Она завязала с ментальными экспериментами и перестала отвечать на звонки мальчика. Он еще на что-то надеялся, но все было кончено. Мирно и безболезненно. У нее не было ни сил, ни желания объяснять, что Аминат аферистка, а они все наивные дураки. Все было блефом. Возможно, блефом было вообще все, но на такой постыдный обман можно было соглашаться только из добровольного идиотизма.
Нина так легко рассталась с мальчиком, что даже не заметила этого. Он был эпизодом, а эпизод можно было с благодарностью оставить в прошлом. Отвести место на полках памяти и обращаться в минуту необходимости. У Егора не было и не могло быть ни полки, ни шкафа, ни даже помещения. Он был везде и всюду. От него невозможно было убежать, но к нему и невозможно было вернуться.
* * *Отсутствие Нины беспокоило его. Она опять пропала. Каждый раз, исчезая с его горизонта, она вроде делала именно то, что ему было необходимо, но с каждым разом к радости все сильнее примешивалось разочарование. Словно он все-таки хотел чего-то другого, о чем она должна, обязана была догадаться. Вопреки всему. Вопреки логике. Расчету. Здравому смыслу. Но Нина не понимала, не чувствовала и пропадала. Какие-то сообщения невпопад, ни звонков, ни писем. Неожиданно для самого себя он проехал вечером мимо ее дома. Машина стояла на улице. В окнах было темно. Нестерпимо захотелось есть. Неподалеку был «Макдоналдс», и Егор, словно от кого-то прячась, дворами, покатил в его сторону.
Очередь из машин была совсем небольшой, и вскоре он, как лабрадор пуская слюни, рассказывал в окно, чего хочет. У девчонки, принимавшей заказ, были совершенно белые глаза с черными точками зрачков. Деваха была бойкая и бесцеремонная.
— Что с глазами-то? — спросил он, покончив с заказом.
— Что-что, — отозвалась та. — Проплакала.
И заржала в голос. Егор улыбнулся, но она, оборвав себя, серьезно уточнила:
— Вам кетчуп или майонез?
— И немного человеческих страданий…
— Ну, это, как улыбка, всегда бесплатно, — нашлась девчонка.
Он одобрительно хмыкнул. Они простились, и Егор покатился к соседнему окну забирать пакеты. Запах сводил его с ума, и он припарковал машину в первом попавшемся переулке. Он явно был здесь не первым. На деревьях белели отчаянные записки: «Свиньи, не смейте мусорить в нашем дворе!» Однако призывы не имели смысла, весь двор был засыпан упаковкой из-под фастфуда. Егор развернул свой пакет. Он знал: чувство вины за паршивую еду придет позже, а пока с жадностью уплетал жирную соленую картошку и боролся с расползающимся во всем стороны бигмаком. Смаковал соленый огурец и слизывал с пальцев кетчуп.
Майонез капнул ему на джинсы.
Он вспомнил, как они гнали на машине из Рима в Берлин. Полторы тысячи километров. Почти без остановок. Они шли на рекорд. До цели оставалось километров триста, но у обоих уже не было сил. Подозрительно быстро стемнело, и пошел сильный дождь. Егор немного снизил скорость, машина хорошо держала дорогу, но все равно казалось, что они несутся по тонкому льду, и стоит хоть на мгновение отвлечься, как они провалятся вниз, под воду. Их малолитражка зависнет среди потревоженных рыб, и те будут смотреть на них с подозрением и осуждением.
Возможно, он уже давно спал наяву, автоматически управляя машиной, но когда слон, вставший прямо перед ним на дороге, повернулся в их сторону, посмотрел ему прямо в глаза и разлетелся белым туманом, Егор ударил по тормозам. Машину немного занесло, но они все-таки остановились у обочины. Нина перепугалась так, что не могла вымолвить ни слова. Отдышавшись, она протянула руку, показывая на что-то впереди. Это был съезд к заправке. Очень кстати. Они заехали на парковку, откинули сидения и заснули, едва Егор заглушил мотор. Дождь колотил по крыше, и от дыхания спящей рядом Нины сжималось сердце.
Когда он очнулся, в машине было пусто. Егор потер глаза, потянулся, осматриваясь. Дождь закончился, и занимался рассвет. Туман отступал к оврагам, птицы пробовали свои голоса. Внезапно что-то ударило в стекло слева. Егор вздрогнул. Это была Нина. Довольная свежая физиономия, словно она спала не в машине на дороге, а в хорошем отеле на ортопедических матрасах. В левой руке — дымящийся кофе, в правой — бигмак. Он открыл окно, и запах утренней свежести и горячего бутерброда обжег ноздри. Она долго кормила его с руки и растирала ему затекшие плечи…
Нужно было бы изобрести специальную кислоту для вытравления некоторых воспоминаний из углов памяти. И аэрозоль для уничтожения неприятного предчувствия и навязчивой тревоги.
