Окно в природу-2002 - Песков Василий Михайлович 11 стр.


Волчица, если логово не обнаружено, всегда предпочтет родить там, где она уже рожала или сама родилась, — «от добра добра не ищут».

Приносит волчица обычно от трех до девяти щенят (бывает и больше!). Волчата слепы, беспомощны, и пару недель волчица находится в логове неотлучно. Еду носит ей волк, подсосая матка требует ее властно — по законам супружеской жизни. Через двенадцать — четырнадцать дней малыши прозревают, начинают показывать нос из логова. Молочная пища постепенно чередуется теперь с мясом, которое волк им отрыгивает. Взрослея, волчата становятся все более прожорливыми, и отец уже не всегда готов кормить их отрыжкой. Волчица рычанием побуждает супруга все же делиться отрыгнутой пищей. Теперь она и сама иногда отлучается на охоту, оставляя волчат на попеченье отца. А позже они и оба уходят охотиться, оставляя щенят одних. К этому времени в них уже пробуждается жажда исследований. Мало-помалу, покидая убежище, они обживают окрестности, при опасности затаиваясь в зарослях, а не сбегаясь в логово, где врагам их легко было бы изловить. В это же время в них пробуждается инстинкт охотников — гоняются за жуками, бабочками, ловят мышей. Родители, поощряя охоту, приносят к логову еще живую добычу, волчата треплют ее и учатся умерщвлять. Добыча может быть самой различной — лишенная возможности улететь, но еще живая тетерка, детеныш косули, ягненок. Рассказы о том, что в логове иногда находят живых собачьих щенят (читайте Чехова — «Белолобый»), вовсе не выдумки. У меня есть фотографическое подтвержденье подобного случая. Принимают щенят волчата иначе, чем другую добычу. Собачка охотно играет и пахнет так же, как и волчата… День-другой — и собачий детеныш становится членом волчьей семьи по крайней мере на время.

Волки — родители строгие, но любящие. Нарушителям правил жизни они могут устроить выволочку, но и бдительно их берегут. Знаменитый волчатник минувшего века Н. А. Зворыкин пишет: во время лесного пожара весной 1935 года лесники Ильменского заповедника видели, как волчица одного за другим выносила из пожара волчат. Но интересно при этом отметить: увидев, что малышей из логова похищают, волчица не бросится их защищать — будет со стороны наблюдать за трагедией и даже не подаст голоса — очень человека боится.

Хозяева «коренной территории» (старики, переярки и прибылые) осенью все чаще встречаются, перекликаются. Волчий вой — особая песня в природе. «Волкам даны одни звуки для выраженья и страсти, и радости». (Зворыкин.) Сами волки их хорошо понимают. Но умеют правильно их толковать и охотники. Подражая волкам, они по ответному вою определяют место нахожденья зверей, расстоянье до них и даже могут на выстрел их подозвать.

Жизнь зимою у волка скудна. Пробегая большие расстояния в поисках пищи (часто это всего лишь падаль), изредка они наведываются в тайную «резиденцию», где родились, — восстановить в памяти все важное, что должен знать о своей территории волк.

На этом снимке вы видите волчицу с волчонком у логова. В дикой природе не то что снять, даже мельком увидеть волков у логова невозможно. Сцены воспитанья волчат, какие мы видим в кино и на снимках, сняты в особых условиях — в неволе, обустроенной так, что волки выглядят как бы свободными. Любопытно, что и волки ведут себя на огороженной территории, как будто они на свободе, хотя и видят: человек рядом.

История этого снимка такая. Я был гостем замечательного литовского натуралиста, кинооператора Пятраса Абукявичуса. Его фильмы мы показывали на телевидении «В мире животных», и однажды Пятрас пригласил меня посмотреть, как он снимает.

Волки жили на большой, площадью со стадион, лесной территории. По углам ее были вышки с установленными на них кинокамерами. Дежурные операторы снимали все интересное в жизни волков. Естественность обстановки позволяла видеть все так, как будто происходило в дикой природе.

На территории было несколько ключевых мест, где постоянно случалось что-нибудь примечательное. И, конечно, объектом наиболее интересным было логово, построенное так, чтобы волков хорошо было видно на светлой, утоптанной глине возле норы. Рядом синел небольшой пруд, в котором можно было напиться и искупаться. А вышка от логова — шагах в двадцати.

— Неужели они не боятся? — спросил я у Пятраса.

— Увидишь сам…

Я забрался на вышку, разложил на полочках фотокамеры и стал ждать… Уже минут через пять замечаю шевеление трав. И вот прямо на меня, осторожно ступая, идет волчица. Перед тем как выйти на открытое место, она останавливается и прислушивается — вижу, как шевелятся торчком стоящие уши. В последнюю очередь волчица смотрит на вышку. Мы встречаемся взглядами, но волчица не испугалась. Привыкшая к неизбежному присутствию тут человека, она решительно, но по-прежнему неторопливо направляется к логову.

