Поговорив с пастушком, молодой человек зашагал себе дальше к болоту, про себя отмечая, что со времени прошлого посещения ведущая к трясине тропа стала заметно шире, да и вообще светло как-то стало – и кустов и деревьев мало. А раньше-то, раньше этакие заросли были, целые, можно сказать, лесища! Разбойники шайками прятались. И что теперь? Это если так дальше пойдет, к Черному болоту можно будет на иномарке подъезжать… то есть тьфу – на телеге.
Чем дальше шагал Алексей, тем больше понимал, что все опасенья его бессмысленные – по-прежнему хватало здесь и густых кустов, и непроходимых зарослей, и буераков… Вот и лес пошел, чаща…
Выйдя на гать, молодой человек замедлил шаг и дальше пошел осторожненько, помнил – шаг вправо, влево – расстрел… сиречь – немедленное утопление. А с виду ничего такая трясинка – приветливо зелененькая. Ага… угоди только. Как еще теленка-то с пастушком вытащили!
А вот и пень! Огромный, узловатый, трухлявый… Вот здесь вот Алексей когда-то складывал деньги, точнее сказать – разного рода драгоценности, камешки там, серебро, золото. Складывал не для себя, для бабки Федотихи, колдуньи из далекого будущего. Так вот бабка себя поставила, что он, Алексей Смирнов, был ей по жизни должен… А вот теперь протопроедр считал, что ничего он никому не должен и никаких драгоценностей к пню этому класть не собирался. Зря, что ли, спасал бабку от справедливого народного суда? Правда, тогда Федотиха еще не была бабкой, а была очень даже ого-ого… Они даже как-то раз… на бабкиной… тьфу – не на бабкиной, а на… Ну, на хате в общем…
Вспомнив, Алексей усмехнулся, но не обидно, а так, ностальгически. Да-а, бывали дела, что и говорить, бывали. Добравшись, уселся на пень и задумчиво посмотрел в небо – безоблачно голубое, еще совсем летнее. Ну, как назло – ни тучки, ни облачка. А они нужны бы, тучки-то, и желательно – грозовые. Без грозы, без природного электричества никак, никакого перехода не будет. Это там, в будущем, как-то раз удалось генератор приспособить. Ух и устроил же замыкание! Однако ж ничего, прокатило… Здесь же откуда его возьмешь, генератор? И электричество. Только гроза. А будет ли она, не ли – вопрос. Не пришлось бы до следующей весны ждать, оно ведь по всякому случиться может.
Посидел Алексей на пне, посмотрел на небо, да, плюнув, пошел обратно домой, вернее – к старосте. По пути снова тот пастушонок встретился – Сермяшкой звали. Тот стадо свое еще ближе к реке перегнал – к водопою. Увидев возвращающегося гостя, помахал рукой:
– Что, наелся ягод, господине?
– Да так…
– А рябчика что же не запромыслил?
– Чем? Лук-то забыл.
Мальчишка опешил, захлопал глазами:
– Дак вон же он у тебя за плечом, лук-то!
И правда… Совсем ум за разум зашел от всех этих мыслей. Эх, грозы бы, грозы… Да где ее взять-то? Остается ждать и надеяться, а еще – молиться, уж это сейчас первое дело, без молитвы никак.
Алексей честно отстоял всю вечерню, явился еще и к заутрене, да и так потом заходил. А грозы все не было и не было. А время, между прочим, шло. Уже, курлыкая, собирались журавлиные стаи, уже появились на березах золотистые осенние пряди, уже начинал краснеть клен, лишь трава по-прежнему оставалось летней, зеленой. Да что ей, траве-то…
А потом – вдруг резко – навалились холод, туманы, дожди… И ясно уже стало – все! Никакой грозы не будет! Не предвидится по всем законам природы. Амба! До весны придется ждать, до весны… А что – делать-то больше нечего? Тут даже пальчиковой батарейки днем с огнем не сыщешь, не говоря уж о генераторе. Тьфу!
