— В том-то и дело, что не все. То, что здесь будет армия ее замечательного родственника — знала. Ее учащимся, допустим, она ничего не говорила, но посещение императорского военного лагеря — отличный опыт для этих молодых людей. Остальное она узнала только по приезде сюда, но даже сейчас знает не все. И что мне думать? Допустим, вы могли узнать заранее про поход — а такие вещи не скроешь. И могли вовремя как бы случайно встретиться госпоже Зои. Но уж все прочее… Знаете, что мне кажется самым несуразным: уж очень это грубая работа. Иностранец, с переводчицей, без которой не может обойтись, который не очень и скрывает, что он — любимец двора нового халифа… Это просто чересчур. Если бы мои люди работали так, я бы их…
Феоктистос пошевелился на стульчике, на котором сидел, наклонившись неловко вперед, достал из сумки горсть изюма и часть вручил мне.
— А тут еще эта странная история в ущелье. Кстати, спасибо вам за Прокопиуса, мне было бы жаль его лишиться, отличный парень. Вам ведь все насчет него ясно?
— Еще как. Его обучение закончено со вчерашнего дня, как я понимаю?
— Да уж, еще бы, начинается практика… Ну, и представьте, сколько подвигов вам тут надо было совершить. Мало того, что вы знаете все про этот поход, со всеми прочими обстоятельствами, но вы еще каким-то путем подговорили ваших друзей по ту сторону границы послать этих солдат, чтобы вы могли спасти Прокопиуса и этим завоевать мое доверие. Нет, это сложно. Вам было бы проще послать сюда какого-то незаметного человека, ромэя, не вызывающего никаких подозрений. И это — если вы вообще еще работаете на двор нового халифа. Но ведь на мелкого шпиона вы совсем не похожи. Ваш полет выше. В общем, сложно.
— А представьте, как сложно мне. Говорить вам правду, хорошо зная, что до конца вы мне все равно не поверите. Я сам должен быть благодарен вашему Прокопиусу. А то, боюсь, я уже ехал бы в Великий Город в бычьей шкуре.
— Какой еще шкуре, Маниах?
— Ну как же, насколько я знаю, в вашем ведомстве есть такой милый способ перевозки преступника — завернуть его в сырую бычью шкуру, которая постепенно ссыхается, так что потом ее приходится рубить топором. Не говоря о запахе.
— Что, мы и вправду это делаем? — удивился Феоктистос, разминая ноги. — Вы мне еще про тюрьму расскажите. Про Нумеры, темницу страшнее Аида, где заключенные не видят во мраке лиц друг друга.
— Феоктистос, да я, наверное, ошибся. Я-то думал, что вы если не сам логофет дромы, то тот человек, который отвечает в его ведомстве за самое интересное — за почту. А вы собственной тюрьмы не знаете.
— Да ничего вы не ошиблись, — вяло сказал он. — Не сам логофет, но его эпискептитай, по той самой части. Которая почтовая. Так что мы рано или поздно все равно бы встретились. Однако бычья шкура… По крайней мере в данном случае… Да помилуйте.
Логофеты — это чиновники пятого ранга, выше идут ранги уже чисто почетные, или военные — стратиги фем, например, вполне могут претендовать еще и на ранг протоспафария, то есть первого меченосца. Логофеты же — пятеро — реально управляют страной.
В стране этой, как я уже понял, есть большие проблемы с книгами, после того как мои друзья арабийя отрезали ее от папируса Александрии. Но с поэзией тут все нормально, если сомневаетесь — спросите у Удивительного Андреаса. Назвать одного из пяти высших чиновников логофетом дромы, «управляющим дорогами» — это было сильно.
«Дороги» — все то, что ведет во внешний мир или оттуда. Едут послы, прежде всего, и в высшей степени компетентный штат их писцов и секретарей. Иноземными послами к киру Константину, правда, занимается совсем другой человек, поскольку тут речь не о дорогах, а о церемониях двора.
Но еще по дорогам развозят почту. Почтовые лошади и постоялые дворы, понятно, тоже относятся поэтому к ведомству логофета дромы, но сама почта, включая донесения самого деликатного свойства — это вам не лошади.
«Барид», или просто «почта». Так называлась секретная служба неудачливого халифа Марвана. И она была очень хороша, ее создавали долго и с умением. Где ты сейчас, длинный воин Юкук, говорящий на каком-то невероятном количестве языков, наносящий удар мечом в тот момент, когда это очень важно, человек с самым острым умом, который я когда-либо знал? Несколько недель мы прожили с ним бок о бок в мятежном Мерве и рядом сражались против того же Марвана — и далеко не сразу я узнал, кем же был Юкук на самом деле.
Барид, конечно же — барид. Который не помог Марвану.
