Дресс-код тут был строгий, о чем мой корреспондент на «Черной доске» не упомянул. Все мужчины в костюмах и при галстуках. Мы с Хоппером явно будем выделяться – не говоря уж о том, что на штанинах у меня остались белесые кольца морской соли.
Подошел Хоппер, и я отодвинулся, чтоб он тоже полюбовался.
– Рехнуться можно, – прошептал он.
– У них тут секта, зуб даю. Если будут пичкать прохладительным или зазывать в горячий душ, откажись. И не забудь, зачем мы пришли. Ищи тех, кто видел Александру.
Он протянул мне руку:
– Пока привет.
Мы обменялись рукопожатием, и я вышел из кладовой.
50Вдоль стены тянулась черная мраморная стойка, и в дальнем ее конце пустовал один красный табурет.
Бар – идеальный наблюдательный пункт. Подожду, осмотрюсь, пока не пойму, что тут такое. Я непринужденно зашагал вдоль стены, мимо колонн – они оказались настоящие, – в легком головокружении созерцая подвижные полы и кипящие жизнью пейзажи.
Потолок был высок, как в соборе, а небо на фреске реалистично блистало бездонной синевой. Едва я задрал голову, меня повело, и я чуть не столкнулся с толстым лысеющим коротышкой, который вдруг бросился мне наперерез. Подчеркнуто не глядя в глаза, он резко свернул к каменной садовой стене. Толкнул мшистую урну на столбе, и столб плавно распахнулся дверью. Я мельком заметил выложенную черно-белой плиткой уборную, где у раковин, сцепив руки и скромно опустив очи долу, стоял лакей в черном, а затем все снова растворилось в садовом великолепии.
Я сел у стойки – к счастью, табурет был прочный и настоящий – и повернулся обозреть обстановку.
Меж мраморных столиков, балансируя напитками на серебряных подносах, скользили официанты в черных брюках и азиатских кафтанах. На своей колокольне сидел диджей – в лиловой футболке, с наушниками на шее, дреды по пояс. На вид относительно нормальный, прямиком из Бруклина или Сан-Франциско, хотя я заметил, что, мастерски работая на микшере и двух «макбуках», он старательно отводит глаза от людей внизу.
Вероятно, ему велено не пялиться на гостей.
Я снова переключился на толпу. Женщины ослепляли взор. Каких угодно рас, многие темнокожи и экзотичны, однако все под шесть футов ростом и худые – они напоминали рой насекомых, ненасытно пожирающих темные костюмы и плеши. Молодые. Одна обернулась – волосы до того светлые, что будто обнимали ее лицо мерцающим белым нимбом, – запрокинула голову, улыбаясь, и я разглядел выпяченный кадык.
Гос-споди. Это мужик.
Отмахнувшись от иррационального смятения, я вгляделся в другую, в синем платье с блестками. Она – или он – побродила в толпе, поболтала с мужчинами, тронула одного за плечо. Длинные ногти выкрашены черным, руки унизаны украшениями. Очень плавно, будто здесь запрещено двигаться резко – резкое движение острием проткнет эту грезу, и греза сдуется, – оба отделились от группы. Взяв мужчину за запястье, девушка повела его вверх по ступеням вдоль осыпающейся каменной стены, за которой простиралось Эгейское море. Они нырнули в сводчатый проход – таких в атриуме было с дюжину, – шагнули на тропинку, пропали. И вела она его… куда? К жестоким играм, как и полагается всякой Дил.[52]
Очевидно, здесь БДСМ-клуб высшего класса. Нельзя недооценивать желание замечательно успешных мужчин мучить себя забавы ради.
– Принести вам что-нибудь, мистер?..
Я обернулся – на меня смотрел бармен. Как и прочие, одет он был в изысканный серый костюм, а шейный платок синего шелка подвязывал двойным виндзорским узлом, однако мускулистость, ежик, загрубелые черты лица и железная выправка выдавали в нем, пожалуй, бывшего военного.
– Скотч, без льда, – ответил я.
Он не шевельнулся, и дружелюбие его рассеялось. Я облажался, выставился самозванцем. Я не шевельнулся. Он тоже. Анаболические стероиды так раздули его мышцы, что он походил на пластмассового супергероя, у которого не гнутся руки в локтях и от чрезмерно рьяных игр в детском саду может отвалиться голова.
– Какой скотч предпочитаете? – спросил он.
– На ваш выбор.
Он взял с полки бутылку «Гленфиддиха».
Пока он наливал, за баром – в пасторальном тосканском пейзаже – открылась потайная дверь и с коробкой стаканов появился парнишка, который выбрасывал мусор в патио. Склонив голову – ему, видимо, тоже велели в глаза не смотреть, – он принялся расставлять стаканы на зеркальных полках.
