Инна подошла к двери и прислушалась. Ничего. Только метель трется о стены.
Звонок снова зазвонил, и холод продрал ее от макушки до пяток в шерстяных свекровиных носках.
И тогда решительно – все-таки она почти никогда и ничего не боялась или заставляла себя не бояться – она открыла внутреннюю дверь, вышла в «сени» и распахнула дверь наружную.
– Инна Васильевна?..
Она отступила, чуть не поскользнувшись на холодном полу.
И голос, и человек показались ей совсем незнакомыми.
– Да.
– Разрешите… мне войти? И тут она узнала.
Ястребов Александр Петрович, только что виденный в новостях.
– Входите, Александр Петрович.
Она пропустила его в дом, мельком глянула на улицу, в метель, и закрыла дверь.
В ушах тоненько звенело. От метели, наверное.
– Прошу прощения, что так поздно.
– Ничего.
Он стащил с плеч куртку, и пристроил ее на вешалку, и посмотрел вопросительно.
Инна стиснула кулак и тут же заставила себя его разжать – что еще за дамское волнение!..
– Мне нужно с вами поговорить, – объявил Ястребов. Вид у него был сердитый.
– Именно сегодня?
Она не была готова к разговору и, что хуже всего, не могла понять, о чем именно он хочет с ней говорить. До сегодняшней программы «Время» он был фантомом, тенью, приключением, случившимся с ней в самый плохой день ее жизни.
Она и не вспоминала о нем, потому что навалились тревожные и страшные дела, которые заняли все ее мысли и чувства.
Нет, вспоминала, конечно, вдруг подумала она, увидев, как он сел на диван и зачем-то подтянул рукава темного свитера – открылись смуглые волосатые руки.
– Хотите чаю? – нервно спросила она и возненавидела себя за эту нервность – как институтка.
– Нет, спасибо.
Как нет?! Когда приходят после десяти в дом к незнакомой – если не считать проведенной вместе ночи! – даме, отказываться от чая никак нельзя. Что тогда делать, если не чай пить?!
– Может быть, кофе?
Ястребов посмотрел на нее – глаза были очень черными.
– Ну, давайте кофе.
Не «ну, давайте», а «спасибо вам большое», вот как надо сказать! Но поправлять его Инна не стала – еще что!
– А… курить у вас можно?
Она не любила, когда у нее в доме курили, потом плохо спала, мучилась головой, но не разрешить ему почему-то не смогла.
Нет, не почему-то, а потому, что вновь почувствовала собственную институтскую робость перед ним, опять поправила она себя.
Он встал и пошел куда-то, мимо нее. Она изумленно проводила его глазами. Он вытащил из кармана куртки сигареты. Куртка немедленно свалилась с вешалки, и он с досадой сунул ее в кресло, пристраивать обратно не стал.
Что делать дальше, она решительно не знала.
Ах да. Кофе варить.
Не говоря ни слова, она ушла на кухню, зажгла газ и поставила в центр синего пламени крохотную армянскую турку. Кофе в ней получалось ровно два глотка.
Ее все тянуло посмотреть, что там, в глубине ее дома, делает Александр Петрович Ястребов, и она останавливала себя – очень строго.
Зачем он пришел?!
Что вообще происходит в последнее время вокруг нее – мистика какая-то!
– Инна, давайте… проясним ситуацию.
Газ полыхнул и погас – она хотела всего лишь уменьшить пламя и промахнулась. Ястребов посмотрел на турку, выдвинул стул и сел, как пришлось, прямо в центре кухни, очень неудобно.
Инна щелкнула кнопочкой, зажгла газ. По стенкам турки изнутри поползли шустрые пузырьки.
– О… какой ситуации вы говорите, Александр Петрович?
Господи, как же она его называла, когда занималась с ним той самой преступной любовью?
Саша?! Шурик?! Господин Ястребов?!
Вдруг ей стало так смешно, что она с утроенным вниманием уставилась в турку – как там шустрые пузырьки?
– Я хотел бы, чтобы наша с вами встреча осталась… не доведенной до средств массовой информации, потому что мне предстоит… большая работа в крае.
Ого!..
Позабыв про пузырьки, она повернулась к нему и спросила вызывающе:
– То есть вы опасаетесь, что я возьмусь вас шантажировать и наш с вами одноразовый секс станет достоянием гласности?
Вот так. Еще в восьмом классе на школьной столярной практике она научилась забивать гвозди одним ударом: раз – и по самую шляпку.
«По самое не балуйся», как стали теперь говорить.
Ястребов Александр Петрович при упоминании одноразового секса так напрягся, что даже шея покраснела.
– Я не имел в виду… первую встречу. Я имел в виду… сегодняшнюю.