Понятно, что название службы, да и, похоже, всю ее организацию повелители правоверных взяли у ненавистных римлян. А с другой стороны, как же ее не взять, если это такая хорошая штука, дорога? Вся почта, курьеры, лошади, ну и те люди, которых дорога заносит далеко от границ империи. Такие, как Юкук.
Я посмотрел на Феоктистоса: обыкновенный человек, с толстым носом, немаленьким животом. Но сам логофет дромы наверняка имеет только очень общее представление о том, чем Феоктистос занимается.
Кстати, а чем он занимается здесь, в лагере армии, готовой вторгнуться на территорию арабийя, возможно, впервые за сто с лишним лет? Ах, нет, при этом императоре и его отце была ведь блестящая вылазка в завоеванную Сирию…
— Раз бычья шкура меня не ждет, — сказал ему я, — нельзя ли и мне кое-чем поинтересоваться? Никогда ведь не вредно знать, куда по случайности залез, что тут творится. Мы на самой границе, ведь так? Значит — война?
— Война, война, — охотно подтвердил он. — Сами видите. Когда война — тут в зоне боевых действий всегда, знаете, начинают ходить туда-сюда разные интересные и незаметные люди. Торговцы всякие. Не вашего, конечно, масштаба, так, помельче. Солдаты наши переодеваются в крестьян и, в сезон рейдов на наши земли, остаются после отхода своих. Кавалерийские отряды гоняются друг за другом. Вон, саракинос, как вы сами заметили, послали сюда ту троицу солдат — и не только этих трех, между прочим.
— Это что — они идут с армией к вам навстречу?
— А вы и правда любопытны, — вдруг просиял улыбкой Феоктистос. — И как же это хорошо! Потому что…
Тут он начал рассматривать меня чуть сбоку.
— Вы поели? Отдохнули? — вдруг заботливо спросил он.
— Полон сил, — отозвался я. — Готов к продолжению серьезного разговора.
— Потом поговорим, — продолжал улыбаться он. — Когда вернетесь.
— Опять путешествие, — легко отозвался я.
— Пустяковое. Сейчас, когда мы выйдем отсюда, я вам рукой покажу. Отсюда ее видно, эту границу. Как ворота на горизонте. И, если вы заметили, там, в павильоне, один человек как раз начал докладывать киру Константину что-то насчет армии, которая стоит за этими воротами. Армии саракинос, конечно. Докладывать, что мы так и не знаем точно, какие у нее намерения, и все прочее. И знаете, что тот ответил, показывая, между прочим, на вас?
— Что? — спросил я мрачно.
— Император сказал: а вот пусть он съездит и спросит.
Феоктистос сокрушенно развел толстыми руками:
— Он у нас иногда шутит, знаете ли. Так что — ну, вы и правда съездите и спросите.
СТРАХ — ЭТО МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕЧЕК
Чир гордился мной и собой.
Он хорошо провел время в лагерной конюшне, ему достался, в общем, тот же ячмень, что и мне, его шкуру отполировали щеткой до зловещего черного блеска. Он также наверняка посмотрел косо на военных жеребцов и понял, что он, может быть, и не моложе, но уж точно умнее и лучше всех.
Я оглянулся: вал свежей земли, над которым поднимаются башни и верхушки палаток, уже позади. Повозки для баллист, которые волокут куда-то упорные быки, курящиеся дымки, красноватая пыль, рев скота — в общем, обоз — тоже позади. Как и солдатские латрины за натянутыми грубыми тканями, вне лагеря.
Феоктистос мрачно раскачивался в седле.
— Вот сейчас они нас, возможно, уже видят сверху, — сказал он. — Армия их появилась тут две недели назад. Будто ждали нас. Плохой человек заметил бы, что кто-то им заранее рассказал, что мы сюда выдвигаемся. И про все прочее, значит, рассказал. Интересно, правда? Но я хороший человек. Я этого не скажу.
— А в вашей работе бывают совпадения и случайности? — поинтересовался я, думая о своих загадках.
— У нас чаще бывают сложности… Мы знаем, сколько у них войска. Пока — немного, пять тысяч или около. Вот вы заодно и посмотрите. Но, с другой стороны, и что нам с того, что их всего пять тысяч? Может, они тут стоят, отдыхают, ждут, когда другие подойдут? Зачем тогда их бить, лучше уж всех сразу. Но дело даже не в числах. Кто ими командует? Чего он хочет? Зачем сюда пришел? Это главное сейчас. Вот мне и надо, чтобы вы побыстрее вернулись и назвали имя.
— У-гу, — соглашался я, не веря ему ни на секунду. Он не знает имя? Не поймал ни одного разведчика, не сумел спросить так, чтобы тот ответил? И как бы узнать, зачем он меня все-таки туда отправляет.
Чир скалил зубы, оглядываясь на армейских коней, сопровождавших нас — со всадниками, конечно. Он им тоже не доверял.
