— Какие гости ко мне! Что же, многоуважаемая, — это было адресовано смущенной Кате, — одна вы меня посетить не решились, приехали с охраной в виде очаровательного служителя Фемиды?
— Мы приехали побеседовать с вами, — перебила его Марьяна, вылезая и захлопывая дверь «Жигулей».
— Побеседовать со мной? Так уже беседовали. Не раз. Ну что же, прошу в дом.
А в Доме было сумрачно и тихо. Тускло блестело оружие в витринах. Было много пыли — видно, в доме давненько не убирались с пылесосом. В просторном холле прямо на полу на газетах были разложены инструменты, стояли мешки с углем для кузнечного горна. Немало было и пустых бутылок — в основном из-под армянского коньяка.
Долидзе, не зажигая электричества, провел их в гостиную. Катя чуть отстала. Ее мучила мысль — куда лучше приткнуть «жучок» и когда это лучше сделать — сейчас или уже после разговора?
— Располагайтесь поудобнее. Чем вас угощать прикажете? Все есть в этом доме — кофе, чай, шоколад, коньяк, мартини, — Долидзе сделал широкий жест. Он был в клетчатой американской ковбойке, рукава которой были засучены до локтей. Катя впервые увидела его мускулистые волосатые руки. Ей вдруг вспомнился мультик про Кота в сапогах и Людоеда, которого озвучивал Папанов. Долидзе сейчас был ну просто его копией. А дом действительно напоминал и берлогу, и замок.
— Ну, так я вас слушаю, уважаемые. Как дело продвигается? — Долидзе улыбнулся Марьяне.
— Хорошо продвигается, семимильными шагами вперед, — Марьяна сидела на краю мягкого кожаного дивана прямо и церемонно. — А мы вообще-то считали, что вы сейчас на Ваганьковском кладбище, у могилы Усольского.
— Считали, а ехали? Не создан я для кладбищ, уважаемые. Не люблю я это дело. Успеем, все успеем еще там побывать, належаться там. Чего ж раньше времени туда соваться? — Долидзе вздохнул: — А Ореста жаль. Пропал мужик ни за грош.
— А вы знаете, как он погиб? — спросила Марьяна.
— Ну, знаю то, что все знают, — застрелили его в машине.
— А вы знаете, как его застрелили? Точнее, из чего застрелили?
Долидзе откинулся на спинку дивана. Вид у него был слегка осовелый. Катя ощущала исходившее от него амбре.
— Ваш ученик по оружейному ремеслу… — начала Марьяна.
— Вася? О нем мы уже толковали вот с многоуважаемой Екатериной, — Долидзе томно поклонился Кате. — Пустая это затея у вас. Вредная и ошибочная.
— Ошибочная? — Марьяна оглядела стены гостиной. — Сколько оружия в вашем доме. И все холодное. А где же огнестрельное?
— Такого не держим.
— Не держите? И не делаете?
— Нет, я и это уже говорил. Так о чем, собственно, беседа-то у нас?
— О мастерах и подмастерьях, — сказала Марьяна. — А еще о пистолетах — газовых на базе «Макарова», очень качественно и профессионально переделанных под стрельбу боевыми патронами девятого калибра. Вот о таких, например, — и она выложила на низкий массивный столик из черного оргстекла пистолет, который запросто, словно пудреницу, достала из кармана кителя.
Этого Катя не ожидала. Это был тот самый ствол, который некогда изъяли у Буркина и который долго караулил своего звездного часа на дне сейфа. Долидзе не изменил своей вальяжной позы, но что-то в лице его изменилось. Он протянул руку, но она застыла на полдороге к пистолету.
— Трогать не разрешается? — спросил он.
— Почему? Берите, взгляните поближе. Спорить готова — эту вещь вы видите не впервые, — Марьяна усмехнулась.
Долидзе пистолета не коснулся.
— Вы снова ошибаетесь, — сказал он. — А откуда он у вас?
