Выждав, когда Тано уснет покрепче, Джарвис и Тай сближались еще дважды, однако после вечера у лесного озерца это было как миска свинины с тушеной капустой по сравнению с ужином в анатаорминском кабачке – вполне съедобно и более чем сытно, но и только…
И наконец, настал день, когда за излучиной реки Лорше, по которой и получило свое имя Великое Держание юга, взорам путников открылась очередная вайлэзская деревня (разве что с виду почище и побогаче иных), а за ней, на высоком холме, поросшем кленами и вязами – темно-серая громада старинного замка с горделивой башней-донжоном. Даже отсюда можно было разглядеть, что на ее втором этаже, там, где полагается быть в лучшем случае паре-тройке бойниц, отблескивает на солнце застекленное окно.
– Гляньте, вон там она и обитает, – указал Берри на это небывалое явление. – Интересно, заметила она нас или еще нет?
Тай ничего не ответила. С самого утра, с того момента, как она вышла из-за шатра в серо-голубом одеянии неролики, заплела волосы в две тугие косы, обернула их вокруг головы и сверху повязала платок, ею, казалось, овладел какой-то транс. Лицо ее сделалось строгим и вдохновенным, а взгляд – каким-то отсутствующим, расфокусированным. Хотя Тай и любила повторять, что она «всего лишь алхимик, но не монахиня ни разу», сейчас никто – особенно человек, никогда прежде не знавший эту женщину – не усомнился бы, что перед ним воистину служительница богини. Однако Джарвис прямо-таки кожей чувствовал, как неуютно его спутнице, как давит ей на плечи постылое облачение. По сравнению с тем, что предстояло ей сегодня, все прежнее – Лумтай, аристократ с «ромбом», даже Урано – было лишь пробой сил.
Главная трудность заключалась в том, что вайлэзский язык Тай знала еще хуже, чем анатаоре – читала, и то со словарем, говорить же не могла вовсе, ибо в вайлэзском почти ни одно слово не произносится так, как пишется. Поэтому разговор предстояло вести через официального переводчика, роль которого досталась Берри – а значит, основное значение приобретало не что, а как, с какой интонацией и выражением лица, будет сказано.
Впрочем, сам принц дергался не меньше, хотя его-то роль была вообще без слов – верный телохранитель, не спускающий руки с рукояти меча и все время держащийся за спиной госпожи. Ничем другим он быть и не мог, однако уже одно его присутствие придавало миссии Тай некую сомнительность – угодно ли Единому такое исцеление, если за спиной у целительницы стоит самое настоящее отродье Хаоса?
Анатао, если Джарвис не нарушал их священных запретов, бывали вполне терпимы к нему, и даже в Лаумаре его пусть не любили, но и не боялись, ибо обе эти страны были сильны. Сила же Вайлэзии медленно, но верно клонилась к упадку, поэтому рассчитывать на терпимость ее жителей не приходилось.
Но Берри словно не замечал, как напряжены его товарищи, ибо мыслями уже давно был там, в замке на холме, и впервые за всю жизнь обнимал настоящую, дневную Нисаду. Из них троих он смотрелся наиболее обыденно: младший сын мелкого дворянина, не рассчитывающий прожить на невеликое наследство, а потому поступивший в университет Кинтаны для овладения одной из профессий, которые не позорят благородного звания – врача, юриста или архитектора. Волосы его еще раньше пришлось отрастить до линии подбородка, поскольку короткая салнирская стрижка Тано в Вайлэзии была уделом крестьян и городских низов. И мягкие пряди, ниспадающие вдоль щек, неожиданно выявили в довольно обычном лице заклятого юноши своеобразную задумчивую притягательность, лишний раз подтвердив мнение Тай, что порой длинная прическа облагораживает даже самые заурядные черты.