Бармен принес мне скотч и выжидательно замер.
– Ваша карточка? – подсказал он.
– Которая? – Я принялся как можно театральнее нащупывать бумажник.
– Членская.
– А. У меня нету. Я гость.
– Чей?
– Гарри, можно стакан воды, быстро? Голова кружится.
Идеально выбрав момент, к стойке подкралась женщина – ну или мальчик, если они тут мальчики. Надутые губки, кукольный профиль, длинные светлые волосы, лиловое платье, такое тугое, будто ее облили шелком.
Бармен Гарри – а я-то думал, его зовут Геркулес, – пронзил ее яростным взглядом, давая понять, что подобной просьбой она серьезно нарушает протокол.
– Внизу спроси, – ответил он, скупо улыбнувшись.
– Не могу. Я… мне просто воды, и нормально.
Он одарил ее хмурой гримасой, жестко посмотрел на меня – я, мол, с тобой еще не закончил – и отошел.
– Веселый малый, – отметил я.
Женщина посмотрела на меня неуверенно; руки ее – тоже с длиннющими черными ногтями – вцепились в стойку, словно эта худышка боялась улететь под потолок гелиевым воздушным шариком. Густо накрашенные голубые глаза водянисты, зрачки огромны. Губы не от природы пухлые – она их подправила, вколола что-то, и рот получился клоунский, чрезмерный и грустный.
– Как вас зовут? – спросил я.
На лице у нее немедленно нарисовалось «Игра окончена». Она смерила меня ледяным взглядом. Я был уверен, что она сейчас же уйдет, но она склонила голову набок:
– Вы друг Фадиля.
– А куда он подевался? Что-то я его не вижу.
– Во Францию вернулся, куда ж еще.
Гарри грохнул на стойку стакан воды. Женщина схватила его и осушила одним глотком – капелька убежала из уголка рта и скользнула на подбородок. Женщина отставила стакан, нестойко пошатнулась на каблуках, и бармен молча отошел налить еще. Они это проделывают не в первый раз.
Она пальцами отерла рот.
– С вами точно все нормально? – вполголоса спросил я.
Она не ответила, лишь осмотрела глубокий острый вырез платья, клоунски надула и без того надутые губки и расправила ткань.
– Вам бы поесть чего-нибудь. Или домой пойти. Отоспаться.
Она взглянула на меня с вялым недоумением, будто я обескуражил и ее. Гарри пихнул ей второй стакан, и она выпила воду, ни слова не сказав.
Я откашлялся, улыбнулся бармену:
– Так вот, я друг Фадиля.
Это арабское имя что-то ему объяснило. Он неохотно кивнул и ушел на другой конец бара, откуда ему махал толстый коротышка.
Я склонился к женщине:
– Вы, наверное, можете мне помочь.
Но ее внимание было приковано к молодому помощнику официанта, который распихивал стаканы под стойкой. Темные космы, веснушки, лет шестнадцать – он словно соскочил с картины Нормана Рокуэлла[53].
– Эй, – шепнула женщина. – Будь другом, а? Налей водки с клюквой?
Он притворился глухим.
– Да блин. Наплюй ты на Гарри. Он у нас душка. Я ж подыхаю.
В ответ на ее мольбы, угрожавшие стать пронзительными, мальчишка нехотя поднял голову и покосился на Гарри, деловито сооружавшего очередной напиток. Затем в приступе жалости схватил бутылку «Смирнофф».
– Ах ты мой ангелочек, – прошептала женщина.
Он добавил клюквенного соку, поставил коктейль перед ней и вернулся к своим стаканам.
– Можно мне льда? – спросил я, подтолкнув к нему скотч.
Он кивнул. Когда принес стакан обратно, я сунул ему в руку стодолларовую купюру. Он в испуге вытаращился.
– Не реагируй, – сказал я, тоже покосившись на Гарри. – У меня вопрос. – Я вынул из кармана Александрину фотографию, подтолкнул к нему по стойке. – Узнаешь ее?
Не поднимая головы, он позвенел стаканами.
– Уберите с бара, – шепнул он. – Тут камеры.
Я сунул фотографию в бумажник. Если кто смотрит, будем надеяться, решит, что я показал парнишке портрет своей дочери – или, с учетом местной клиентуры, моей несовершеннолетней восточноевропейской подружки, которая ни слова не знает по-английски.
– Помоги, а? – сказал я.
Мальчишка скосил глаза вправо, почесал щеку:
– Ну да, она была нарушение.
– Что-что она была?
Он опять зазвенел стаканами.
– Нарушение безопасности недели три назад. Внизу ее фотка висит.
– А что случилось?
– Простите. Я не могу. Меня в говне утопят, если…
– А что случилось?