Егор, как мог, вытер руки салфетками, полез в карман и достал ее кольцо. Егор уставился на него. Ну и что с ним теперь делать? В нос, что ли, продеть? Оставить в пакете из-под фастфуда?
Он затолкал объедки и салфетки в пакет, скомкал и открыл окно машины…
* * *Время шло, и у Нины заканчивались деньги. Накануне она вывернула все карманы и испугалась, обнаружив, как мало набралось. Впервые вся эта затея с разъездом показалась Нине безумием. Она понимала, что теперь надо выбирать вино подешевле, чтобы хватило на сыр и хлеб. Дилемма озадачивала. Тревога только усиливалась оттого, что надо было заплатить за квартиру, залить полный бак, отнести кое-какие вещи в химчистку, положить деньги на телефон, пломбу заменить и прочее, прочее, прочее. У Нины стало совсем неспокойно на душе, и она позвонила Егору.
Он выслушал ее, удивился, спросил, а ты разве не нашла, я же оставил тебе конверт? Теперь удивилась Нина. Где? Когда? В кармане пальто. Она рассмеялась. Впервые за долгое время. Он шутит? Нет, не нашла, хотя была бы совсем не против. Егор не смеялся. Он помолчал, подумал, сказал, хорошо, оставит деньги в квартире. На месяц. На столе. Что-то было в его голосе, что заставило Нину подобраться. Нет, он не торжествовал, не демонстрировал своего превосходства, не давал ей понять, что без него, без его денег, без его фамилии, без этого дома она никто. А может, давал? Но он все еще оставался ее мужем. Он все еще отвечал за нее. Перед кем? Перед Богом? Каким? Тем, которого они обманули?
Она решила не мудрить, поблагодарила и днем, когда по всем расчетам Егора не было дома, заехала за деньгами. Нина стояла в коридоре, держала в руках толстый конверт, и пыталась понять, что для нее сейчас важнее — чувство свободы или защищенности? Положив конверт обратно на стол, она выбрала бы первое, забери — второе. Она медлила. Наконец, засунула его в карман и направилась к двери.
Телефон лежал на полу. Она чертыхнулась, проклиная свою рассеянность, и подобрала аппарат. Взвесила на руке. Нет, это был не ее, вероятно, один из многочисленных телефонов Егора. Пароля не было. Она полистала содержимое, ничего не поняла и уже было собиралась положить его на стол, как вдруг что-то привлекло ее внимание.
Нину всегда занимало, как из ничего, из воздуха, может собраться удар, сила которого сопоставима с физическим. Телефон выпал у нее из рук. Обмякли ноги, и пересохло во рту. Разом, как будто их никогда и не было, ушли все силы. Тело отяжелело. Она села прямо там, на циновке перед входной дверью.
Почему-то ей было страшно неловко. Она терла руки, словно испачкалась в чем-то, словно на них налипла какая-то дрянь. Что было в том телефоне? Ничего особенного. Любовная переписка. Слова показались ей знакомыми, она решила, что переписывались они с Егором. Но нет. Женское имя было другим. Это была не она. Что-то чужое и грязное протекло ей под одежду.
Нина, не вставая, подползла к аппарату, подобрала его. Она не могла остановиться. Открывала одну страницу за другой, и это было похоже на падение с лестницы. Ступень за ступенью. Головой, коленом, ребрами. Опять головой. Удар. Еще один. Еще. Еще. Еще.
Когда она закончила, у нее не было сил ни вздохнуть, ни пошевелиться. С ней было покончено.
Прошел час.
Нина с трудом открыла глаза. Ладони были холодными и мокрыми, во рту оставался гадкий привкус, все тело, казалось, покрывала испарина. Хотелось выпить. Продышаться. Вдохнуть-выдохнуть. Запустить по новой вставшее было сердце.
Хотелось в ванну, вымыть руки, ноги, душ принять, смыть эту липкую слизь. Так разрыдаться, чтобы все слезы вылились без остатка, и она встала опять здоровой, легкой и пустой. Встала Нина как глиняная баба на чугунных ногах. Вместо головы был кокон из ваты с ртутью. Тошнило. Невозможно было ни стоять, ни лежать, ни садиться в машину, ни оставаться, ни дышать, ни думать, ни есть, ни пить, ни спать.
И словно на мертвой планете закатилось светило, и повисли свинцовые сумерки.