Само собой, пока они проезжали через деревеньку, те, кто не был в поле – в основном старики и ребятня, да несколько женщин – таращились на них во все глаза. Тай сидела в седле с каменным лицом, Джарвис же испытывал невероятное смущение. К счастью, деревню они миновали очень быстро, выехав на то ли узкую дорогу, то ли широкую тропу, взбегавшую к замку на холме.
Нисада знала, что раньше обеда гости не явятся, но все равно успела известись. Отказавшись от десерта из черной смородины (ненавидимого ею, зато обожаемого этим мозгляком Гисленом Веннаном!), она подхватила костыли и, привычно волоча ноги, потащилась назад в свою башню.
Лишь заперев за собой дверь комнаты, она отбросила деревянные подпорки и торопливыми шагами подошла к окну. Восемь лет назад, когда она перебралась в башню из их с Лар общей детской, отец приказал пробить это окно специально для того, чтобы его любимица с высоты первая видела все, что творится вокруг. Тем более, что оборонного значения их замок не имел с тех пор, как к его южной стене была пристроена усадьба – то есть лет сто, не меньше…
От окна – назад к двери, и снова к окну. Ноги уже слушались вполне приемлемо, хотя хромота, разумеется, все еще была заметна.
Тогда, перед действом в Замке Тысячи Лиц, Арзаль объяснил ей, насколько удачно сложились для нее обстоятельства. Сначала, попав туда несмышленым подростком, она ходила там, как до этого ходила в своих детских снах – не чуя под собой пола и не задумываясь о том, как она это делает. Но потом, когда Элори сделал Нис Ювелиром и Замок обрел для нее плоть, ходьба в нем, как выразился солеттский маг, «начала идти ей в зачет». Сложись иначе, ей пришлось бы учиться ходить с нуля – а так она всего лишь вгоняла уже имеющийся навык в слабые и непослушные мышцы («эффект будет приблизительно как после тяжелого перелома; мышечный тонус я вам сделаю, но вот наращивать массу придется самой»).
Ничего, чтобы добраться до имперского наместника в Рилгате, ей хватит и таких ног! А мышечная масса – по-простому она называется мясом, мясу же свойственно нарастать, если имеются кости. Куда хуже, что более длинными ее ногам, недоразвитым с детства, уже не сделаться.
Нисада еще раз прижалась спиной к дверному косяку, на котором Калларда две ночи назад замерила ее рост. Да, полтора метра, ни на ноготь больше. Лар, и та выше нее. Ладно, нарастим мышечную массу – будем осваивать высокие каблуки. А пока… каждую ночь десять раз пройти туда и назад по коридору от своей комнаты до комнаты Лар; пять раз взобраться по лестнице на третий этаж, где живут Бинда и Хольран, и снова спуститься на второй. А утром – растирать ноющие ноги до онемения в руках. Хорошо, Калларда раздобыла в деревне пузырек рекомендованной Арзалем бычьей желчи – с ней дело и впрямь пошло веселее.
Она снова выглянула в окно – и, не веря глазам, увидала, как по склону взбираются трое всадников. Волосы двоих были белокурыми – немалая редкость для здешних мест, – голову же третьего покрывал плотно повязанный платок с концами, по-крестьянски упрятанными под налобье.
Впервые в жизни Нисада поняла, что «сердце вот-вот выскочит из груди» – не пустая выдумка сочинителей романов. Целых две минуты она напряженно размышляла, как лучше поступить – подождать у себя или сразу кинуться в столовую, где все еще сидит ее родня и куда наверняка проведут гостей? В конце концов она выбрала нечто промежуточное – дойти до проходной комнаты в маменькиных покоях и встать у окна, распахнутого по случаю августовской жары. Того, что творится на крыльце, оттуда не видно, но слышно все просто прекрасно, и если потребуется ее вмешательство, она успеет это понять.
Стены усадьбы были сплошь укрыты ковром дикого винограда, а белокаменное крыльцо по сравнению с мрачно-серой громадой древнего замка казалось особенно ярким и немного ненастоящим.
