— Да, конечно, — искренне ответила Анна.
При всех своих недостатках, Аркадий Вениаминович был неплохим начальником. К тому же она к нему давно привыкла, давно изучила его характер и с точностью до девяноста процентов могла предсказывать его реакцию на свои действия. Опять же, Аркадий Вениаминович мужик себе на уме, но не подлый. Тоже плюс.
— Тогда постарайся не подкидывать больше никому поводов для жалоб, а, когда от тебя потребуют объяснений, согласись, что погорячилась, покайся и не ерепенься. А то знаю я тебя, ты, оправдываясь, можешь такого наговорить, что ой-ой-ой! — шеф покачал головой. — Сильно не быкуй, там все-таки два человека против тебя свидетельствуют.
— Как это хорошо звучит в адрес женщины: «Сильно не быкуй»! — восхитилась Анна.
— Вот и я об этом, — кивнул шеф. — Оправдывайся, пожалуйста, так, чтобы новых вопросов к тебе не появилось.
— Не появится! — запальчиво пообещала Анна. — Я, может, еще одного свидетеля представлю. Там же трое их было в ординаторской, а жалобу подписали всего двое!
— Бог в помощь, — с оттенком скептицизма пожелал шеф.
— А газетку выбросьте в урну, — посоветовала Анна. — Ну привиделся урологам с бодуна какой-то призрак, кто в этом виноват? Намекать и недоговаривать они могут сколько угодно, ну и что с того? Там же прямо не написано, что это я, Анна Андреевна Вишневская, семьдесят второго года рождения… Так что пусть каждый воображает все, что ему заблагорассудится!
— А как ты Солдатика-то нашего сегодня!
За молодость, приверженность к короткой стрижке а-ля полубокс, исполнительность и некоторую туповатость в лице Подосенкова прозвали Стойким Оловянным Солдатиком. Очень быстро неудобное прозвище сократилось до Солдатика.
— Я действовала исключительно в интересах кафедры, Аркадий Вениаминович! — Анна улыбнулась самой обворожительной из своих улыбок. — Ничего личного — только рабочие соображения. Скажите, а может, я подобью свою нынешнюю группу написать в министерство позитивное письмо? Превозносящее наш учебный процесс до небес?
— И кто его там будет читать, скажи, пожалуйста? — горько улыбнулся шеф, дергая щекой. — Там же читают только то, что хотят прочесть. Старайся, чтобы никто не написал ничего плохого. Чем меньше камней летит в меня, тем легче мне удержать свои позиции. Я, в конце концов, намеревался оставить кафедру когда мне стукнет шестьдесят пять, с окончанием нынешнего трудового договора, и я не хочу давать ученому совету повод переизбрать меня досрочно. Вот им!
Пальцы правой руки шефа сложились в кукиш, который, кроме как Анне, показывать было некому.
— Я вас поняла, — Анна встала.
— Поняла, так иди, — не стал дольше задерживать ее шеф. — Только не распространяйся…
— Аркадий Вениаминович, вы меня с кем-то путаете! — укорила Анна.
— Это я так, для порядка, — махнул рукой шеф и пододвинул ближе к себе вазочку с печеньем.
«Завтра же попробую вытащить на разговор третьего уролога, — решила Анна по дороге к себе в кабинет. — Маша мне поможет…»
Умеющий говорить не допускает ошибок[14]
Долгуновская даже не стала задавать вопросов. Надо — значит надо.
Позвонила в ординаторскую урологического отделения сто пятьдесят четвертой больницы и немного дребезжащим заполошным голосом начала:
— Здравствуйте! Скажите, пожалуйста, мне нужен доктор… Он имя с отчеством называл, а я забыла. Старость не радость…
Анна выпятила нижнюю губу и показала Долгуновской оттопыренный большой палец — высший класс!
Тут самое главное что? Не дать собеседнику или собеседнице опомниться. А то начнут спрашивать — кто да что, да в какой палате лежит ваш родственник…
— Знаю, что много, как не знать, но он такой один. Представительный брюнет, кучерявый, нос у него еще… Пантелеймонов? А, Пантелиди. А зовут, зовут-то как? Константин Христофорович? Точно — вот сейчас вспомнила! А позовите мне его к трубочке… А что значит дежурант — практикант, что ли? Не практикант? А когда он на работе бывает? После четырех по графику… Сегодня? Ну спасибо, спасибо, дай Бог здоровья вам…
Долгуновская положила трубку и вопросительно посмотрела на Анну.
— Маша! Ты талант! — искренне восхитилась Анна. — Так сыграть! Голос, интонация… Тебе на сцену надо!