Появление матери давно ожидалось теми, кто пребывал в подземелье. На площадку, сбивая друг друга, выскочили три волчонка — и сразу к матери. Волчица неподвижно застыла, и щенки повисли у нее на сосках. Пока под брюхом у матери шла возня, сама она стояла спокойно-усталая, наклонив голову. Язык от жары высунулся, глаза в дремоте полузакрыты. Шерсть на волчице линяла, и этот, обычно аккуратный, подтянутый, зверь выглядел неряшливо, неопрятно.

После кормежки волчата, путаясь у матери под ногами, стали вместе с ней обследовать окрестности логова. Волчица принесла из травы припасенное ранее мясо, разорвала его на куски и унесла в несколько мест, давая волчатам поиграть с пищей в прятки.

Пока невидимый для меня молодняк возился в траве, волчица легла подремать, но скоро без причины как будто вдруг встрепенулась и кинулась в чащу. Волчата при этом горохом скатились в яму.

В одну из отлучек волчицы в пруд, через который тек ручеек, я кинул кусок конины, полагая, что волчица не сразу его обнаружит. К моему удивлению, появившись минут через десять, она направилась прямо к воде и нырнула в нее. Отряхиваясь, волчица вышла к площадке с мясом в зубах. Всеобщее любопытство! Дав щенятам как следует наглядеться на мясо, волчица отнесла его в сторону и стала прятать.

Где-то на третьем часу наблюдения я обнаружил и папу-волка. Он лежал от логова в стороне и выдал себя только шевеленьем ушей. Он уходил. Но, вернувшись, опять занимал позицию наблюденья: лежка — плотно на брюхе, морда на лапах, уши торчком, глаза внимательные. К логову ни разу не приблизился.

Фотокамера моя была наготове, но бездействовала. Малыши на открытой площадке суетились немало, а момента, когда они еще раз оказались бы вместе с матерью, не было — она все время увлекала их в сторону. Но терпенье фотографа оправдалось. В отсутствие волчицы, когда щенята обязательно прятались в яму или стихали в траве, один шалопай беспечно бродил по площадке. В этот момент мать его и застала. Я услышал приглушенное, горловое рычание, означавшее: «Я кому говорила, не шляйся, разве не понимаешь — опасно!» Волчонок все понял, пятясь задом, он юркнул в яму, но я успел его снять вместе с матерью.

Солнце уже садилось за елки, когда я покинул вышку. Волчица в это время легла отдохнуть и уснула. Я пытался ее разбудить писком мыши, скрипом половицы на вышке — не проснулась или презрительно сделала вид, что спит.

Так ли ведут себя волки в дикой природе? Неволя, даже такая, с видимостью свободы, поведенье животных, разумеется, искажает. И все же лес и логово в нем во многом дают проявиться волчьей натуре.

17.05.2002 — Гнездо филина

Добрая душа — журналист районной газеты Александр Бровашов позвонил мне в Москву: «Михалыч, нашел гнездо филина. Приезжайте, есть шанс поснимать».

Филины распространены по всему свету, но всюду редки. И совсем уж редкость — заглянуть в гнездо диковинной птицы. Через день мы с другом были уже на Верхнем Дону, у станицы Петропавловки. Прямо с дороги, не заглянув домой к Александру, едем к меловому оврагу, промытому вешними водами. Пригибаясь, идем к обрыву, ложимся, и в бинокль на другой стороне промыва я вижу гнездо. На меловом откосе оно выглядит темным пятном. Но в бинокль различается ниша, похожая на устье старинной печи, и в этой нише на белом фоне выделяется ушастый силуэт крупной птицы. Съемка с расстояния более ста метров мало что даст. Александр показывает, как обойти вершину оврага и подобраться к гнезду с другой стороны.

Ползу ужаком по пахучей молодой травке и наконец через щетину сухих будяков вижу гнездо. Птица сидит в нем боком, навострив пучки перьев на голове. Как раз во весь кадр — «устье печки». Но снимать невозможно — мешает частокол будяков. Медленно поднимаюсь и вижу: сторожкая птица с гнезда слетает и, скользнув вниз по оврагу, скрывается в прибрежных ветлах. Через некоторое время тревога за птенцов заставляет филина-маму пролететь над оврагом. За нею гонится кобчик и несколько маленьких птиц. Над гнездом сова делает разворот, и я вижу сверкание солнца в перьях широких крыльев.