— То есть как откуда? Вы забыли ваш собственный рассказ про дуэль? Это вот один из дуэльных. Второй канул.
— Ну и что? Я тут при чем? — Долидзе прищурился.
— Знаете, я могла бы вам соврать — у нас, мол, есть показания на вас Мамонтова и Буркина о том, что этот вот пистолет и другой, точно такой же, получили они от вас за деньги или, может, не за деньги, а так, за красивые глаза. Но я не буду врать — вы человек умный, вы художник, сразу почувствуете фальшь, — Марьяна вздохнула. — Так что это я вам говорить не буду. Я скажу другое — без всяких показаний я точно знаю, что этот вот пистолет — ваше произведение. И тот, другой, канувший в небытие, — тоже.
— С чего это вы взяли, уважаемая?
— С того, что два других ваших произведения — Мамонтов и его дружок — дураки, совершенно не умеющие правдоподобно врать.
— А не хотите ли кофе по-турецки? — спросил вдруг Долидзе весело и поднялся с дивана.
— Подождите, я…
— Сначала кофе, — Долидзе хищно потер руки. — Должен же я все-таки проявить традиционное кавказское гостеприимство.
— А можно мне пока взглянуть на вашу мастерскую? — тоном пай-девочки спросила Катя, намеренно не вмешивавшаяся в разговор.
— Прошу, — Долидзе словно бы невзначай приобнял ее за плечи. — Какая у вас подружка — ууу! — шепнул он ей на ухо. — Железная девочка. Прямо Жанна д'Арк. Ну да я тоже не пряник, если по всей правде-то. Хотите, я вам потом на кофейной гуще погадаю?
— Потом, — сказала Катя, крепко стискивая в руках сумочку с «жучком».
Долидзе вывел ее в холл и указал на двери мастерской. А сам ныряющей походкой отправился на кухню. Катя открыла тяжелые двустворчатые двери, но порога мастерской не переступала. Где поставить микрофон — здесь? Но тогда гостиная останется не охваченной и кухня тоже. А ведь тут, в доме, есть еще и второй этаж.
Марьяна выглянула в холл. Катя молча замахала на нее руками — сиди, я сама уж тут как-нибудь.
Взгляд ее невольно приковывали к себе стеклянные витрины — сколько острой стали за ними. Вполне достаточно, чтобы порубить двух таких, как они с Марьяной, в капусту. А что? Вот сейчас этот оружейник там, на кухне, подсыплет им в кофе какого-нибудь сонного дурмана навроде радедорма с димедролом и потом ка-ак взмахнет вот этим мечом, что на полке, на малиновом бархате, и прощайте, родные. А тела спрячет в подвал. Тут ведь в доме подвал, наверное, как футбольное поле.
Взгляд ее застыл на массивной стальной фигуре, застывшей у дверей мастерской. А, наше вам с кисточкой — тот самый рыцарь, пустой внутри, как орех. Катя постучала рукой по панцирю — никого нет дома. И даже сердца у него нет вот здесь, слева. И за решеткой забрала — чернота. Стальной шлем рыцаря украшал пышный плюмаж из страусовых перьев. Этого не было раньше — в тот самый первый раз, когда Катя видела это «украшение интерьера», стальная макушка его была гола.
Катя встала на цыпочки и пощупала перья — поддельные, пластиковые. Все тут ненатуральное, как и эти ; мечи за стеклом, как и эти доспехи. Она воровато оглянулась, достала из сумки микрофон, открыла решетку забрала и сунула микрофон в рыцарский шлем, прикрепив его изнутри. Вот так. Никто его тут не найдет. А будет ли хорошо слышно — это один бог знает. Но иного места нет.
Она закрыла забрало. Отступила на шаг, любуясь содеянным.
— Нравится?
Катя быстро оглянулась. Долидзе стоял в дверях кухни с подносом: дымящаяся турка, кофейные чашки. Катя почувствовала, как кровь прилила к ее щекам — видел ли он, как она поставила микрофон? Еще минуту назад его не было в холле, как же она не услышала его шагов?