— На сцене таких, как я, — пруд пруди, — усмехнулась Долгуновская. — Да и потом поздно мне уже. Записать успели?
На людях, в присутствии курсантов или больничных врачей, они были между собой на «вы», как и положено по кафедральному этикету. Между собой переходили на «ты», но иногда Долгуновская машинально «выкала» Анне.
— И записала, и запомнила. Редкая фамилия, запомнить нетрудно.
— Имя с отчеством тоже нечастые. Константин Христофорович — это профессорское имя.
— Почему?
— Представительное и звучит…
Константину Христофоровичу Анна позвонила сама. Что тут темнить — если он не захочет с ней разговаривать, то пусть лучше скажет об этом сразу, по телефону. Другое дело — позвонить в ординаторскую, чтобы узнать, как зовут кучерявого брюнета и нарваться на Дмитрия Григорьевича. Тут уж действительно без посторонней помощи не обойтись.
— Дежурный уролог слушает.
Говорил Константин Христофорович с небольшим акцентом, произнося слова немного жестче положенного. «Наверное, он из Абхазии, там много греков», — подумала Анна.
— Здравствуйте, Константин Христофорович! Меня зовут Анна Андреевна, а фамилия моя…
— Вишневская. День добрый, Анна Андреевна. Слушаю вас.
— А как вы меня узнали? — удивилась Анна.
Голос у нее был обычный, без каких-либо «особых примет».
— У меня хороший слух и неплохая память, да еще и столько про вас говорят…
— Я представляю, что обо мне говорят, — о, как хорошо Анна это представляла! — Ничего хорошего не говорят.
Константин Христофорович деликатно промолчал. Анна набралась решительности (надо же, четвертый десяток разменяла, а свидания малознакомым мужчинам назначать никогда не приходилось) и выпалила:
— Константин Христофорович, а мы с вами могли бы встретиться?
— Встретиться? — Константин Христофорович снова выдержал паузу, будто обдумывал предложение. — Можно вообще-то, но зачем? Хочется знать, на какую тему мы станем разговаривать? Я догадываюсь, конечно…
— Я хочу разобраться в ситуации. Есть кое-какие вопросы.
— Хм… — обилие пауз в разговоре начало раздражать Анну, тормоз какой-то этот доктор Пантелиди. — А почему именно со мной? Почему бы не задать вопросы Тихонову или Носовицкому?
— Ответьте, пожалуйста, сами на этот вопрос! — тугодум или издевается? — Если не хотите со мной встречаться — так и скажите, я как-нибудь переживу.
— Не сказать, чтобы хочу, но и не хотеть причин нет. Давайте встретимся. Где и когда?
— Ну, скажем, завтра, сразу после вашего дежурства?
— Можно, но встречаться нам придется в метро и разговаривать в вагоне. Только так, потому что я должен быстро ехать с одной работы на другую…
— А куда, если не секрет вы едете?
— Почему секрет? В двадцать восьмую больницу на Ижорскую улицу. Завтра же суббота, дежурство с девяти. Я и так опаздываю…
Довольно распространенная в наше время практика — не отдыхать после дежурства, а выходить на другое. Многие врачи, желая заработать побольше, и по трое суток подряд дежурят. Сама Анна не представляла, как можно дежурить трое суток подряд.
— Давайте сделаем так, Константин Христофорович, — предложила Анна. — Я заберу вас на машине из одной больницы и отвезу в другую. В субботу пробок почти нет, доедете быстрее, чем на метро с двумя пересадками. Заодно и поговорим по пути. Устроит вас такой вариант? Разговор у меня недолгий, времени хватит.
— Устроит, конечно. Это называется — нечаянная радость. Вместо метро — прогулка на автомобиле в компании с очаровательной женщиной.
Возможно, Константин Христофорович просто привык говорить дамам комплименты, а легкий флирт давно стал стилем его общения. Возможно, что ему что-то там надумалось. Возможно, что в душе он был Казановой. Вариантов могло быть бесконечное множество, но вне зависимости от мотивов Анна никому не позволяла флиртовать с собой. Даже намеков на флирт не выносила.
— У нас сугубо деловая встреча, — резковато и суховато напомнила Анна. — Не воспаряйте на крыльях дешевой романтики, больно будет падать.
— Я женат. — Константин Христофорович вроде бы не обиделся, разговаривал, во всяком случае, прежним нейтрально-спокойным тоном. — У меня трое детей и несколько работ. При таком раскладе…
— Я поняла, — перебила Анна. — Вы — самый примерный семьянин современности. Тогда прошу меня простить, не знала. Когда вы заканчиваете и где именно вас ждать?