– Простите. Я не могу. Меня в говне утопят, если…
– Вопрос жизни и смерти.
Парень снова испуганно захлопал глазами. Ему бы разносить газеты или командовать бойскаутами, а не в этом заведении ишачить. Я выудил из кармана еще сотню, потянулся за черной барной ложкой и уронил купюру к его ногам.
Он нагнулся, подобрал купюру и принялся сортировать красные салфетки, помеченные одиноким черным «О» – если приглядеться, не буквой, а открытым ртом – кричащим ртом.
– Она атаковала гостя, – тихонько бормотнул парнишка.
– Атаковала?
– Ну, типа, напала на него. Я так слыхал.
– Каким образом?
Распространяться он не захотел – или сам не знал.
– На какого гостя?
Он опасливо глянул на Гарри, взял полотенце и потер стойку.
– Зовут Паук.
– Как-как?
Он пожал плечами:
– Кликуха такая.
Его слова любопытным образом подействовали на женщину. Все это время она потягивала коктейль, не обращая на нас внимания, но теперь развернулась на табурете и попыталась сфокусировать на мне затуманенные глаза.
Парнишка серебряными щипцами восполнял убыток мараскиновых вишен в хрустальной вазе на стойке. Вишни, как ни странно, были совершенно черны, до самых черенков, и сплошь парные близнецы.
– А на самом деле как его зовут? – спросил я, непринужденно прикладываясь к стакану.
Он покачал головой. Не знает.
– Сегодня он здесь? Можешь показать?
Он нервно облизнулся, открыл было рот, но, увидев что-то за моим плечом, схватил пустую коробку и, опустив очи долу, удрал за дверь, под защиту тосканских красот.
Интересно, что его спугнуло.
Сквозь толпу, взглядом приклеившись к губастой женщине в лиловом, шагал немолодой мужчина с шипастой седой шевелюрой. Подошел, нагнулся, что-то шепнул ей на ухо.
Женщина в панике вздернула голову. Он схватил ее за голый локоть и рывком стащил с табурета – коктейль пролился и оставил на платье уродливую темную рану. Женщина обиженно забормотала что-то на иностранном языке – за музыкой я не расслышал. Затем она кинулась прочь, пробилась сквозь толпу в центральном салоне, одолела лестницу и слиняла в один из темных проходов.
Я отвернулся к стойке и глотнул скотча, не обращая внимания на мужика, хотя он теперь сверлил взглядом меня.
– Мне кажется, мы не знакомы, – заметил он.
51– Вам не кажется, – ответил я.
– Давайте это исправим.
– Я гость Фадиля.
Он опешил. Наверняка менеджер клуба. Дорогой костюм, беспроводная гарнитура, выкаченная грудь – типичный неуверенный в себе коротышка, добившийся власти. Он уже готов был отчалить, но, оглядев меня с головы до ног, заметил следы соли на брюках и насупился:
– Откуда вы знаете мистера Бурдажа?
– Поинтересуйтесь у него.
– Пройдемте со мной, будьте любезны.
– Я бы хотел допить.
– Пройдемте со мной, или у нас будут серьезные неприятности.
Я оглядел его со скучающим негодованием:
– Уверены?
– А как по-вашему?
Я пожал плечами, неторопливо допил скотч и встал.
– Вам же хуже, – сказал я.
Если это его хоть чуть-чуть осадило, виду он не подал: деревянно шагнул к ступеням, уводящим в центральный салон, и оглянулся.
Это добром не кончится. Я пошел следом и в толпе испытал еще один неприятный приступ головокружения. Точно, споткнувшись об реальность, нырнул в другое измерение. Очевидно, стены-обманки расписывались с расчетом на созерцание отсюда, потому что все они виделись теперь очень четко. Прибрежные города кипели жизнью. Поля с подсолнухами рябили на ветру, и над ними распахивалась воронья стая, невластная, впрочем, улететь. Сотрясались бромелиевые в джунглях, крался некий темный зверь. Над парапетом извивалась змея. Даже пульсация музыки набрасывалась на меня со всех сторон. Я взаправду чувствовал, как шею обжигает солнце. Мы проталкивались в тесноте, среди костюмов и галстуков, девушек, мальчиков в платьях – не из ткани, похоже, а из рыбьей чешуи, – и сквозь музыку я улавливал обрывки разговоров: «прийти сюда», «иногда», «я согласен», «водные лыжи».
Надо взять себя в руки и двигаться к выходу – срочно. Направлялись мы, видимо, к одному из этих темных ходов в стене, и будь я проклят, если пойду за мужиком туда, где мне переломают ноги, а то и что похуже.
Глаза метались по стенам атриума в поисках двери в кладовую, но она затерялась в блеске декораций.