* * *День был странным. Егор чертыхался, когда утром оставлял очередной конверт в коридоре. Тоже мне, Санта-Клаус нашелся, и в чье же пальто он отложил золотое яйцо в Новогоднюю ночь? У него что, печатный станок под кроватью? И, хотя кроме себя некого было винить в недоразумении, он все равно злился на Нину. Все было из-за нее. И еще этот ее смех…
Он уехал из дома, но всю дорогу что-то не давало ему покоя. Егор сосредоточенно вспоминал, отключил ли то, закрыл ли это — вечная забота Нины — стоило выйти за порог, как ее начинали терзать сомнения, не оставила ли на открытом огне еду, выключила ли утюг, чайник и еще десятка полтора электрических приборов. Она могла вернуться с полдороги, убедиться, что все в порядке, опоздать в положенное место на час и мило всем улыбнуться. Извините.
Егора это всегда раздражало, но сейчас он сам с маниакальной настойчивостью прокручивал в голове события того утра. Теперь Нина не ходила за ним следом, как собачка, не подбирала разбросанные им вещи, не варила кофе, не приносила свежие рубашки и носки. И это было хорошо. Он одевался в полусне, наугад и наощупь выдергивал одежду с полок. Над его внешним видом уже посмеивались, но Егору было не просто все равно, ему это нравилось — теперь даже со стороны было видно, что нет этой проклятой заботливой руки, которая как ребенка одевает его по утрам, кормит завтраком и вытирает сопли. Он жил один! И разноцветные носки были его знаменами.
Но только не в то утро.
Он так и не смог вспомнить, что сделал или не сделал, забыл, не выключил, оставил, не передал, не перезвонил. Дело было к вечеру, когда как кентавр, сроднившийся со своим автомобилем, Егор стоял в пробке. Неожиданно его внимание привлекла высокая фигура. Женщина вышла из подъезда хорошего дома и направилась к автомобилю, припаркованному во дворе. На ней было длинное пальто и большие солнцезащитные очки в пол-лица. Что было странно, поскольку никакого солнца и в помине не было. Ну, мало ли, он уже собирался отвернуться, как вдруг порыв ветра распахнул полы пальто, и под ним сверкнуло совершенно голое тело, покрытое синяками и ссадинами. Женщина судорожно стянула края одежды и поспешила забраться в машину. Похоже, она была пьяна, а очки защищали ее не от солнца, а от любопытных глаз. Какая-то чужая драма только что промелькнула перед ним. Внезапно Егора осенило. Это была Варвара. Ходили слухи о ее очередном стремительном романе, на этот раз с нефтяным магнатом, который сначала щедро сыпал деньгами и комплиментами, а потом начал привязывать к батарее и бить в лицо.
Пожалел ли Егор ее? Нет. Для него она мало чем отличалась от длинноногих, потраченных кокаином авантюристок: они сами выбирали себе жизнь, в которой их сначала купали в шампанском и таскали по тропическим островам, а потом били, унижали и выбрасывали на помойку к другим таким же поломанным куклам. Они начинали пить, нюхать, колоться, проклинать судьбу и стремительно гнать ее к какому-нибудь нелепому финалу.
Но что-то его задело. Этот ее судорожный жест, попытка прикрыть наготу, спрятаться и скрыться, отозвались в Егоре тревогой. Все что-то прятали и скрывали. Все. У всех были свои грязные и жалкие секреты. Имелись они и у него. Хотелось, чтобы был на свете еще кто-то, кому он мог бы доверять, как самому себе. Но вот как раз себе-то он и не стал бы доверяться.
Он не считал себя плохим человеком, но знал, что обладает способностями в деле недоговаривания и лжи. Возможно, все могло бы быть иначе, но в том мире, в котором он жил, Егор не мог и не хотел ничего менять. Вот только смутное подозрение, что где-то он все-таки прокололся, не оставляло.
* * *Ее вырвало. Нина успела добежать до туалета и, пока отплевывалась от ядовитой массы и пыталась перевести дух над раковиной, подумала, что надо было блевануть прямо там, в коридоре, на проклятый телефон. Вывернуться рвотной массой на эту гору лжи, состряпанную по-тихому у нее за спиной.
«Черные лебеди» — непредвиденные обстоятельства, про которые говорят, что они двигают историю. Их невозможно предугадать, к ним невозможно подготовится. Credo quia absurdum. Пока не произошли, они кажутся невозможными, и только потом, когда уже все случилось, все хватаются за головы и начинают задним числом перебирать в памяти очевидные признаки наступавшей катастрофы. Когда приходит время «черных лебедей», все становится предельно просто. Или выживешь, или потонешь. Пока Нина камнем шла на дно.
Она отдышалась. Умылась. Вытащила конверт с деньгами из кармана. Положила обратно на стол. Рядом с телефоном. Вышла из квартиры, из дома. На негнущихся ногах направилась к машине. На скользкой дороге Нина оступилась, поскользнулась и едва не упала. Она бы и упала, если бы мужчина, неизвестно откуда взявшийся, не подхватил ее под локоть.
— Не переживайте, девушка, я вам всегда помогу, — широко улыбнувшись сказал он.