Вот последние из лагерных сооружений позади. Жара не то чтобы спадает — скорее, солнце намекает, клонясь вбок, что она не вечна.
— Феоктистос, — говорю я, — никогда не поверю, что вы отправляете меня только за тем, чтобы узнать, кто там из моих знакомых командует этим воинством.
— Ну, хорошо, хорошо. Попробую еще раз. Итак, суть дела: зная, кто у них командует, вы знаете, зачем они пришли. Допустим, это какой-то там никому не известный Абу или ибн, а хотел он устроить очередной налет, не зная, что мы идем им навстречу. Вот потому тут и стоят теперь задумчиво. Хотел пограбить, увести скот. Это нормально. Ходят ведь, как на охоту, каждый год, особенно когда урожай. Так будет, пока мы не остановим их тут навсегда. А это — будет, и скоро. Ну, хорошо, если они шли грабить, а наткнулись на нас — тогда все просто, они уходят. Или мы их сомнем.
Мы пересекали почти голую площадку, между складками земли вяло текла река. Сколько человек можно тут убить, если битва произойдет именно на этом пространстве? — подумал я.
— Допустим теперь, Абу Муслим привел сюда половину своего воинства из Хорасана, через весь Иран. Это плохо. Совсем плохо. Кто-то может подумать, что по крайней мере его недруги при дворе нового халифа ему не будут помогать. Это неверно. Здесь тогда появится вторая армия, халифская, чтобы не дать Абу Муслиму победить в одиночку. Или эта вторая армия ударит на Каппадокию, там, на западе. А мы — здесь. В общем, плохо.
Абу Муслим? Я вспомнил: юноша, лежащий рядом со мной на подушках, по пыльной щеке его сползает слеза. Я только что предложил бывшему рабу, а нынешнему вождю повстанцев то, чего у него не было — грамотность, знания, лучших наставников Согда, и он на миг понял: я ведь не шучу.
А жаль, что он тогда не согласился.
— Теперь третий вариант; — неторопливо гудел Феокистос. — Ваш друг Абдаллах. Ему тут и ближе, от этой их Куфы. Если Абдаллах — это тоже серьезно. Но он хотя бы будет осторожен, не станет заходить в наши земли далеко и надолго, опасаясь оставить Абу Муслима хозяином всей империи. Тогда, если это Абдаллах — значит, тоже рейд, но не до самого Города, а удар и отступление. Это мы потерпим. И даже можем его немного побить. Но… понимаете, ведь вы не просто шпион, Маниах. Вы знаменитый у них человек. Вас выслушают. Можно подумать, что когда две армии подошли к самой границе, уже не о чем говорить. Я вас уверяю, что мы повернем свою и уйдем. Константину сейчас не обязательно нужны подвиги и победы. Ему нужно другое — ни разу не проиграть. Ему нельзя ошибиться. Мы можем договориться и разойтись, раз уж мы так неудачно встретились, одновременно по обе стороны этого ущелья. Вот и принесите нам мир, Маниах.
Я посмотрел: ущелье постепенно вырастало передо мной, аккуратным проходом, выпиленным в горном хребте.
Феоктистос остановил коня, мрачно глядя на эту расщелину.
— У меня часто возникает в таких случаях вопрос, — сказал я. — А что будет, если просто не делать ничего?
— Вы очень разумный человек, Маниах. Я тоже люблю ничего не делать, столько хорошего сразу происходит. Но в том-то и дело, что эта долина — не то место, где можно долго стоять. Тут или вперед, или отсюда домой. Потому что…
Тут Феоктистос провел рукой вдоль долины.
— Она так и идет, с севера на юг, эта долина. Юг ее здесь. А вот это — …
Он описал рукой полукруг, начиная от расщелины.
— Это горы Тауруса. Они идут на северо-восток этакой дугой, но в них тоже есть проходы. А за ними — знаете что? Мелитена. Феодосиополис. Самосата. Озеро Ван. Все остальные армяне, словом.
— Армяне? — удивился я. — Такие же, как и здесь?
— Не такие, как здесь. А очень злые. Они нашей веры, не забывайте. Поэтому там, у саракинос, им приходится нелегко. И саракинос там — видимо-невидимо. Точнее, тысяч тридцать. А вот теперь представьте. Пусть этих тут всего пять тысяч. Но мы пусть и в широком, но ущелье, вправо-влево не побегаешь, и вот они перерезают нам путь на севере…
Феоктистос изобразил двумя руками большие ножницы-псалидон.
— Оказаться в долине между двух армий — это плохо. Нам этого не надо. Ячмень может кончиться.
Он, прищурившись, отвернулся к ждавшему меня проходу.
