– Ее горничная еженедельно приносит мне счета и докладывает о состоянии ее здоровья. Моя сестра не знает, что осталась без гроша, а за ее уход и наркотики уже двадцать лет плачу я. И если вас интересует, отчего я не устроила ее в «Бетти Форд», «Обещания»[80] или тот же «Брайарвуд» – уверяю вас, я устраивала. Одиннадцать раз. Без толку. Есть люди, которые попросту не желают трезветь. Реальность им не нужна. Жизнь подставила подножку – им удобнее так и валяться носом в грязи.
– Ну хорошо, – сказал я. – Но если это правда…
– Еще какая! – огрызнулась она.
– …тогда Марлоу тем более бесценный источник. Даже самый ненадежный свидетель в душе таит истину.
Оливия с вызовом смерила меня взглядом, опять вздохнула:
– «Кампаниле». Бикмен-плейс. Квартира одиннадцать ноль два. – И она стремительно поплыла к двери, а ее мохнатая свита, вывалив языки, судорожно засеменила следом. – Поговорите с консьержем Гарольдом, – бросила Оливия через плечо. – Я попозже ему позвоню. Он все устроит.
– Спасибо вам огромное.
– Когда увидитесь с ней, меня не упоминайте. Ради вашего же благополучия.
Честное слово, губы ее искривила мимолетная самодовольная усмешка.
– Даю слово.
Она проводила нас по галерее к вестибюлю, где уже поджидал старый гардеробный хрыч. Он совсем закаменел, словно час с лишним так там и простоял.
– Спасибо вам, – сказал я Оливии. – За все. Ваша помощь неоценима.
– Надеюсь, вы сможете что-то сделать. Отомстить за эту девочку. Она была уникальная.
Я шагнул в лифт следом за Норой, но придержал двери:
– Еще один вопрос, если можно, миссис Дюпон.
Она склонила голову – искусное движение на полпути между любопытством и высокомерием.
– Как вы познакомились с мистером Дюпоном? Я давно хотел узнать.
Она смотрела не мигая – вот-вот ледяным тоном объявит, что это не моего ума дела. Но нет – удивив меня, она улыбнулась:
– В Лос-Анджелесе, в больнице «Сидарс-Синай». Вместе зашли в лифт. Ехали на восьмой этаж к Марлоу. Лифт застрял. Какая-то пробка перегорела. Через час, когда лифт отстрял, Майк уже не хотел подниматься к Марлоу на восьмой этаж.
В глазах ее полыхало торжество.
– Он хотел спуститься в вестибюль со мной.
Слегка улыбаясь, Оливия невозмутимо развернулась и в сопровождении троицы пекинесов исчезла в сумеречном коридоре.
73Когда мы выступили под бледно-серый навес на Парк-авеню, обнаружилось, что на улице льет. Из квартиры Оливии я и не заметил – видимо, заслушался. Или же элегантность ее жилища попросту вычеркивала дурную погоду, как неловкий публичный проступок.
Консьерж вручил мне гольфистский зонтик, сам открыл другой и побежал ловить такси.
– Я думал, она совсем не такая, – сказал я Норе. – А она была честна и довольно убедительна.
Нора потрясла головой и выдохнула:
– А я только и думала, что про Ларри.
– Татуировщика?
Она рьяно закивала:
– Помнишь, что с ним сталось?
– Умер.
– От аневризмы головного мозга. Понимаешь? Это тенденция. У Оливии аневризма, у Ларри аневризма. И у обоих после встречи с Сандрой.
– Ну и что ты хочешь сказать? Александра – Ангел Смерти?
Я имел в виду съязвить, но, еще не договорив, припомнил случай в «Шести серебряных озерах»: Хоппер рассказывал, как в спальнике вожатого нашли гремучую змею и все сочли, что ее подсунула Александра. Плюс ее явление у водохранилища.
– Оливия ездила в «Гребень», и Пег Мартин ездила в «Гребень», – сказал я. – Но насколько разные впечатления. У одной смертный ужас. У другой – сказочная детская греза.
– Интересно, кто врал.
– Может, и никто. Разница в шестнадцать лет. Оливия ездила в июне семьдесят седьмого. Это через год после того, как Кордова с Джиневрой купили «Гребень», и за месяц до того, как утонула Джиневра. А пикник Пег Мартин был в девяносто третьем.
– Как она описывала Джиневру. Кошмар, да?
– Пленница, которая страшится заговорить.
Нора кивнула.
– А эта ведьминская игла?
– Вообще-то, она подтверждает то, что говорила Клео. Что Александра – из династии черных магов.
Нора в испуге прикусила ноготь.
– Если проберемся в «Гребень», страшно подумать, что мы там найдем.
Это уж точно. В мозгу запечатлелось, как Клео живописала мрачные реалии черной магии: «Древние дневники в кожаных переплетах, заклинания задом наперед. Чердаки, забитые невразумительными ингредиентами – оленьими зародышами, фекалиями ящериц, младенческой кровью. Развлечение не для брезгливых. Но работает».