Нина вздрогнула. Растерялась, не сообразила, что ответить, а когда обернулась, незнакомца и след простыл. Она села в машину, в задумчивости глядя прямо перед собой. «Я вам всегда помогу»… Уже помог. Нина смогла завести мотор и выехать на дорогу. Ее обнадеживало, что рано или поздно она все-таки вырвется из этих треклятых пробок, доедет, доползет домой, сможет, наконец, закрыть за собой дверь, спрятаться, отгородится, влить в себя столько алкоголя, сколько влезет, и даже сверх того.
Ошибаются те, кто думают, что цель всех обманутых — получить неопровержимые доказательства. Никто не ищет пули в лоб. А если ищет, значит и правда мечтает с чем-то или с кем-то покончить. Возможно, со своим прошлым. Неважно. Сейчас это было неважно. Нине надо было оглушить себя. Забыться. Забыть.
Когда она просматривала содержимое телефона, безумие на мягких лапах проскочило где-то совсем рядом. Помимо всех этих тошнотворных: «скучаю», «думаю о тебе», «вспоминаю вчерашний вечер», «не могу забыть прошлую ночь», там было много фотографий. Улыбки, ужимки, влюбленные гримасы, воздушные поцелуи. Многое на снимках было хорошо знакомо — места, дома, улицы, позы, ракурсы. Менялись города и страны, а Нина спала. Другая женщина заняла ее место. Это было не просто дежавю, это было дежавю наизнанку. Шизофреническая картина, опасная для Нины. Теория относительности торжествовала: что было любовной игрой для одного, выходило потерей кислорода для другого.
* * *Ночь выдалась долгой. Сначала все шло хорошо. Они ели мороженое в пустом кафе. Неоновый свет играл на нежных щеках и пальцах. Егору все время чудилось, что он забывает лицо женщины, сидящей напротив. Стоило ему отвернуться, как оно исчезало из памяти. И он старался не отворачиваться, не отвлекаться, смотреть, смотреть, чтобы все происходящее не казалось сном. Нет, это была его явь, его приз, добыча, вырванная из цепкой паутины брака. Это лицо, эти пальцы, этот заливистый смех и вечная готовность смотреть, смотреть, песни петь, переполняться бескорыстным восторгом, ласкать, целовать, гладить, и падать, все время падать в постель, все это стало его островом свободы. Его дикой Кубой. И пусть он получил все это путем лжи и предательства, но получил же.
Любовный жар пьянил. Наслаждение казалось мимолетным, оно не утоляло жажды, а только распаляло воображение. Невозможно было себя сдерживать. Пальцы рвали одежду, и тело содрогалось от вожделения. Не было сил дойти до постели, оставалось только упасть на пол тут же, на входе, едва захлопнув за собой входную дверь. Комично и скорбно, словно под звуки дешевого фальшивого оркестра, уплывала вдаль холодная супружеская кровать, где страсть была пародией на саму себя, и случалась не чаще, чем снег в июле. Егор блаженствовал. Нина исчезала.
А потом она зачем-то завела этот разговор. Плач всех любовниц об одиноких ночах, о скорбном Новом годе, о тоске и потерянности, о том, как холодно в постели, как недовольна мама и подружки в недоумении. О том, что она его так любит, так любит, что на все готова. И ждать, терпеть и плакать ей легко, потому что это все во имя любви. Но все-таки, может быть… Он же почти свободен. А это так прекрасно — определенность. Уверенность. Завтрашний день. Вместе. Навсегда. У Егора голова разболелась.
Он долго утешал ее. Целовал, ласкал, гладил, обещал, придумывал, и врал, врал, потому что понимал, что теперь все скоро закончится. И в этом виновата она сама. Он ведь был в миллиметре. Он даже думал, что она сможет родить ему детей. Зареванная, она, наконец, задремала. Забылся сном и Егор.
Когда проснулся, уже светало. Он осторожно выбрался из постели, тихо оделся, вышел из квартиры, сел в машину и направился домой. Еще одна надежда оставалась позади.
Не хотелось думать ни о чем.
* * *Дома Нина открыла бутылку вина, о котором мечтала всю дорогу, понюхала содержимое, а это было хорошее красное вино, и вылила его в раковину. В задумчивости она следила за тем, как утекает в слив густая жидкость, пыталась понять, что чувствует, и с удивлением обнаруживала, что… ничего. Слухи о силе горестных переживаний оказались сильно преувеличены. Оглушенный человек мало что чувствует. Возможно, потом боль и ударит во все колокола, но сейчас все было довольно переносимо. Как будто захлопнулась дверь и все лишнее осталось там, позади, в чужой темной комнате. Сейчас от Нины требовалось только не дергать дверную ручку и отойти как можно дальше на безопасное расстояние.