— Я поняла, — перебила Анна. — Вы — самый примерный семьянин современности. Тогда прошу меня простить, не знала. Когда вы заканчиваете и где именно вас ждать?
— В восемь пятнадцать-восемь двадцать будьте у главных ворот. У вас машина какая?
— Шестерка, — по обыкновению ответила Анна. — «Мазда», черный цвет. Но я не люблю ждать в машине, я стану прогуливаться у ворот.
— Договорились, только не опаздывайте, а то тогда вам придется…
— Не опоздаю, Константин Христофорович. Вы мне только скажите, во что вы будете одеты.
— Черная куртка, черные джинсы. Меня некоторые так и зовут — Черный Доктор! — хохотнул Константин Христофорович. — Такое вино еще есть…
Вино Анна помнила. Запивали им как-то с Сеньором Офицером телячью вырезку. Сеньор Офицер чмокал губами, изображая великого дегустатора и сетовал на то, что раньше вино было лучше. У него вообще прошлое доминировало над настоящим, как у какого-то столетнего деда. И вино раньше было вкуснее, и мороженое, и лимонада такого, как в детстве, уже не купишь… Помнила Анна и лимонад из детства. Ничего особенного, такая же приторная дрянь, как и все современные газировки. «Черный Доктор» больше запомнился стилем подачи. Сидели они в обычной московской ресторации на Пролетарской, далеко не самой понтовой, по интерьеру и прочим признакам больше смахивающей на кафе, а вино приносил особый официант, изображающий из себя сомелье. Священнодействуя (иначе и не скажешь), открывал бутылку, давал попробовать и рассказывал про «бесподобный, богатый оттенками вкус». Все как в лучших местах Лондона. Сущность — ничто, ритуал все.
Анна подъехала к больничным воротам ровно в восемь — выключила двигатель под слова: «В Москве восемь часов. С вами…». Имени Анна уже не услышала. Ходить прямо перед воротами не хотелось — а ну как встретишь Дмитрия Григорьевича, спешащего на субботнее дежурство. Есть риск сорваться и устроить безобразную сцену на улице. Не исключено, что Дмитрий Григорьевич решит, что она пришла мириться или умолять… Умолять? Его? Ну, впрочем, такие самодовольные мерзкие типы ничего другого и не подумают. Сидение в стоявшей машине Анну напрягало, было до невозможности скучно сидеть за рулем и ничего не делать.
От дерева до дерева — пять шагов, от дерева до входа в магазин — восемь шагов, от угла магазина до аптеки — двенадцать шагов. Анна изображала идиотку, прогуливающуюся ранним субботним утром по странному замкнутому маршруту, и не сводила глаз с ворот. В восемь шестнадцать она увидела доктора Пантелиди. Весь в черном, как и было обещано, с черной сумкой на плече. Он прошел через ворота, остановился, начал озираться по сторонам и почти сразу же встретился взглядом с Анной.
Разговор начал Константин Христофорович. Дождался, пока Анна вырулит на «большую дорогу» и сказал:
— Я, чтоб вы знали, во всей этой свистопляске не участвую принципиально. Дима меня обрабатывал, чтобы я тоже написал на вас докладную и подписался под его жалобой, но я его послал. Сначала сказал «нет», а потом послал. Он иногда очень настойчивым становится, до невозможности. Покатилов, наш заведующий, вызывал меня, интересовался, почему я иду против своих коллег. Я не стал говорить того, что думаю, а просто сказал, что как человек, работающий на птичьих правах, не хочу привлекать к себе внимания. Он подумал и согласился со мной. Почему вы улыбаетесь, Анна Андреевна? Разве я сказал что-то смешное?
— Нет, ничего смешного вы не сказали, Константин Христофорович. Просто вы очень хороший дипломат. Сразу же расставили точки над «и» и определили границы нашего взаимодействия. Респект вам!
— Поневоле станешь тут дипломатом, когда надо кормить столько ртов и попутно выплачивать ипотеку. Вы не подумайте, что я жалуюсь, я просто объясняю, почему я заведующему не сказал: «Сан Саныч, а вали-ка ты со своими уговорами следом за Димой!». Я тогда не одну работу потеряю, а сразу три. Потому что врачи это вообще одна мафия, а урология — это мафия в мафии. Пойдут разговоры, что я невменяемый, меня отовсюду выгонят. Ну одна работенка-то всегда останется…
— Сколько же их у вас? — ахнула Анна.
— Четыре. Дежурю в трех стационарах и по скользящему графику двенадцать дней в месяц веду в одной клинике амбулаторный прием. По будням дням, когда на дежурство надо выходить к четырем часам.