Надо спускаться к гнезду. Оно устроено на меловом мыске и мало доступно. Оно сейчас кажется мне совсем недоступным. Спуститься к гнезду надо по меловому откосу. Крутизна его заставляет вспомнить крыши готических храмов. К тому же мел, дождями размытый, ползуч, как песок. А вниз страшно глянуть: десятиэтажный дом, как коробочка, уместится в овраге. Риск очень большой, но и страсть добраться к гнезду велика. Ноги погружаются в мел, как в золу. Укрепляя каждую ногу в откосе, медленно (вспомнились альпинисты) опускаюсь к гнезду. Сердце колотится, как у воробья, когда я наконец добираюсь к желанному месту. Штаны, куртка и даже кепка белые от меловой пыли. Двум птенцам, сидящим в гнезде, я, наверное, кажусь чудищем. Они таращат оранжевые глаза, щелкают клювами и пятятся в глубь пещерки размером с небольшую собачью будку.

Александр в бинокль видел неделю назад в гнезде трех птенцов. Видел, как мать их кормила, отрывая от водяной крысы кусочки мяса. Птенцы были в белом пуху. Сейчас пух у них буровато-рыжий. Их теперь только два. Куда делся третий, маленький, неизвестно.

Совы насиживают кладку с первого яйца, и потому птенцы у них разновозрастные. Старший сейчас надувается шаром и, распустив пушистые крылья, старается меня напугать. Младший прячется за спиной брата. Тихонько (не оступиться бы!) сажаю его у края гнезда. В отличие от большего брата он старается сжаться, лечь, вытянувшись в гнезде, но клювом тоже угрожающе щелкает.

Глубина пещерки с гнездом небольшая — до задней стенки я дотягиваюсь рукой. Гнезда фактически нет. Двигаясь, птенцы мощными лапами подымают белесую пыль. У края пещерки — перья вороны. Возможно, сегодня утром отец-филин принес птицу на завтрак, и мать, ощипав перья, клала в клювы прожорливых, быстро растущих ребят кусочки свежего мяса.

За двадцать минут птенцы ко мне привыкают. Старший глядит уже с любопытством, но клювом все-таки щелкает. Мать, как видно, не упускающая гнезда из виду, снова тенью проносится над оврагом. Знаю: крупные эти совы иногда отважно защищают гнездо. Сейчас, нападая, сова могла бы меня опрокинуть в овраг, и я чувствую, как колено напряженной правой ноги начинает подрагивать…

Вверх по склону взбираться еще труднее, чем спускаться. В изнеможении хватаюсь за махор травы, растущий у края обрыва, и делаю последний рывок. Ощущение — как будто взобрался на Эверест. Блаженно растягиваюсь на пахнущей полынью тверди, пересохшими губами сосу горькую трубочку одуванчика, наблюдая в бинокль за птенцами. Они успокоились — сидят в пещерке своей, устало нахохлившись. Мать опять летит над оврагом. Но теперь гнев ее мне не страшен, теперь я могу ее даже снимать.

Гнезда филины строят в разных местах — в лесу, на сломанных бурей трухлявых в сердцевине древесных стволах, в укромных местах степи, в камышах у воды. Но больше всего эти крупные совы любят гнездиться на скалах, на склонах приречных промоин.

Если есть пища, филины долго держатся облюбованной территории и, если гнездо не тревожат, выводят птенцов в одном месте, иногда даже близко к человеческому жилью. Свое присутствие птицы выдают громкими ночными уханьями, особенно частыми в брачную пору — весной.

Крупную, очень красивую птицу зовут «королем ночи». Днем филин прячется в каком-нибудь укромном местечке и тихо подремывает. Но чуть шум или шорох — мгновенно сон стряхивает. Глаза его расширяются, над головой поднимаются пучки перьев, которые по ошибке принимают за уши. Днем присутствие филина чаще всего выдают птицы. Увидев ненавистную им фигуру, они поднимают невероятный, неприятный филину гвалт, и он спешит где-нибудь схорониться.

Совы оживляются к ночи, вылетая охотиться. Филины могут поймать разбуженных уханьем тетерева, глухаря, ловят гусей, куропаток, легко настигают зайцев, ловят крыс и не брезгуют «семечками» — всякого рода мышами. Беспечно шуршащий в потемках еж становится легкой добычей филина. Мощные, когтистые его лапы не боятся колючей брони. Может прищучить филин кота, боятся его и мелкие совы.

Кладку яиц в гнезде самка филина начинает в апреле, в канун половодья. В рязанском лесу я видел гнездо филина под сосной, залитой водой. Но береговой уступ, видимо, так нравился птицам, что кладку они повторили чуть выше прежнего места.

Два-три белых яйца этих сов похожи на шары бильярда, но меньше их. Самку, сидящую на гнезде, кормит филин-отец. Когда с промежутком в несколько дней начинают из яиц вылупляться птенцы, забот у филина прибавляется. Малышам требуется свежее нежное мясо, и филин (охотник удачливый и умелый) носит к гнезду добычу в большом избытке. Брем пишет о немецком крестьянине, который несколько лет был у филинов иждивенцем — каждое утро приходил к гнезду забирать остатки зайцев, уток, водяных курочек, куропаток.