Швейцар раздобыл нам такси, мы бегом кинулись из-под навеса и запрыгнули на заднее сиденье. Я, оказывается, пропустил один звонок от Блюменстайна и два от Хоппера. Хоппер к тому же прислал СМС:
Выпустили под залог. Миллион спасибо. Иду к тебе в кв.
Вот и отлично. Не терпелось расспросить, какие плоды принес взлом с проникновением, – не говоря уж о том, откуда Хоппер знал, как залезть в таунхаус.
74Нора испуганно застыла и схватила меня за локоть, тыча пальцем.
Дверь в квартиру была взломана до щепы.
Я осторожно ее толкнул. Внутри темно – ничего не слышно, только дождь стучит.
Я шагнул в прихожую.
– Не надо, – прошептала Нора. – Вдруг там кто-то есть…
Я прижал палец к губам и на цыпочках двинулся по коридору, на каждом шагу скрипя половицами. Из гостиной донесся глухой «бум».
Я кинулся к двери и успел заметить, как из окна выбирается мужчина – дождь яростно молотил его по черному пальто и вязаной шапке. Взломщик перелез через цветочный ящик, спрыгнул и пропал.
Я промчался мимо Норы по коридору и успел увидеть, как незнакомец бежит к западу по Перри.
Я вылетел наружу и припустил за ним. Он уже одолел полквартала и как раз миновал пешехода – в котором я узнал Хоппера.
– Держи его! – заорал я.
Узрев мое стремительное наступление, Хоппер развернулся и кинулся за грабителем, который исчез на Западной Четвертой.
Слишком низенький – не Тео. Кто-то другой.
Хоппер свернул за угол. Когда к перекрестку прибежал я, Хоппер уже мчался за взломщиком к Чарльз-стрит. Я ринулся за ними, уворачиваясь от машин, велосипедов, прикованных к стойкам, и людей, тащивших пакеты с продуктами. Взломщик успел к светофору на Гудзон, Хоппер несся следом, вопя, но слов я не разбирал за раскатами грома. Вест-Сайдское шоссе перегородила крупная авария. Хоппер рванул через разделительную, а мне пришлось ждать зеленого.
Взломщик удирал на север по велосипедной дорожке вдоль Гудзон-Ривер-парк, мимо полицейских заграждений. Потом свернул влево к 46-му пирсу и исчез.
На светофоре зажегся желтый, в потоке возникла прореха, я бросился через дорогу и поравнялся с Хоппером на дорожке.
– Не догнал, – пропыхтел он.
Я огляделся, от дождя прикрывая глаза ладонью. Не считая парочки с немецкой овчаркой – никого. Но вот пирс, как обычно, кишел людьми – человек тридцать или сорок разгуливали по променаду, экипировавшись дождевиками и зонтиками.
– Он на пирсе, – сказал я. – Я проверю на этом конце. Ты поищи с той стороны.
Я миновал семейство туристов в полиэтиленовых пончо, юношу с джек-расселлом и пару подростков, которые, хихикая, забились под бурое пальто.
Ни следа.
За группой бегунов в дождевиках – все потягивались, держась за перила, – в самом конце пирса я углядел одинокую фигуру.
Человек сидел на скамейке и смотрел на Гудзон. Куртка цвета хаки, алый зонтик. Выглядел он как-то подозрительно, и, приблизившись, я сообразил, в чем дело: мало того что редеющие седые волосы стоят дыбом, словно он только что содрал с головы вязаную шапку, но вдобавок плечи ходят ходуном, будто он задыхается.
Я подобрался к урне у скамейки и посмотрел незнакомцу в лицо.
Обыкновенный старик – рука лежит на набалдашнике четвероногой ортопедической трости, джинсы промокли насквозь. Рядом большой синий рюкзак «ДженСпорт» и огрызок сэндвича из «Сабвея».
Я нахально разглядывал старика в упор, но он лишь покосился на меня, улыбнулся и что-то буркнул.
– Что-что? – крикнул я.
– Понадобится нам Ноев ковчег, как думаете?
Я пресно улыбнулся и перешел на оконечность пирса. Ливень хлестал такой, что не разберешь, где дождь, а где разбухшая река.
Я обернулся к старику – еще раз проверить на всякий пожарный.
Но он невинно горбился на скамейке, и дождь бурлящим водопадом стекал вокруг него с красного зонтика.
Старик улыбнулся, поманил меня – судя по его возбужденной гримасе, в моем взгляде он прочел сексуальный подтекст.
Старый педрила, выискивает клиентуру.
Гос-споди боже.
– Поделиться? – спросил он, возведя глаза к красному зонтику, который окрашивал его физиономию в розовый. – У меня, по-моему, есть запасной. – Облизнувшись, он расстегнул рюкзак и порылся внутри.