Протопроедр, конечно, не сидел без дела: ходил с мужиками на лосиную охоту, рыбачил, помогал рубить избы, даже учил помаленьку воинскому делу импровизированное старостино воинство из местных недорослей. Стрелой-то тут все сызмальства били – охотники – да и с ножом управлялись неплохо, а вот с копьем, а вот с мечом, с сабелькой…
– Ну, не так, не так, отроче! – морщась, словно от зубной боли, Алексей укоризненно качал головой. – Ты зачем так вцепился-то? Это ж сабля, не птица, не улетит… Эй, эй! Так тоже не надо – сильнее, сильнее сжимай! А ты что? У тебя что в руках, копье или кол? Э-э, парень, так ты можешь только от таких же, как ты, дурачков пьяненьких в сельском клубе на танцах отмахнуться, а супротив тех же татар – жидковат хват! Ядреней, ядреней надобно! С куражом! А ну-ка, подойди к чучелу… Коли! Та-ак, молодец, совсем другое дело. Еще разок… И-и-и… раз! Два-три-четыре! Молодец! Вот и продолжай в том же духе.
И так вот – каждый божий день.
Правда, и на болото Алексей тоже наведывался, а как же?! Все надеялся – а вдруг да что? И – вот интересно – сколь ни ходил, все тот пастушонок ему встречался – Сермяшка, Миколаихи-вдовицы сынок, брат утопленника.
И – главное – где только он стадо свое не пас! Все вокруг болота кружил… на тех тропках, по которым протопроедр к болоту ходил, кружил, словно выслеживал. Выслеживал… Да вот же оно – вполне подходящее для этой ситуации слово! Если бы, если бы Алексей не прослужил долгое время в сыскном ведомстве, так ничего б такого и не заподозрил бы, а вот служил, служил, и не на последних должностях! А это что значит? Правильно – профессиональная деформация личности, как вот, к примеру, у учителей, которые – к месту, не к месту – всех поучать начинают, и говорят всегда уверенно, громко, четко… даже если несут всякую чушь. Так и сыщики… естественно, с поправкой на свое.
Пастушонок! Идеальная фигура для слежки – всегда все видит! Уж Алексея-то – точно. Можно даже прикинуть уже сейчас кое-что, составить, так сказать, схему. Взять хоть ту неделю – где и когда он на пути встречался? А всегда, когда Алексей на болото шел. То на одной тропе, то на другой, то на полянке, то на поскотине, на жнивье… И что, скажите, бога ради, стаду на поскотине делать – там уж вся трава давно сожрана. Как и на жнивье. Как и на тропке.
А наблюдательный пункт там очень удобный! Все подходы к болотине хорошо видать. Кто идет, когда, с кем, чего несет…
Брать надо пастуха!
Сидя в избе в ожидании старосты, Алексей с силой хлопнул ладонью по столу. Брать!
Только вот, когда… и как? Может, поначалу самому последить – кто поручил, с кем встречается? Времени то теперь полно, чего уж…
Ладно, покумекаем, там видно будет.
– Давно ждешь? – войдя, староста Епифан бросил мокрый кафтанец к печке.
– От робят пришел только что. А ты что такой смурной?
– Какой? – староста и впрямь выглядел озабоченным.
– Ну вроде сам не свой… сидишь, зенками хлопаешь.
– Будешь тут хлопать! – Епифан вроде озлился, но явно не на гостя… теперь уж, пожалуй, даже и не гостя – жильца. – Дьяк седни приезжал, с людишками.
– Дьяк?! – тут удивился и Алексей. – И чего ему надобно? Ты ж сказал, недоимки уплачены.
– Да, слава богу, не с недоимками. Ведьму у нас нашел! Вот и увез.
– Ведьму?! – протопроедр удивился еще больше. – Это у вас, в вашем-то глухом захолустье – ведьма? Интересно, кто ж такая?
– А Миколаиха, вдовица… ну, у которой недавно отрок утоп…
Глава 9 Сентябрь—октябрь 1454 г. Окрестности Мценска Ведьма
…в болотине.
