная, со вполне сносным оливковым маслом и кусочком сыра… Боюсь, что император наш накормит и кирию Зои кашей, да он и сам ест то же, что и солдаты. Вы, как я знаю, вчера поглощали кое-что получше…
— Но бывало в жизни и похуже, уважаемый…
— Феоктистос, просто Феоктистос, без рангов. Если позволите в ответ называть вас просто Маниах. Вот, как я и сказал — тихая палатка, и кашу уже несут… А заодно потом и поговорим.
— Я даже знаю, вы хотите меня спросить — а что вы тут делаете, просто Маниах…
Тут Феоктистос показал крепкие зубы и посмеялся:
— Устали отвечать, не правда ли? Мне уже рассказывали, как вы изворачивались там, среди нашей драгоценной молодежи. Ну, еще лишний разик уж ответьте — не помешает.
— Поскольку вы явно знаете, что я отвечал тогда — то сейчас, что же, вы хотите, чтобы я сказал правду?
Феоктистос засмеялся снова, потом посмотрел на меня с укором и показал на дымящуюся кашу, по краям ее зеленело масло, а в серединку был воткнут начинавший таять клин сыра. Есть здесь и правда любят молча.
Вино с водой мы по-братски пили из одного медного стакана.
История того, что со мной на самом деле произошло, была длинная, но Феоктистос по крайней мере проявил неплохое знание ситуации в целом.
Итак, это было два года назад — когда множество смешных и печальных обстоятельств привели меня в город Мерв. Бывший когда-то самой восточной точкой прекрасного иранского царства, далее завоеванного народом арабийя, так же как завоевана до того была ими и большая часть империи Феоктистоса. Из Мерва началось затем завоевание и моей страны, несчастного Согда. Но то случилось, когда я был еще ребенком. А к моменту, когда я, вполне взрослый и горевший в лихорадке от кинжальной Раны, въезжал в Мерв, там все было посложнее.
Империя арабийя сотрясалась от внутренних войн и восстаний, и центром самого мощного из них был как раз тот самый Мерв, где сидел «хорсанский барс» Абу Муслим со стотысячной армией бунтовщиков, трогать которую Марван, повелитель правоверных, боялся, да и не мог, имея массу других бунтов в других частях страны.
— Я размышлял тут недавно, какое вы, самаркандцы, имели отношение ко всей этой истории. И мне стало понятно, что, конечно, для вас это было очень удобно, когда бунт начинается ровно на пути между вами и халифом, — одобрительно кивнул Феоктистос. — Я тогда полюбопытствовал — кто именно все это сделал. Ну, вы удивитесь — мне назвали ваш торговый дом, с его невероятными возможностями и деньгами, и в частности лично вас.
— Сделать-то мы это, может быть, и сделали, — не стал спорить я. — И вы знаете, чем все кончилось. Не худшей ситуацией. Самарканд дышит свободнее, вы тоже. Но лично мои дела посложнее.
А кончилось все тем, что в империи арабийя появился новый халиф, чья семья по некоторым, хорошо мне известным причинам была готова воткнуть нож в глотку Абу Муслима в любой момент. Так же, как Абу Муслим готовился воткнуть его в то же место основателям нового халифата, уничтожившим все-таки Марвана. С хозяином восточной половины халифата, с его стотысячным войском, не шутят. И наоборот. В общем, все почти просто — две группы бунтовщиков против халифа, бессильно ненавидящих друг друга даже после победы над ним.
Вот так все с тех пор и остается. Абу Муслим — на востоке, халиф и его второй великий полководец — хорошо мне знакомый Абдаллах — на западе. Баланс, и очень тонкий баланс, все боятся шевельнуться, чтобы его не нарушить.
— Лучший из всех вариантов, — кивнул Феоктистос. — Не считал такого варианта, чтобы проклятые саракинос вообще исчезли бы с лица земли.
— А теперь представьте себе мое положение, — сказал я. — После всей этой истории именно ко мне у Абу Муслима возник немалый счет, и не без оснований. А ведь он так и остается на прямом пути от Самарканда ко двору нового халифа, он так этот путь и перегораживает. В Самарканде сидит наместник не Абу Муслима, а халифа, и заодно — мой хороший знакомый, после одной битвы в совсем другой войне. Которую наш торговый дом помог этому наместнику выиграть.
Феоктистос кивнул: про ту, вторую войну он знал тоже.
— Моему торговому дому, — продолжал я, — Абу Муслим вынужден пока простить все происшедшее. Не драться же из-за нас с наместником. Но отомстить лично мне — вот это другое дело.
— Понятно. Вас попросту хотели потихоньку убить, — сказал Феоктистос, скучая.
— Да, такая вот неинтересная история. И я подумал, что чем сидеть и ждать, когда в Самарканде, на пороге моего дома, появятся новые убийцы…
— То есть первые убийцы уже были, — с удовлетворением заметил он.
— Еще как были, первые и вторые… То не пора ли мне скрыться из дома как можно дальше, а заодно подальше и от двора халифа, не хватало еще, там позовут меня на новую войну.
— Ну, слышал я про ваши подвиги, — подтвердил он.
— Вот я и здесь. И кто же знал, что в наши дни, когда неожиданно для себя уезжаешь отдохнуть за две недели пути от вашей столицы — вроде бы, уж совсем в глухую даль, дальше только Кукуз…
Феоктистос вздохнул: все шутки на эту тему он уже слышал.
— Да, да, — подтвердил он, — и тут чисто случайно именно в этом месте появляется армия во главе с императором, и возникает множество иных загадочных явлений. Драконы, например. Что же, по крайней мере первая часть вашей истории очень даже правдиво звучит. И подтверждается некоторыми моими данными. А вот вторая — вы же понимаете. Хотя известная вам дама клянется, что так все и было, она неожиданно для себя предложила вам присоединиться, и вы неожиданно для нее согласились.
— А сама-то она знала, что тут должно произойти? — решился на нескромный вопрос я.
— В том-то и дело, что не все. То, что здесь будет армия ее замечательного родственника — знала. Ее учащимся, допустим, она ничего не говорила, но посещение императорского военного лагеря — отличный опыт для этих молодых людей. Остальное она узнала только по приезде сюда, но даже сейчас знает не все. И что мне думать? Допустим, вы могли узнать заранее про поход — а такие вещи не скроешь. И могли вовремя как бы случайно встретиться госпоже Зои. Но уж все прочее… Знаете, что мне кажется самым несуразным: уж очень это грубая работа. Иностранец, с переводчицей, без которой не может обойтись, который не очень и скрывает, что он — любимец двора нового халифа… Это просто чересчур. Если бы мои люди работали так, я бы их…