На этом крыльце им пришлось простоять целых полчаса. Заявив, что они желают видеть княжну Нисаду Лорш, Берри вогнал слуг в полное замешательство. Однако Джарвис заметил, что двое вертлявых подростков, крутившихся на крыльце с самого начала, исчезли и больше не показываются, и сделал вывод, что уж кого-кого, а Нисаду здесь в неведении не оставят. Похоже, «княжна-безноженька» и в самом деле пользовалась у слуг особой любовью.
Наконец, наружу высунулся важный седоватый усач лет пятидесяти, в наспех наброшенной тунике с гербом – то ли что-то вроде дворецкого, то ли личный лакей мамаши Лорш – и провозгласил, что «княгиня Эмалинда изволит принять вас в своих покоях». Из просторного холла две лестницы, как два крыла, вели на второй этаж. Поднявшись по правой следом за пожилым слугой, Джарвис, Тай и Берри очутились в столовой, стены которой были обиты тканью – некогда синей, но уже изрядно полинявшей от яркого солнца.
У большого дубового стола, накрытого льняной скатертью, хлопотала служанка в переднике, собирая на поднос чайник, вазочку с медом, молочник и иные остатки послеобеденного чаепития. Ближе к окну, в старинном кресле с высокой прямой спинкой застыла, уронив пяльца на колени, дама с пронзительными черными глазами, из тех, о ком говорят – «со следами былой красоты на лице». Платье на ней было безыскусно-серым, хотя и из дорогой ткани, а голову покрывал белый вдовий плат, прихваченный тонким обручем. Рядом, на низеньком стульчике, сидела девочка с книгой на коленях, выглядевшая куда моложе своих четырнадцати. На дне ее глаз, столь же черных и выразительных, как у матери, застыла какая-то извечная, непреходящая тревога. Великолепные черные кудри водопадом стекали по ее спине, а сквозь кожу, белоснежную и полупрозрачную, как старинный алмьярский фарфор, проступал румянец беспокойства.
Больше в комнате никого не было, если не считать тощего юноши в ярко-синем камзоле, сидевшего в дальнем углу и вскочившего при виде гостей. Джарвис догадался, что если девочка в белом платье – Калларда, сестра Нисады, то юноша в синем – тот самый двоюродный брат… как его звать-то? В памяти всплыло только родовое имя – Веннан. Сходство кузенов бросалось в глаза, ибо пресловутый дядя приходился матери Нисады не просто братом, но братом-близнецом. Однако прозрачная кожа с нежным румянцем, так украшавшая Лар, придавала ее жениху слащаво-девичий вид, а черные крутые завитки на голове невольно вызывали в памяти породистого барашка. К тому же и взгляд, и манера двигаться, и общая вялость выдавали в нем человека, за которого всю жизнь принимали решения другие.
– Я приветствую вас, проделавших столь долгий путь ради моей несчастной дочери… – начала с величавым видом княгиня Эмалинда. Джарвис различил, как рядом Тай одними губами шепнула на ухо Берри: «Надо же, еще один „гиацинт“! Везет нам на них!»
И в этот миг за дверью, противоположной той, в которую вошли гости, раздался ритмичный перестук дерева о дерево и заглушающий его громкий оживленный голос:
– Маменька, а почему о том, что ко мне пришли гости, я опять узнаю последней? Так трудно было послать за мной, да?
С этими словами Нисада ввалилась в комнату, сразу наполнив ее ощущением жизни, бьющей через край. Даже костыли, на которых она обвисла, подметая пол длинным подолом, не умаляли этого задорного ощущения.