Утоп, утоп, лишь младший братец остался, Сермяшка, подозрительный такой пастушонок, весьма, весьма подозрительный…
– На нее, Миколаиху-то, дьячок наш давно жалился, – самолично разливая брагу из большой глиняной крынки, пояснил староста. – Про то, что она ведьма. К игумну ходил. Выпьешь?
Епифан пододвинул кружку.
Алексей кивнул:
– Не откажусь.
– И еще многие на нее жалились, на вдовицу-то, – одним махом опростав нехилую кружицу, староста неожиданно подмигнул. – А я вот ведаю – почему.
– Что – почему? – недопонял протопроедр, честно говоря, слушавший приятеля вполуха.
– Почему жалились на вдовицу-то, – Епифан скабрезно ухмыльнулся. – Красивая баба, не стара еще… вот многие к ней и подкатывали, а она – честная! Мужа, говорит, покойного своего любила, а остальные пошли все к черту, вот оно как!
– Да-а, бывает же, – гость недоверчиво покачал головой – что-то не встречал он за всю свою жизнь таких женщин. Может, потому что жил не там?
– Так вот, она их всех посылала, а они, вишь – жалиться! – махнув рукой вошедшей в избу жене – мечи, мол, на стол все, что есть, – староста снова разлил бражку и продолжил, правда, понизив голос, – видать, и ему вдовица Миколаиха глянулась, иначе б столь много о ней не говорил бы.
– Говорят, люди видали, как вдовица на помеле летала, да в кошку черную обращалась. Поговорит что-то, пошепчет, через голову кувырк, и на тебе – кошка!
– Врут! – поставив на стол миску с жареной рыбой, фыркнула старостиха – крепкая полная женщина с утомленным повседневными заботами-делами лицом. Звали ее Марфой. Марфой Микулишной. Алексей не помнил – была ли это прежняя жена Епифана или, может, после смерти той жены он и подженился опять – не суть. Да и не очень-то это его интересовало сейчас.
– Что врут? – Епифан недовольно посмотрел на супругу. – Что врут-то?
– Да все и врут, что ты говорил, – похоже, Марфа Микулишна ничуть не боялась мужа. – И выдумают же! В кошку обращалась, на помеле летала… тьфу!
– А что, не летала, что ли?
– А ты сам-то видал?
– Сам-то не видал, да люди говорят, что…
– Хэк, люди…
– А ты не хэкай, не хэкай, – Епифан постепенно заводился, видно, неловко было перед гостем за вдруг ставшую слишком уж разговорчивой жену. – Ишь, хэкает она…
Марфа Микулишка уперла руки в бока:
– Это кто люди-то? Дьячок наш, пьяница? Аль Никола с Микешей – испольщики, тоже прощелыги те еще? Думаешь, не знаем, как они к Миколаихе шастали? Да как она их со своего двора вышибала. Видали, видали… А вот про метлу да про кошку – брешут люди.
– Да как же брешут-то? – не унимался староста. – Вот и дьяк… или подьячий – кто там приезжал – он же зазря человека хватать не будет! Выяснил все, верно, сперва…
– Да уж… они выяснют.
– Ну не на помеле, ну не в кошку… Но ведь было же что-то за ней! Да все село знает – кровь да лихоманку зубную Миколаиха враз заговаривала.
– Да, кровь она унимала, – присев на лавку, согласно кивнула Микулишна. – И заговоров много знала – то да.
– Ну вот, вот видишь же!
– Так ведь – все на пользу, на пользу, не во вред! Какая же она ведьма? От ведьм людям одни напасти, а Миколаиха… Вон, помнится, прошлолетось, в сушину самую, кто дождь с грозой вызвал? Вдовица! А без нее был бы у нас урожай? Особливо – после разора? Да не было б ничего – все бы от жара сгорело, на полосах еще.
– Вот-вот, – кисло улыбнулся староста. – Дождь с грозой вызывала – и не ведьма?
Дождь… Гроза… Ведьма…
Алексей все ждал, когда же закончится этот дурацкий разговор, все про пастушонка спросить хотел, да не смел – перебивать хозяев невежливо. А те не унимались: все про ведьму, да про дождь, да про грозу…
– Ох, и грозища была тогда – страшная! А дождь-то, дождь… Экий ливень.