— Нравится. Доспехи вы сделали?
— Я. На это ушло пять месяцев. Это для одного ресторана предназначается. Пока у них там ремонт — у меня хранятся. Второй, копия этого, наверху, в моей спальне. Хотите взглянуть?
— В спальне? Нет, — Катя заспешила в гостиную. Состроила Марьяне страшные глаза — сделала, а как Сделала и что из этого получится, понятия не имею.
— Вам сахар положить? — спросил Долидзе.
— Спасибо, — Катя села на диван.
Марьяна молча смотрела, как Долидзе осторожно разливает по чашкам дымящийся кофе.
— Ну, тайм-аут прошел? — спросила она. — Вы же специально паузу взяли, чтобы серьезно обдумать то, что я вам сказала, Варлам Автандилович.
— А я запамятовал, простите — что вы мне сказали?
— То, что я знаю, этот вот пистолет и второй такой же изготовили вы, — Марьяна накрыла пистолет ладонью. — И вы передали их Мамонтову и Буркину.
— Кстати, Мамонтов по благородству ни слова про вас не сказал, — вздохнула Катя. — И дружок его тоже. Но, Варлам Автандилович, поймите, мы ведь тоже не…
— Значит, это всего лишь ваши догадки, домыслы? — Долидзе усмехнулся: — Тогда позвольте мне и относиться к этому как к вашим догадкам.
— Вы не понимаете, — Марьяна отодвинула чашку кофе резко и категорично. — Речь уже не о Мамонтове и не о какой-то там перестрелке двух пьяных пацанов. Речь об убийствах. Вот этот пистолет, — она ткнула в ствол, — он у нас. А с места убийства вашего знакомого Ореста Усольского и с места убийства охранника «Паруса» Лосева, бывшего соучастником убийства хорошо известного вам гражданина Авдюкова, были изъяты стреляные гильзы. Так вот, экспертизой установлено, что они были выпущены из точно такого же вот пистолета, как этот.
Катя смотрела на Долидзе — как он воспринимает весь этот Марьянин экспромт. То, о чем Марьяна говорила, экспертизой доказано не было — имелись только лишь обоснованные предположения. Но, возможно, Долидзе не так хорошо разбирается в вопросах баллистической экспертизы и не заметит огрех?
— Я не верю вашему ученику Мамонтову, когда он говорит, что тот, второй пистолет, потерян, — продолжала Марьяна. — Два убийства и найденные нами гильзы — все свидетельствует о том, что этот самый пистолет все еще у кого-то на руках.
— А если это другой пистолет? — негромко спросил Долидзе.
— Другой?
— Ну да, если все же мой мальчик говорит вам правду?
— Мамонтов?
— Да, Вася, который, по вашим же словам, врать не умеет, — Долидзе усмехнулся. Усмешка вышла какой-то кривоватой. — Это все, что вы мне хотели сказать, уважаемая?
— Не вынуждайте меня приезжать с ордером на обыск.
— Ах, у вас сейчас с собой его нет?
— Нет, но получить его будет нетрудно.
— Это на одних догадках-то? — Долидзе снова усмехнулся.
Катя видела — что-то произошло, что-то изменилось в нем, в его голосе, в его манере. Но когда случилась эта едва заметная перемена? Когда он говорил про Мамонтова? Когда услышал про гильзы? Или же…
— Ну, что — погадать вам? — спросил ее Долидзе, указывая глазами на свою чашку. Чашечка эта казалась слишком хрупкой для его мощной длани.
— Погадайте, Варлам Автандилович. Он наклонил чашку, покрутил ее.
— Вам в самом ближайшем времени предстоит перейти Рубикон, многоуважаемая, — сказал он. — Ваши взгляды на многие вещи изменятся. Вы еще не готовы к переменам. Собственно говоря, мы все к ним не готовы, но они все равно произойдут.