Она язвительно молчала, смотрела ему в лоб. Лоб тоже медленно покраснел.
– Инна, не мне вам объяснять, что обстановка в крае… серьезная.
– Вы хотите обсудить со мной обстановку в крае?
– И ее тоже.
– А политическую ситуацию в стране в целом? Он помолчал.
На что он надеялся, когда, отвязавшись от охраны и разного рода деятелей, которые лезли к нему со всех сторон, отправился к ней? Кажется, у него была какая-то конкретная и ясная цель, он даже несколько раз подряд сформулировал эту цель про себя – чтобы не забыть и не упустить ненароком.
Что это была за цель, вспомнить бы?..
Он плюхнулся в разговор, как жаба в пруд – неловко, нелепо, с чавкающим звуком, – все из-за того, что не готов был ее увидеть. Шел к ней, а увидеть не ожидал и… растерялся.
Особенно оттого, что она была в джинсах и свитере – совсем другая. И еще оттого – он прищурился, – что белые волосы на длинной шее сужались так по-девичьи нежно.
И еще оттого, что она оказалась первой женщиной за много лет, о которой он помнил все – как она спит, как ест, как говорит по телефону, какие у нее локти, уши, веки, зрачки, ступни.
И то, что он помнит, – это очень личное, почти интимное, гораздо более интимное, чем непосредственно «одноразовый секс».
Нашла выражение, черт бы ее побрал!..
– Инна, я просто хотел избавить нас обоих… от возможных неловких положений. Ну, вы же все понимаете. Я принял решение… баллотироваться в губернаторы, и нам, очевидно, придется часто встречаться.
– Совсем необязательно нам часто встречаться, – сказала она и опять уставилась в турку. Он был рад, что голубые, прозрачные, страшные глаза его отпустили. – И вы… не беспокойтесь, Александр Петрович. Я вовсе не собиралась сдавать в прессу нашу с вами… love story.
Он вышел из себя – совершенно неожиданно. – Да я вовсе не считаю, что вы хотите сдать в прессу…
– Вам с молоком или с сахаром?
– Что?!
– Кофе с молоком или с сахаром?
Он опять помолчал – ему надо было собраться с силами. Странно она на него действовала, эта женщина.
– Мне кофе с сигаретой, – буркнул он.
– Вам покрошить? – живо поинтересовалась она.
– Что?..
– Сигарету.
– Черт возьми, – медленно произнес он.
– Вот именно, – согласилась она.
Налила ему кофе в наперсточную чашку, пододвинула пепельницу и вернула турку на огонь.
Он покосился на чашку.
Аристократка, должно быть. Вон какие чашки, кольца, руки.
Стоп, приказал он себе. Вот про руки думать никак нельзя.
– Инна Васильна, вы… напрасно все время пытаетесь выставить меня дураком, – объявил он неожиданно.
– Я?! – поразилась Инна Васильна. – Вас?! Дураком?!
Тут он засмеялся, не выдержал. И она улыбнулась. Сверкнули зубы, и глаза чуть-чуть оттаяли.
Почему он решил, что сможет «чисто по-дружески» с ней объясниться, расставить все по местам, чтобы при случае не вляпаться в неудобное положение?
Или вовсе не объясняться он хотел, а просто ее… увидеть?
После того как на кладбище она прошла в полуметре от него – очень грустная, словно тот, кого хоронили, и впрямь был ей близким человеком, – Ястребов только и делал, что думал о ней, хоть это было неправильно. У него было о чем подумать и без нее, а мысли все время сворачивали… к ней.
Вот он и приперся – следом за мыслями.
И никак не мог поверить – неужели именно с ней он провел ночь?! Как это вышло тогда, если сейчас он до смерти ее боится?! Так боится, что думать связно не может и позабыл, зачем пришел?!
Тогда он точно ее не боялся.
Он хотел ее, жалел и пытался утешить.
Утешение, надо сказать, было своеобразное.
– Я хотел вам сказать… чтобы вы не удивлялись, когда увидите меня в Белоярске.
– Я уже удивилась, когда увидела вас по телевизору. А как вы сумели перекупить «БелУголь» так, что про это никто не знал?
– Никто? – переспросил он. Зыбкое болото, по которому он бродил, неожиданно превратилось в привычную и знакомую твердую землю, на которой он всегда стоял обеими ногами.
– Я имею в виду прессу.
– Пресса получает столько, сколько должна получить, не больше и не меньше. Не мне вам объяснять.
– Да, – согласилась она, – но все-таки странно, что вас никто не сдал.
– Меня просто так сдать трудно, – признался он. – Я… страхуюсь хорошо. А вы у Якушева в команде останетесь?
Инна замерла. Вопрос был опасен и странен.