Гроза… Гроза…
Протопроедр потряс головой:
– А что, это верно, что Миколаиха грозу вызывала?
– Вызывала, – супруги разом кивнули. – И не раз, то все знают. Но вреда от того никому не было – одна польза.
– И что ж вы такую нужную бабу дьяку отдали? – хмыкнув, попенял гость.
Попенял с досадою, не столько на старосту, сколько на себя – это ж надо, в селе уж несколько недель жил, а про колдунью не ведал! Про то, что она грозу вызывать умеет. Врут? Да нет, не похоже. Вот про кошку да помело – точно врут, тут и думать нечего, наговаривают. Эх, жаль раньше-то не знал про ведьму!!!
– И куда ж ее, сердечную, повезли-то?
Епифан пожал плечами:
– Известно куда – к игумну. То уж теперь не наша забота.
– А сынишка ее как же, Сермяшка? Один на хозяйстве?
– А ничо, общество пропасть не даст, всем миром поможем. Да и не так уж он мал, Сермяшка-то, через год-другой – и сам пахать сможет.
Алексей только рукой махнул – да уж.
И задумался… Хорошо бы вызволить ведьму… если та и в самом деле может вызвать грозу. Значит, в монастырь увезли, к игумену… не так уж и далеко здесь, верст десять, а то и того меньше. Ну, что же, попробовать, наверное, стоит – чего терять-то? Неужто ждать до мая, когда тут хоть ма-аленькая, да надежда имеется? Игумен, игумен…
От неожиданно полученной информации протопроедр впал в задумчивость, забыв даже про хитрована пастушонка, кстати – ведьминого сынка. Нужно, нужно было вызволять вдовицу, хотя бы на время… да попросить ее вызвать грозу, и не где-нибудь, а именно над Черным болотом… Ох, сладится ли? Ладно, нечего рассуждать – действовать нужно. Сжечь Миколаиху, наверное, не сожгут – не те традиции, но вот утопить вполне могут. Потому – поторапливаться надобно, поторапливаться!
Больше всего на свете отец Варфоломей – настоятель Спасо-Февроньевского монастыря, что близ славного города Мценска – любил подчеркнуть свою значимость. Нет, оно конечно, пред Господом все равны и нечего тут задирать нос, однако, с другой стороны ежели посмотреть – в тридцать-то лет – игумном – шутка ли? Иные выше уставщика или там, трапезника, и к сорока годам не подымутся, а он, Варфоломей – ишь ты, выдвинулся! И все сам, сам… ну, Гермоген, архиепископ-владыка немножко помог, да… Но и то – надо же было владыке глянуться. Три года назад… да, три уже… наезжал Гермоген в обитель, Варфоломей тогда уставщиком был, должность не велика, да важная – за всем житием следить со тщанием – иноки-монаси тоже люди, разные попадаются. Бывали случаи – и девок блудливых в обитель притаскивали, и пианствовали, совсем честь потеряв. Как Господа-то не боялись, сволочи? А потому и не боялись, что инок иноку – рознь. Вот взять хоть Евстафия, в миру – Гришки Разбойника. Разбойник – это не поприще, прозвище – так-то был Гришка боярский сын, да не последнего боярина, именитого вотчинника Ибраила Кончаковича, татарина крещеного, из Орды выходца – давно еще, когда Узбек-царь Магометову веру в Орде вводил, многие мурзы да и простые татары веру ту не приняли, на Русь прибежали, поступили на службишку по разным княжествам, и служили честно, за что им всякие блага были. Вот и Кончаковича предки – так. А Гришка-то уродился – не приведи Господь! Распутник да буян страшный – по малолетству еще ни одной смазливой бабенки не пропускал, а уж пьянствовал – один Господь ведает, как только от пьянства не сдох! Дальше – больше: сбил шайку-шарагу, на дорожках кистеньком помахивал, то татарских купцов пограбит-побьет, то литовских, то Рязань косопузую, московскими тоже не брезговал… А как после Шемякиной смертушки навострился Василий-князь порядок наводить на