Если Калларда удалась в родню со стороны матери, то Нисада совершенно явно была отцова дочь – истинная Лорш во всех своих проявлениях и безудержности этих проявлений. Ее каштановые волосы были кое-как схвачены на затылке гребнем – не двойным, а самым что ни на есть обычным – но, не желая покоряться ему, все равно торчали во все стороны. Винно-красный цвет ее шелкового платья, слишком насыщенный для незамужней девушки, яснее ясного показывал, насколько Нисада готова плевать на любые приличия. В том, каким взглядом она окинула гостей и домочадцев, было нечто от полководца, озирающего поле предстоящей битвы. Отыскав глазами Берри, она, нисколько не стесняясь, подмигнула ему, словно кокетничая, но на самом деле сообщая: «Я узнала тебя в этом теле».
– Дочь моя, эта женщина родом из земель Хаоса, – Эмалинда повернулась к Нисаде. Весь ее облик ясно выражал: «Вы видите, какой крест мне приходится нести, но я давно уже смирилась». – Прежде чем пропускать ее к тебе, я желала убедиться, что сие не противно Единому и не введет тебя во грех.
– Вот при мне и убеждайся, – Нисада проковыляла через комнату и рухнула в другое кресло, с более отлогой спинкой, прислонив костыли к подлокотникам. – Говорите, госпожа из Меналии, мы вас внимательно слушаем.
– Я вынуждена просить прощения за ужасающие манеры моей дочери, – Эмалинда почти непритворно вздохнула. – Здесь, в глуши, ей негде было научиться обходительности, к тому же отец ужасно разбаловал ее…
– Давай, – не слушая княгиню, коротко бросил Берри по-меналийски. Тай решительно шагнула вперед и звучным, чистым голосом начала свою речь.
– Госпожа Миндаль говорит, – начал переводить Берри, – что глаза не обманывают ее – княжна Нисада и есть та девица, что явилась ей во сне. Ибо полгода назад Белая Леди Неролин, коей госпожа Миндаль преданно служит, показала ей сию девицу, рыдающую над убитым конем, и сказала: «Вот одна из малых мира сего, на которых держится этот мир, и если не исцелить ее, то не пройдет и года, как он пошатнется, ибо сместится Равновесие».
Как и предсказывал Берри, упоминание «коня» оказалось сильным ходом – лицо Эмалинды дрогнуло, а рот юноши в синем камзоле сам собой открылся от изумления. Калларда, в общих чертах посвященная в то, чему предстояло случиться, нервно затеребила тканую закладку в книге. Служанка у стола бросила возиться с посудой и замерла, прислушиваясь. Скосив глаза к входной двери, Джарвис разглядел носы еще трех или четырех слуг, любопытствующих, но не смеющих войти без приказа.
Очень замечательно. Чем больше свидетелей – тем лучше для Нисады!
– А потому, – продолжал Берри, вторя размеренному, звенящему голосу Тай, – бросила она все и отправилась в долгий путь, чтобы омыть силой Белой Леди несчастную княжну и не позволить свершиться беде. И вот она здесь, и ждет лишь вашего согласия, госпожа Нисада, ибо без него не вольна вершить свое дело.
– Значит, мое согласие никого здесь даже не интересует? – с нажимом произнесла Эмалинда. После возвышенно звучащей меналийской речи Тай эти слова прозвучали ужасающим диссонансом – и похоже, госпожа княгиня сама это ощутила.
– Неужели мать может не желать исцеления своей дочери? – вопросом на вопрос ответил Берри, не дожидаясь реакции Тай.
– Истинно любящая мать – та, что прежде здравия телесного печется о духовном благополучии своих детей, – жестко произнесла Эмалинда. – Ваша Белая богиня – один из демонов Хаоса. Могу ли я предать в ее власть свое дитя, возросшее в лоне Единого?
– Ну, маменька, ты и заговорила! – расхохоталась Нисада, пока Берри переводил для Тай тираду княгини. – Прямо как преподобный отец Эринто на проповеди! А я-то по наивности думала, что взрастала в твоем лоне…
Эмалинда уже открыла рот, чтобы выругать дочь за богохульство, но тут опять раздался голос Тай. Брови ее приподнялись, лицо стало необыкновенно одухотворенным.