— Конечно, не нужно заранее плести венков противнику. Мы и зажатые не проиграем, но точно не победим. Надо решаться — или вперед, или уж без потерь отступать. И тут в их лагере появляетесь вы… Вы ведь им расскажете всякие страшные истории, сами знаете о чем, я вас не остановлю, вы же там будете один. Вдруг поверят. Вот и хорошо. А им — зачем им поражение? Нас заметно больше, даже без всяких дополнительных обстоятельств. Акроинон они еще помнят, всего-то прошло двенадцать лет. Ведь не совались все это время… А вы, Маниах — вы любите мир. Это всем известно. Ну, и у нас тоже каждый, кто носит лук, знает, что нужно сделать все, чтобы не допустить войны. Избежать войны — это достоинство полководца. Вы с этого момента — полномочный тайный агент нашего императора, Маниах. Я не шучу. Вы хороши тем, что иноземец, не служите ему. То есть вас как бы нет, это совсем не то, что послать кого-то с придворным рангом… Но принесите Константину мир, и он будет вам благодарен. Пусть каждая армия остается в своей стране. Никто не терпит поражения. Все как было.
— Не боитесь, что я останусь там и….
— Нет, — мрачно сказал Феоктистос. — Мы боимся другого — застрять здесь без движения, пока они пошлют курьеров и синхронизируют время двойного удара. А насчет вас — вы вернетесь, и вы будете торопиться.
Я сидел в седле и ждал. Он не мог этого не сказать. Феоктистоса жгло солнце, он щурился, ему было неприятно.
— Девочка у вас просто прелесть, — выговорил, наконец, он.
Я молчал и смотрел на него.
— Ну, подождет. Здесь она будет под надежной охраной. Я даю вам целых три ночи. Как хотите, так и выкручивайтесь. В принципе, вам хватит. Лагерь их отсюда совсем недалеко. У нас тут скоро трижды прозвучит вечерняя труба, так кто их там знает — может быть, даже им там это слышно. Тут звук, знаете ли…
— Три ночи… — повторил я. — Скажите, Феоктистос, любопытства ради — если я не вернусь — вы и правда убьете девочку семнадцати лет?
Он смотрел на меня с негодованием. Я ведь действительно мог бы не заставлять его произносить такие вещи вслух.
— Маниах, какие еще там убийства! Мы не варвары, казнить просто так — у нас этого не бывает. Юстиниан Безносый давно мертв, прочие не лучшие императоры тоже. Эклога уже больше десяти лет как обязательна во всех судах. Это раньше за все подряд полагалась смерть. А сейчас никто даже и носы не режет, варварство какое, Юстиниан бы гулял сегодня целый и носатый по какому-нибудь там монастырю подальше. Ну… отрубают язык за ложь, но при чем тут ваша девочка? Она и не знает ничего, просто наверняка. Ну, допустим, пособница лазутчика саракинос, ну и что? Сейчас при ослеплении даже не тыкают в глаза всякими железками. От этого же умирали, были случаи. Сейчас или льют с очень горячего блюда уксус в глаза, или вращают перед ними кусок раскаленного добела металла. Зрение тогда меркнет постепенно, и если есть такое решение — то можно прервать процесс, то есть это самое зрение лишь притупить, или лишить преступника только одного глаза, в виде милости. Да езжайте уж, что мы все — то бычьи кожи, то совсем какая-то дрянь… Скоро в лагере гимн Троице будут петь. Эти, по ту сторону, вас без ужина оставят, если опоздаете. Или мясо у них будет холодным.
Я повернул Чира к расщелине.
Лагерь ромэев сейчас будет затихать. После трубы запрещено танцевать или стучать инструментами. Запрещено даже громко говорить. В общем, там будет неплохо, а мне… мне сейчас надо серьезно подумать, пока Чир не спеша пересекает границу двух воюющих империй.
Людям — даже Феоктистосу — надо верить. А при этом тщательно размышлять, что было бы, если бы он сказал не часть правды, а всю ее.
И ведь где-то в его словах эта «вся правда» уже таится. Если я пойму ее, то станет ясно, куда и зачем меня на самом деле посылают.
Чего он хочет, Константин, пятый среди императоров с этим именем? Любитель женщин и юношей, музыки, танцев, театра, да он и сам ведь играет на арфе — Даниэлида, конечно, делает это лучше. Но и непобедимый пока полководец. Непобедимый потому, что слишком осторожен, чтобы проигрывать войны.
Итак, он осторожен.
Зачем он привел сюда армию? Вот вопрос. Но не для того, чтобы она стояла перед каменными воротами ущелья.
Ах, если бы то был его прославленный отец — вот уж чей стиль предсказуем. Его жизнь ясна, потому что она состоялась, больше он уже ничего не совершит и никого не победит. Единственный в истории великий шпион во главе великой империи. Не зря он был в переписке с моим замечательным дедом, и жаль, что они ни разу не встретились.