подвластных землицах – тут и попал Гришка, как кур в ощип. Думали, казнят его, душегубца гнусного… однако ж нет, похлопотал боярин батюшка за единственного сыночка – услали в монастырь, в монахи подстригли, как и многих из шайки той. С тех пор Гришка – не Гришка уже, а Евстафий-инок – вовсе не остепенился, правда, старый-то игумен, отец Афиноген, воли ему не давал, присматривал, вот уставщика, молодого Варфоломея, за тем к Гришке… тьфу, к Евстафию, приставил. А Варфоломей себе на уме был! К Гришке в душу влезть – не такое уж сложное дело. Страстишкам его уставщик потакал умело, всякие безобразия от отца-игумена скрывал, и в такую вошел с Евстафием дружбу – прямо не разлей водица. Но все – тайно, напоказ не выставляя. Правда, слухи ходили – да то слухи. Отец Афиноген, правда, уже и осерчал было… да как-то вовремя помер. Прибрал Господь. А от расположения Гришки-Евстафия Варфоломею прямая польза – все денежки, денежки, серебришко проклятое – оно и в обители власть имеет. Кого подкупить, кому приказать – оп – Варфоломей уже и в келарях! Гермоген-епископ, правда, неподкупен был, так ведь и к нему новоявленный келарь ключик особый нашел.
Архиепископ умен был, начитан – таких и привечал. Ох, немалых трудов Варфоломею стоило умным да начитанным показаться! Ну, ум-то был, не дурак с рожденья, а вот с ученостью книжной худо обстояло дело. Пришлось, пришлось книжников истинных привечать, чтоб растолковали накоротко… Растолковали. А уж Варфоломей памятлив был – при нужде, в беседе с Гермогеном-епископом ввернул и про Унию, и про Исидора-кардинала, бывшего монаха греческого, и про Плифона-Гемиста…
Архиепископ, пораженный ученостью такой, уехал в приятности, да потом снова наезжал, беседовал. Ну, к тому времени Варфоломей уж и келарем стал, да сам в ученость вошел, так что рассуждал теперь за милую душу – и о филиокве, и о турках-нехристях, и даже о древнем старце Нестории. Отцу Гермогену то нравилось – не с каждым мог вот так запросто о столь сложных вещах рассуждать. А с Варфоломеем-келарем вот мог. И когда встал вопрос о новом игумне… Собственно, для Гермогена тут никакого вопроса не было…
Архиепископ уж год как преставился, Варфоломей же, ученье забросив, обителью управлял железной рукою. Перво-наперво – от Гришки-Евстафия избавился. Избавился умно – отправил настоятелем в дальний скит. Скит тот в лесах стоял – делай что хочешь – Гришке то занравилось, уехал с охотою. Ну и слава тебе, Господи!
А слава об учености Спасо-Феврониевского игумена по всей земле русской летела, от Ельца до Великого Новгорода! С такой-то славою и патриархом стать не грех… ну, иль хотя бы сперва архимандритом. Надо только поддерживать славу-то… Ну – то Варфоломей умел, на том ведь и карьеру свою построил. А с той карьеры много чего хорошего для Господа сделал – скиты новые строил, черемис да эрьзю в лесах дальних крестил, молился… А как же! Не все для себя, но для Господа! И вот сейчас как раз случай удобный подвернулся – с ведьмой. Давно уж знал Варфоломей про суд латынский церковный – инквизицией называемый. И вот думал – а почему б такой суд по всем русским княжествам не устроить, с собою, естественно, во главе? Чем мы латынян-католиков хуже? Или ведьм у нас меньше? Колдуний да колдунов? Волхвы-кудесники до сих пор по лесищам таятся, волхвуют в своих капищах, народ прельщают. Вот таких-то прелестников – да и к ногтю! Давно пора то сделать, давно. Однако ж волхвы далеко, их еще искать надобно – да и сыщешь ли? А вот ведьмы… Давно уже на одну крестьянку людишки жаловались: и на метле, мол, летает, и в кошку обращается, да много чего…