А я знаю случай, когда человек охотно делился с филинами живностью со двора. Было это на Северном Донце, в хозяйстве моего друга охотоведа Бориса Нечаева. Зайцев в займищах у реки расплодил он так много, что около десяти филинов держались на небольшой для такого числа охотников территории. Один из филинов повадился ловить у Нечаева кур и так обнаглел, что уже в сумерки прилетал и садился на сухое дерево у двора, высматривая добычу. «Что ты его не отвадишь? Стрельни для острастки». — «Зачем? Кур я сколько угодно могу развести, а филины — редкость».

Филин — птица исключительной привлекательности, с интересным образом жизни. С давних времен люди проявляли к филинам интерес, выращивая их в неволе. Описан случай: лесник, державший птицу в сарае, услышал из леса призывный крик филина и вынес птицу-невольницу из сарая во двор. Надежно привязав ее за лапы к бревну, стал наблюдать. Услышав ответное уханье, дикарь из леса явился во двор. И состоялась «помолвка». Филин стал подруге носить еду и носил четыре недели.

Известен и случай, когда взятого из гнезда малыша-филина не заперли в сарае, а держали клетку с ним во дворе. И что же? Ночью стали являться родители филиненка и кормили его. Через некоторое время с ними начал летать выросший в гнезде молодой филин. И тоже носил еду.

В неволе филины хорошо размножаются. Но известен описанный Бремом случай, когда строптивая самка не подпускала к себе ухажера и клала неоплодотворенные яйца. Над совою из любопытства решили пошутить. Забрав четыре ее яйца, вместо них положили яйца домашней утки. Сова прилежно их высидела — но с удивленьем взирала на неожиданное потомство. И как только утята начали двигаться, она их немедленно сожрала.

Дописываю и думаю: а что там мои знакомые на Дону? Не испугал ли филина визит к их гнезду? Птенцов родители не бросают, но случается, переносят в безопасное место. Нет, ничего не случилось. Позавчера позвонил мой друг: «Все благополучно. В бинокль наблюдал: мамаша кормила птенцов сорочатиной. Они подрастают, как на дрожжах».

Гнездо, у которого я побывал, мальчишки четыре года назад разорили, забрав малышей, и пещерка в меловом склоне оврага до этой весны пустовала. И вот опять филины в ней поселились. Чем-то нравится им это место близ Дона.

24.05.2002 — У Дона

В Вешенской мы вновь встретились с сыном Шолохова Михаилом Михайловичем и, как договорились ранее, пошли на рыбалку.

Михаил Михайлович позвал с собой внуков Петю и Мишу. Семиклассник Мишка уже ведет боевой счет пойманным крупным рыбам («Вынул леща на кило и карася на 992 грамма»), а второклассник Петро застеснялся. «Он червяка на крючок еще не умеет сажать», — пошутил дед.

Дон в этом году не разлился, и вешенцы, озабоченные, вздыхают: «Не будет хорошего сена в лугах». Но в берегах воды много. Еще не спущены на воду лодки. Сезон рыбной ловли открывают мальчишки, стоящие с удочками у пристани. Мы разжились плоскодонкой у старика — как и мальчишкам, ему не терпелось «намочить леску».

— Не клюет. Вот только кошке поймал, — сказал он, передавая нам лодку.

За час мы не поймали даже и кошке. Но зато как хорошо было посидеть в лодочке на воде, поговорить о рыбалке, о том, что ловили раньше и что сейчас ловится, поговорить о реке и, конечно, о старшем в династии Шолоховых, чье имя навеки связано в нашей памяти с Доном. «Отец рыболов был заядлый. Учреждая музей, отремонтировали дом, где отец писал свои первые книги, и при нем сделали экспозицию охотничьих и рыболовных снастей. Видели?.. Ну вот».

Во дворе дома мы увидели лодку-долбленку. Таких изделий из тополя сейчас на Дону не увидишь, но сам Шолохов в молодости и герои книги его на таких плавали. Рядом с лодкой, похожей на большой деревянный башмак, лежит огромный, с колесо трактора «Беларусь», плетенный из хвороста садок для рыбы. Произведение искусства! В такие садки пускали рыбу, и в них она оставалась живой много дней.

А под крышей музея — рыболовные снасти и охотничье снаряженье, принадлежавшее автору «Тихого Дона». Михаил Александрович дожил до времени тонких и прочных лесок, но до войны ловил на лески, связанные из конского волоса или сплетенные из двенадцати (на сазанов) катушечных ниток.

Назад Дальше