– Госпожа Миндаль говорит, – перевел Берри, – что Белая Леди – это сама Жизнь. Неужели госпожа княгиня хочет сказать, что ее бог враждебен жизни? Ей кажется более правильной мысль, что если Единый действительно всеобъемлющ и абсолютен, как учат его священники, то Белая Леди – лишь одно из его проявлений, а потому в исцелении ее силой нет и не может быть греха.
Снова верный ход. Хороший богослов, без сомнения, нашел бы, чем парировать довод Тай, но госпожа Эмалинда явно не была хорошим богословом.
– Матушка, ну пусть она попробует! – взмолилась Калларда, которая тоже изнемогла от ожидания. – Тебе что, совсем Нис не жалко?
Нисада бросила на нее восторженный взгляд, в котором ясно читалось: «Браво, сестренка, вот уж от кого не ожидала!»
– Ты действительно можешь сделать то, о чем говоришь? – повернулась она к Тай.
Кто бы мог подумать, что настанет день, когда она сможет общаться с лучшей подругой лишь через переводчика! В Замке каждый слышит из уст других тот язык, который является для него родным, но здесь, в дневном мире, она не знает меналийского – а Тай не говорит по-вайлэзски…
– Если бы она не могла, то не пустилась бы в путь через все Внутреннее море, – перевел Берри ответную реплику Тай, причем не столько для Нисады, сколько для всех остальных. Этот обмен дежурными фразами был обговорен в Замке еще прошлой ночью, ибо Нисада ужасно боялась выдать себя какой-либо неловкостью.
Эмалинда снова сделала попытку что-то сказать, но дочь сделала резкий жест в ее сторону, и та на секунду осеклась.
Нисаде хватило этой секунды.
– Тогда попытайся, жрица из чужих земель, – произнесла она, невольно подделываясь под торжественный тон самой Тай. – Единый всесилен, и если мое исцеление противно его воле, оно просто не свершится.
Берри едва успел перевести слова Нисады на меналийский, прежде чем Тай, сделав три решительных шага к креслу княжны, опустилась перед ней на колени.
Джарвис знал, что девушки заранее отрепетировали в Замке дальнейшее действо – и все равно не смог не восхититься красотой этого жеста. Ладони Тай, не прикасаясь, скользнули вдоль ног Нисады, от ступней до самого верха, затем сблизились на уровне груди… Принц узнал прием сосредоточения энергии, именуемый «комок силы». Он понятия не имел, откуда Тай известен этот прием – оттуда же, откуда и все остальное? – но почти видел, как этот самый комок пульсирует меж ее ладоней.
Монахиня-алхимик приблизила ладони к своему лицу – и вдруг, молниеносным движением опытной танцовщицы перекатившись с колен на пятки (и при этом чудом не наступив на подол своего одеяния), снова поднялась на ноги и отступила на шаг.
– Встань и иди! – произнесла она, воздевая левую руку вверх, а правую протягивая к Нисаде. – Иди! Ты можешь это.
Глаза Нисады расширились. Казалось, она прислушивается к чему-то внутри себя. Осторожно, придерживаясь за подлокотник кресла, она поднялась на ноги, несколько секунд постояла так, словно в нерешительности, затем выпустила подлокотник – и шагнула.
В дверях ахнули слуги. Двоюродный братец вцепился в край льняной скатерти, едва не сдернув ее на пол вместе с полным подносом посуды. Эмалинда еле слышно выдохнула сквозь зубы. А Нисада шаг за шагом следовала за манящей рукой – и каждый новый шаг был более уверенным, чем предыдущий. Тай уронила руки и отступила в сторону. Нисада вполне самостоятельно прошла еще пару шагов, затем вдруг резко развернулась на одной пятке (Джарвис мысленно поаплодировал тому, как девушка продвинулась в управлении своим телом за каких-то четыре дня) и устремила на родственников огромные невидящие глаза.