— Как вы успеваете?
— Так и успеваю — бегаю с работы на работу. Пару раз в неделю заезжаю на несколько часов домой, повидаться и переодеться. Все собираюсь машину купить, но только накоплю близко к тому, так непременно что-то случается, какие-то непредвиденные траты возникают. Но вы, наверное, не жалобы старого больного грека собрались слушать, а информацию хотите получить.
На старого больного грека жилистый и энергичный Константин Христофорович похож не был. На вид ему было лет сорок пять, не больше, волосы густые, черные, без примеси седины. Только лицо осунувшееся, да мешки под глазами, но при такой жизни это неудивительно. Дежурство в трех стационарах, да еще дюжина дней приема… Мама дорогая, это же всего полтора суток свободных в месяц, что ли?
Анна уважительно покосилась на коллегу, но уточнять насчет количества свободных часов не стала. Константин Христофорович истолковал ее взгляд по-своему.
— Спрашивайте, что вам надо, — подбодрил он. — Врать не буду, расскажу все как есть. Только не под какой-нибудь протокол, а в рамках частной беседы. Неофициально.
— Я поняла, — кивнула Анна, — да мне под протокол не надо. Я хочу понять, почему вдруг Дмитрий Григорьевич так на меня взъелся и ополчился? Он такой обидчивый?..
— Он боится, — перебил Пантелиди. — Боится комиссий, проверок. Боится привлекать к себе внимание.
Он последние две недели из архива не вылезал — «дорабатывал», так сказать, старые истории болезни. Не все, конечно, а самые стремные. У него после вашего выступления в ординаторской была натуральная истерика, а как только он успокоился, то сразу замандражил — как бы вы на него кого-то не натравили.
— И решил, что атака — лучший способ защиты.
— Да, совершенно верно. Он решил как следует потрепать вам нервы, Анна Андреевна. С одной стороны, чтобы отбить охоту с ним связываться, а с другой, сами понимаете, ваша «контржалоба» уже не будет иметь такого веса. Все решат, что вы просто хотите свести счеты.
— Логично. А вы не намекнете, чего там такого стремного? Раз уж сказали «А»…
— То, конечно, скажу и «Б». Ничего экстраординарного у нас не происходит — работает стандартный конвейер по вышибанию денег из пациентов. Я дежурю в трех стационарах — везде одно и то же, разве что в сто пятьдесят четвертой работают более небрежно и более нагло.
— Почему? — заинтересовалась Анна.
— У Сан Саныча, заведующего отделением, есть какой-то кореш в департаменте здравоохранения. Они с ним очень близки, — для наглядности Константин Христофорович потер друг о друга указательные пальцы. — Настолько близки, что Сан Саныч чувствует себя независимым от главного врача и его заместителей. Никто из администрации не суется в урологические дела. Соответственно народ распустился, обоснования диагнозов и назначений пишутся кое-как, через пень-колоду. Могут вклеить липовый хороший анализ или написать заключение УЗИ от фонаря и выписать больного на амбулаторное лечение, если он даром койку занимает, в карман ничего не сует. У того, кто платит, могут найти то, чего нет и тянуть с него деньги. Дима сам говорит, что умный врач должен уметь подгонять диагноз под платежеспособность. Так вот и работают.
— Ясно. А по поводу разглашения врачебной тайны…
— О, там такая история была! — оживился Константин Христофорович. — У больного, которого вы консультировали, две жены. То есть — сейчас он женился вторично, на какой-то молоденькой и смазливой, но бывшая жена все равно о нем беспокоилась и даже носила передачи. Через пару дней после вашего визита обе жены столкнулись у дверей отделения и новая устроила скандал Сан Санычу и Диме, что это они вообще у посторонних берут передачи, вдруг, говорит, она его отравить вздумает, чтобы мое счастье порушить…
— Ух ты! — вырвалось у Анны.
— Я сам не видел, но медсестры рассказывали, что скандал был знатный, стекла дрожали. Еле-еле ее погасили, у бывшей жены передачи принимать запретили, а старшая сестра Мальцева по ходу вспомнила, что видела вас беседующей со старой женой больного. Дима подогрелся и решил из этой мухи раздуть ба-а-льшого слона. Даже больного обрабатывал насчет того, чтобы тот на вас жалобу написал, но, кажется, ничего у него не вышло, тот нормальным мужиком оказался, не стал в эти грязные игры играть и новой жене запретил. Так что про это разглашение врачебной тайны можете забыть.
— А про то, что я оскорбляла моих коллег…
— Это Тихонов и Носовицкий якобы видели своими глазами и слышали своими ушами.