– Меня просто так сдать трудно, – признался он. – Я… страхуюсь хорошо. А вы у Якушева в команде останетесь?
Инна замерла. Вопрос был опасен и странен.
– Я пока по-прежнему начальник управления информации, – сказала она. – Сергей Ильич до выборов будет исполнять обязанности губернатора, и администрация будет работать…
– Да я не об администрации спрашиваю, – перебил ее Ястребов, – я спрашиваю у вас. Вы станете работать на Якушева?
Отвечать нельзя.
Она не знает, что именно завтра ей предложит бывший первый зам, а нынешний и.о. губернатора. Она не знает истинных намерений человека, который сидит сейчас посреди ее кухни. Она не знает расстановки сил – кроме того что сегодня рядом с ним все время был «самый-самый» вице-премьер, а это дорогого стоит.
Зато она знает, что убита губернаторская вдова. Почти у нее на глазах.
С таким «знанием» она не то что не может принимать никаких предложений, но даже не может поручиться за собственную жизнь.
– А… почему вас интересует моя работа? – спросила она осторожно, и он заметил ее осторожность.
– Если вы станете играть в команде Якушева, значит – против меня. А все знают, что вы опасный противник.
– Я противник совсем не вашего уровня, – ответила Инна и улыбнулась застенчивой улыбкой студентки, выпрашивающей четверку вместо трояка. – Что вы, Александр Петрович!
И тут он спросил – совершенно неожиданно для себя:
– То есть на меня вы работать не хотите?
Инна взглянула на него с изумлением:
– Это предложение?
Он и сам понятия не имел, предложение это или так, «небольшая проверка», как любил говорить старик Мюллер.
– Да. Предложение.
Она подумала немного.
– Я не знаю, что ответить. Вряд ли мы с вами сможем работать в одной команде.
Итак, проверка показала, что… А что, собственно, она показала?!
– Из-за того, что мы с вами… в Москве… да?
Из-за того, что я тебя совсем не понимаю, чуть было не ответила Инна. Из-за того, что я тебя боюсь, хотя у меня есть чудное правило, согласно которому я никогда никого и ничего не боюсь. Из-за того, что я помню тебя совсем другим и это не дает мне покоя. Из-за того, что я занималась с тобой любовью так, как не занималась уже много лет. Из-за того, что мне изменяет мое всегдашнее чувство опасности.
Из-за того, что я хочу все повторить.
Повторить и понять, в чем дело – в тебе или во мне самой. А может, в бывшем муже, который так старался убедить меня в том, что я ни на что не гожусь, и я уже почти поверила в это, и, когда появился ты, все оказалось… совсем по-другому! Щекам стало жарко.
– Александр Петрович, у нас с вами какой-то странный разговор.
Александр Петрович и сам был не рад, что затеял такой странный разговор.
– Я не хотел бы, чтобы вы играли против меня, – пробормотал он, – а по-другому… не получается.
– Не получается, – согласилась Инна. Они помолчали.
Из крана капала в чашку вода – кап, кап… Ветер с Енисея налетал на стены, как будто хотел унести дом к Северному полюсу.
Наверное, очень одинокое и печальное место – этот самый Северный полюс.
– Ну ладно, – сказал он, злясь на себя все сильнее. – Спасибо за кофе.
– Пожалуйста.
– И помоги вам бог. Воевать против меня трудно.
– Александр Петрович, я не собираюсь против вас воевать.
– Да какое имеет значение, собираетесь или нет! Все равно придется. Или мы по одну сторону линии фронта, или по разные. Никаких других вариантов нет.
Она сама прекрасно знала, что нет, но с фронтом дело обстояло не слишком понятно.
За сегодняшний день столько всего случилось – словно бы открылся еще один фронт, ее личный, но как на нем воевать, она не знала. И еще не знала – с кем.
– С вашего разрешения я пойду.
Она кивнула и следом за ним вышла в холл, где кошка Джина уже пристроилась спать на его куртке. Тоника по-прежнему не было видно.
Ястребов посмотрел на Джину – она, ясное дело, крепко и безмятежно спала, – а потом перевел взгляд на Инну.
Инна пожала плечами. Кошки были частью ее жизни, а Ястребов Александр Петрович не был.
– Брысь, – не слишком уверенно велел Ястребов Джине. – Уходи.
Джина вздохнула легко, как истинная леди, и повалилась на бок, томно раскидав лапы.
Ну? Теперь-то ты понимаешь, с кем имеешь дело? Ястребов потянул куртку. Джина не шевельнулась.
– Что я должен делать?
– Вы должны действовать решительно, – посоветовала Инна, подхватила Джину и переложила. – Хватайте.