Менеджер снова поджидал меня, сверкая глазами. Какой-то высокий блондин постучал его по плечу – поздоровался, стиснул руку.
Я подходить не стал. А вот, пожалуй, и мой шанс.
Блондин представил менеджеру своего друга. Менеджер оторвал взгляд от меня, а я развернулся на сто восемьдесят, ринулся прочь в гущу толпы и нечаянно врезался в спину официанту. Тот не удержал коктейль, и бокал разлетелся вдребезги на полу.
Я поднажал, пряча глаза. Все женщины на шпильках, ногти на ногах выкрашены черным и заострены, как диковинные шипы. А затем отметил неуместную деталь: грязные белые «конверсы». На официанте.
Хоппер.
Он вырядился в униформу из кладовой. Раскачивая серебряным подносом, по-хозяйски бродил среди гостей. Я пристроился рядом.
– Мне пора валить. Меня вычислили.
Он кивнул:
– Пошли.
Мы свернули влево, поработали локтями в толчее и сбежали по мраморным ступеням. Хоппер неторопливо направился к крошащейся каменной стене, которая опоясывала весь зал.
Зримой двери в ней не было. Хоппер ладонью нажал на лицо прилегшей женской статуи, покрытой мхом.
Двери не появилось. Нахмурившись, он потыкал в растрескавшиеся руки, ноги, голые ступни. Клятая дверь не отворялась.
Я оглянулся.
За нами из салона беспокойно наблюдали двое гостей. Один помахал официанту.
Появился менеджер. Он рьяно толкался в толпе, что-то шепча в гарнитуру и глазами сканируя периметр атриума.
Вот-вот меня засечет.
– Не получится побыстрее? – прошептал я.
– Я только что отсюда вышел, честное слово.
Я шагнул ближе, пощупал стену, а Хоппер принялся лапать другую прилегшую статую. Нажал ей на руки, на лицо, груди, глаза, и, слава тебе господи, она вдруг подалась, открыв нормальную прямоугольную дверь в длинный коридор с белыми стенами, оранжевым линолеумом и двойными дверями из нержавейки в самом конце.
Мы кинулись туда со всех ног.
– А говорил, что нас выпрут из-за меня, – бросил Хоппер через плечо.
– Побочный эффект получения важной информации.
– Да ну? Это какой же?
– Александра вломилась сюда несколько недель назад. Напала на члена клуба по кличке Паук. Мастерство не пропьешь.
– Паук? А по-нормальному его как звать?
– Не выяснил.
Сквозь распашные двери мы влетели в ресторанную кухню. Жизнь там била ключом: суетились повара в белом, бурлили котлы, пахло мясом и чесноком. Кое-кто озадаченно глянул, как мы с Хоппером, не сбавляя хода, несемся мимо столов, плит со скворчащими сковородами, сервировочных тележек и подносов с десертами.
Через другие распашные двери мы выбежали в другой пустой коридор.
Хоппер ткнул пальцем и пропыхтел:
– До самого конца, направо, дверь во двор.
Я рванул было туда, но затормозил, когда он за мной не последовал.
– Остаешься?
Он уже возвращался в кухню.
– Я только начал.
– Поосторожнее там. И спасибо, что жопу мою прикрыл.
Он ухмыльнулся:
– Она еще голая.
52В конце я свернул направо к запасному выходу. Из репродуктора заверещала сирена.
Менеджер сообщил о нарушении безопасности.
Я толкнул дверь и выскочил наружу.
За дверью оказалась освещенная погрузочная площадка – на дороге толчея грузовиков и два черных «кадиллака-эскалейд». На ящике покуривал одинокий официант. Когда я небрежно прошествовал мимо, он улыбнулся. Я сбежал по ступенькам и зашагал по каменистой дорожке вдоль боковой стены.
Тут у нас, видимо, восточная сторона.
Я свернул за угол и застыл.
Передо мной был парадный вход в особняк – под прихотливой колоннадой порт-кошера толкутся охранники в черном. Перед входом припарковался серебристый «рейнджровер», заднее стекло опущено – кто бы там ни был, его искали в списках гостей. Подъездная дорога изгибалась влево, в густой лес – вероятно, на север, к шоссе Олд-Монток, прочь отсюда, на волю. Еще левее за деревьями виднелись газон и довольно набитая парковка.
Там я не выберусь. Охранников явно предупредили: они рассыпались и пошли внутрь. Один обернулся, махнул другому – и они направились ко мне.
Я попятился и кинулся бежать, снова миновал погрузочную площадку и курящего официанта. Когда я промчался мимо, он вскочил и что-то крикнул; я свернул за нежданно подвернувшееся крыло особняка, где все окна были темны, но, честное слово, на миг – может, ветер в кустах – расслышал глухой, протяжный человеческий стон.