— А себе что вы нагадаете, уважаемый? — в тон ему спросила Марьяна. — Для вас уж точно перемены грядут в процессуальном плане.
— Нет, опять вы не правы — только не в процессуальном. — Долидзе поставил чашку донышком вверх. — В личном, это уж без сомнения.
Глава 34 ПЕРЕМЕНЫ ДЛЯ ВСЕХ
Они вышли из его дома, сели в машину. Смеркалось. — Надо все-таки отъехать подальше, — нервно сказала Катя, — а то совсем уж внаглую получается.
Марьяна включила зажигание. Выехали на дорогу, проехали немного вперед и снова свернули, объезжая дом Долидзе по узкому, заросшему травой-муравой тупичку в частном секторе. В этом тупичке и решили подслушивать чуткими недремлющими ушами. Марьяна долго возилась с настройкой — наушники они разделили, чтобы никто не оставался внакладе.
— Вообще-то, я не понимаю, чего мы, собственно, ждем, — сказала тихо Катя. — С чего мы взяли, что после нашего разговора он…
— Он встревожился, услышав про то, что нам известно, из какого пистолета были застрелены Лосев и Усольский. Только я не совсем понимаю, — Марьяна запнулась, закусила губу. — Что-то все-таки во всем этом не стыкуется. Я не знаю — будет ли он что-то предпринимать и когда это произойдет, но пропустить этот момент мы не вправе.
— А если он сядет смотреть телевизор и потом ляжет спать?
Марьяна тяжко вздохнула, глянула на часы:
— Время детское, всего девять часов только. Подождем. Слушай свой локатор.
— А ничего не слышно, — Катя плотнее прижала наушник к уху. — Грохот какой-то, словно камни валятся там. Что это может быть?
— Ты там видела у двери мешки с углем? Это он, кажется, уголь куда-то насыпает.
— Так не годится — сидеть тут, мы должны видеть дом, — заметила Катя, чуть погодя. — Может быть, он выйдет, будет что-то делать у машины, во дворе. Давай найдем другое место.
Они оставили «Жигули» и пошли назад к дому. Однако подойти к нему не со стороны шоссе оказалось нелегко. Путь то и дело преграждали заборы, заросли крапивы. Местами сигнал «жучка» напрочь пропадал, и им приходилось петлять, чтобы снова услышать в наушниках характерное потрескивание.
Наконец они нашли место, откуда был виден дом. Правда, его заслоняли деревья, но все же можно было разглядеть двор, крыльцо и участок шоссе. Одно было плохо — в этот пункт наблюдения нельзя было перегнать «Жигули». Тут не было никакой дороги — просто заросшая лужайка размером с пятачок у покосившегося забора.
Быстро темнело. Вспыхнули светом окна дома Долидзе. Свет из одного окна на первом этаже был какой-то необычный — багровый, колеблющийся, словно от пламени.
— Что он там делает? — спросила Катя. В наушниках по-прежнему потрескивало, затем возник какой-то свист, словно мощный насос надувал воздушный шар.
Потом Катя отчетливо услышала шаги. Видимо, Долидзе был в холле совсем рядом с микрофоном, спрятанным в рыцарском шлеме. Что-то загрохотало, звякнула пустая бутылка. Покатилась. Потом шаги начали удаляться. В наушниках снова был слышен только треск. А потом Катя услышала, как где-то далеко что-то мелодично звякнуло, а затем все пространство прослушиваемого эфира заполнил мощный бас, рокотавший арию Кончака из оперы «Князь Игорь».
— Он кому-то звонит, — тревожно шепнула Марьяна. — Звонит по телефону. А это телевизор или радио, черт бы его побрал!
После Кончака в наушниках зазвучали «Половецкие пляски». Когда раздался первый удар литавр, Катя, не выдержав и боясь, что лопнет барабанная перепонка, держала свой наушник в руках. Марьяна, чертыхаясь, опять возилась с настройкой. Было то громче, то тише — но все равно одни сплошные степняки, половцы и половчанки, несущиеся в бешеной пляске над темными зарослями крапивы и боярышника.