Ястребов проворно схватил куртку и надел. Джина спрыгнула с кресла. Вид у нее был недовольно-брезгливый.
– А там у вас что? – кивок в сторону кабинета. – Ремонт?
Инна оглянулась, увидела газетное поле от стены до стены и вдруг так струхнула, что опять повлажнели руки.
– Ничего, – пробормотала она, кинулась и закрыла раздвижные двери, – мне надо было бумаги посмотреть.
– На полу?!
– Мне так удобней, – холодно сказала она, – когда бумаг много.
– Вы разгадываете кроссворды?
– Ну конечно, – согласилась Инна, – что мне еще делать!
Он спрашивал просто так, оттягивая момент расставания.
Почему-то он был совершенно уверен, что больше с ней не увидится. То есть увидится, конечно, – во время телевизионных дебатов, куда она приедет с Якушевым, торжественного открытия моста, закладки городского парка или чего-то в этом роде. Он со своей свитой, она с чужой. Вернее, в чужой. И легче заставить все сибирские реки впадать в Лимпопо, Тигр или Евфрат, чем объединить их, принадлежавших к разным группировкам, – так уж устроено то, что называется политическими играми.
Впрочем, наверное, было бы еще хуже, если бы она согласилась на него работать. Он плохо себе представлял, как сможет вынести ее присутствие рядом с собой.
– Кстати, – вдруг спросил он, – вы не знаете, что случилось с Мухиным?
Она посмотрела ему в лицо ледяными голубыми глазами.
– Он застрелился ночью в своем кабинете.
– Нет, – мягко сказал он, – вы не знаете, кто его убил? Никаких слухов до вас не доходило?
– Почему именно до меня?
– Потому что именно вы знаете всех журналистов.
– При чем тут журналисты?
– При том, что журналисты всегда знают все.
– Может быть, журналисты и в курсе дела, а я ничего такого не знаю, Александр Петрович.
– Очень жаль, Инна Васильевна.
– Мне тоже очень жаль.
Вот тут, на том, что ей «очень жаль», он взял ее за локти, притянул к себе и поцеловал – не зря же он выдержал всю эту бессмыслицу, черт побери!
Ледяная корка словно лопнула, осыпалась колкими брызгами, и там, куда они попали, кожа зажглась и сильно натянулась. Удивительные глаза оказались совсем рядом, и вовсе не было в них снежной енисейской равнины, а только жаркое июльское небо.
Она обняла его так, что лопатками он почувствовал ее кулачки, сжавшие свитер, и выяснилось: то, что представлялось и вспоминалось ему, – чепуха, неправда по сравнению с ней, настоящей.
У него вдруг сильно закружилась голова, и он шагнул назад и привалился к стене, чтобы не упасть.
Он все время думал, что не должен ее отпускать. Как только отпустит, то придет в себя и все кончится. Останутся неловкость, стыд, и только один выход – вон в ту дверь, а оттуда в енисейскую метель, начавшуюся в этом году так неожиданно рано.
Да. Неожиданно. И, кажется, слишком рано.
Кулаки разжались, и она сунула ладони ему под свитер.
– Ты должен меня отпустить, – прошептала она ему в ухо, чувствуя, как он пахнет – одеколоном и сигаретами. Оказывается, она забыла его запах, а теперь вдруг узнала, как волчица.
Он кивнул, прислушиваясь только к ее рукам, которые трогали его спину, и позвоночник словно вздыбился.
– Слышишь?
– Что?..
– Отпусти меня.
– Конечно.
И опять поцеловал. Голова все кружилась, и хотелось закрыть глаза, и он закрыл их.
Она была намного меньше его, и это он тоже позабыл, и теперь ему казалось, что все было вечность назад, а длилось – миг.
Куртка упала на кошку Джину. Джина выбралась из-под нее, унизительно пятясь, рассерженная, хвост трубой.
Никто не обратил на нее внимания.
– Что теперь делать? – спросила Инна и щекой прижалась к его шее, к тому месту, где дрожала надутая от напряжения жила. – Ну вот что нам теперь делать?!
Он точно знал, что они теперь должны делать, и не понимал, почему она не знает.
Это же так просто. Проще и быть не может!
Второй этаж с ее спальней был слишком далеко, не добраться, и они остались на первом, в гостиной, где полчаса назад она увидела его в новостях и с ужасом поняла, что он где-то совсем близко, может, сегодня она была рядом с ним, и не заметила, и не узнала…
В гостиной стоял неудобный угловой диван, узкий и тщедушный, который подозрительно икал каждый раз, когда они пытались как-то по нему перемещаться. И вся казенная обстановка этого дома казалась чужой, словно надуманной, как будто кино снимали – про страсть, которая «внезапно скрутила», – и Инка все время помнила об этом.