Был вечер. И они очень устали — день похорон всем им казался длинной дорогой. Идти по ней в элегантных туфлях от Марка Жакоба на высоких каблуках было тяжело и неудобно. Так хотелось присесть, отдохнуть — хотя бы вон на ту мраморную скамейку у соседнего надгробья, воздвигнутого знаменитому артисту кино.
После церемонии на Ваганьковском были поминки в ресторане. В семь вечера их увезло с этих поминок такси. Нателла Георгиевна не хотела и не могла быть в этот траурный вечер одна, не желала она и ехать домой, в «Радугу». Решили переночевать у Зинаиды Александровны. Светлана Петровна, позвонив домой и справившись у домработницы об Алине, тоже осталась ночевать вместе с подругами.
Они были вместе, как и всегда в дни бед и испытаний.
Зинаида Александровна заварила чай. Но Нателла Георгиевна не смогла его пить. Прошла в спальню подруги и как была в черном костюме, в шляпке с вуалью, легла на кровать. Зинаида Александровна бережно сняла с нее туфли, помассировала натруженные онемелые ступни.
— Я полежу тут немного, Зина, — сказала Нателла Георгиевна.
— Свет тебе оставить?
— Нет, потуши.
Зинаида Александровна выключила свет и прикрыла дверь в спальню. Чай она принесла в большую комнату, где на диване, поджав ноги калачиком, сидела Светлана Петровна. Рядом, конечно же, дежурил кот Батон. У него эти дни были тоже нелегкие и какие-то безрадостные. Его то и дело оставляли одного в квартире. А один раз даже позабыли налить ему в блюдце молока. Это было так не похоже на хозяйку, что кот даже не оскорбился — он просто был удивлен до глубины души. Как же такое может быть, а? От расстройства он не нашел себе иного занятия в пустой квартире, как сорвать свою досаду и беспокойство на ненавистных куклах, воцарившихся на подоконнике. А как же прикажете поступить, если вам надо точить ваши острые когти? Не о дверцы же антикварной горки из карельской березы это делать?
— Заснула она?
Кот Батон видел — это спросила Светлана Петровна. Вид у нее был какой-то необычный, словно в воду опущена.
— Нет еще. Ей вообще-то надо поспать, — Зинаида Александровна потрогала чайник. — Я ей потом попозже снотворного дам.
— Спина болит, просто разламывается, — Светлана Петровна потянулась. — Когда в церкви панихиду стояли, я думала — упаду. Ты тоже вся зеленая, Зинка.
— Сейчас пойду душ горячий приму, пей чай.
— У тебя варенье есть — то, из кизила?
— Принести?
— Я сама, — Светлана Петровна спустила ноги с дивана.
— Сиди уж.
Зинаида Александровна ушла на кухню за вареньем. Светлана Петровна встала, расстегнула «молнию» на черной юбке, сняла пиджак. Черный вдовий костюм от Марины Ринальди был небрежно брошен на кресло. Светлана Петровна осталась в черной шелковой комбинации и черных чулках. Кот Батон смотрел на нее во все глаза — ишь ты, стриптиз какой. А тело-то у нее дебелое, пухлое. Прямо рубенсовские формы. Что ж, зрелой женщине это даже идет. Он выгнул спину, мяукнул и осторожно понюхал юбку на кресле. Женщиной пахнет — духи, хм, того, резковаты, мускусом отдают и ванилью этой вонючей и еще какой-то приторной дрянью. Ничего эти французы в духах не понимают. Нет бы делали настоящие, божественные ароматы — валерианового корня, например, или тухлой рыбьей головы, за которую каждому уважающему себя коту и жизни не жалко.
— Что смотришь так любопытно, Батон? — спросила Светлана Петровна и свойски почесала его за ухом. — Вот такие дела у нас, котяра. Что смотришь? Куклы тебе нравятся, нет?