Я отмахнулся и быстро зашагал прочь; хлобыстнула молния, оглушительно зарокотал гром. На велосипедной дорожке у северной стороны пирса гомонила небольшая толпа. Я кинулся туда, протолкался между зеваками. В центре Хоппер с другим мужиком поднимали с земли пожилую афроамериканку.
Баюкая больную руку, бедняга рыдала. В тоненьком розовом халате она вымокла как мышь.
– Что случилось? – спросил я какую-то женщину в толпе.
– Ограбили. Этот урод даже трость у нее отнял.
Услышав это, я кинулся пробиваться сквозь толчею и со всех ног помчался назад.
Старик исчез.
Я в ярости уставился на скамейку.
Там валялись красный зонтик, рюкзак, ортопедическая трость, куртка и обертка от сэндвича. Хитрая сволочь, небось, выудил ее из урны – типа эдак неторопливо обедает.
Ровно там, где он сидел, валялась белая бумажка.
Я ее подобрал и перевернул. Оказалось, моя визитка.
75Реквизит я вернул пострадавшей.
Все принадлежало ей: и синий рюкзак «ДженСпорт», и красный зонтик, и трость, и пальто. Все деньги на месте. Напали со спины, отняли вещи, толкнули на землю.
– Да ну какой еще старик! – перекрикивая ливень, заорал Хоппер, когда мы трусцой перебегали Гринич-стрит, возвращаясь на Перри.
– Я тебе говорю. Старик.
– Тогда он, небось, овсянку вовсю трескает. Крутящий момент у него, как у «судзуки». Что он спер?
– Сейчас узнаем.
Мы прибавили шагу. Все произошло так быстро – невозможно успокоиться и подумать. Зря я так опрометчиво бросил Нору одну. Не сообразил, что у взломщика мог быть подельник.
Мы вбежали в дом. В коридоре Норы не было.
– Нора!
Я пнул дверь и кинулся через прихожую. В гостиной ничего не тронули. Я вбежал в кабинет и застыл как вкопанный.
Там как будто случилось землетрясение. Бумаги и коробки, папки, целые стеллажи перерыты и свалены на пол. Окно распахнуто, внутрь льет. В руинах лихорадочно рылась Нора.
– Что такое? Ты цела?
– Его нету!
– Что?
Она тряслась в панике.
– Септима. Не могу найти.
На полу лежала пустая птичья клетка.
– Где мой ноут?! – заорал я.
– Всё украли. Тут кто-то еще был. Я слышала, как он в окно вылезал, но не видела. – Она перешла к шкафу – дверь перекосило на направляющей.
Сквозь бардак я пробрался к окну и яростно его захлопнул. Из картотек повыдергивали ящики, бумаги расшвыряли. Мою статью из «Тайма» содрали со стены. Постер «Самурая» повис на одном гвозде, и Ален Делон – обычно невозмутимо взиравший из-под федоры в никуда – сверлил глазами пол. Это что, шифрованное послание? Намек? Потому что я близорук, потому что моя картина мира искажена?
Я поправил рамку, метнул на диван кожаные подушки. Приподнял упавший стеллаж и ненароком наступил на перевернутую фотографию. Подобрал ее, и меня кольнуло ужасом: мой любимый портрет Сэм, через несколько часов после рождения. Стекло разбилось. Я вытряс осколки, поставил фотографию на стол, шагнул к опрокинутой коробке с материалами по Кордове.
И чуть не рассмеялся вслух.
Коробка была пуста, если не считать флаера эскорта «Познакомьтесь с Юми». Полуголая девица лукаво смотрела через плечо, точно нашептывала: ну а чему ты удивляешься?
Что же я за болван. Что за беспечный дурак. Просто слов нет. Я ведь знал, что за нами следят, – почему я не принял меры? Фантастический идиотизм, если вспомнить, что в прошлый раз, едва я нацелился на Кордову, жизнь моя обрушилась дешевыми водевильными декорациями. А теперь мои бумаги в руках объекта расследования. Кордова прочтет все мои заметки, все каракули, все вдохновенные идеи до единой. Будет шляться у меня в голове, как в универмаге. Ноут запаролен, но его взломает любой пристойный хакер. Теперь Кордова о последних днях Александры узнает все, что знаем мы.
Все преимущества, какие были у нас после Oubliette, «Уолдорфа», «Брайарвуда», после того, как всплыл этот неизвестный Паук, – все пропало.
Я поднял музыкальный центр, поставил ресивер на полку и с изумлением увидел, что компакт-диск Александры тоже исчез. Новая ужасная мысль посетила меня.
– А где досье?
Нора копалась в кладовке.
– Досье Александры, которое мне в нарушение всех правил дала Шерон Фальконе, – ты же его читала на днях. Где оно?
Нора обернулась – лицо отчаянное:
– Я не знаю.
Тут она заплакала, и я тоже стал рыться в руинах. Страшно вообразить, какие пойдут круги, если досье обнародуют: Шерон потеряет работу, из-за моего дебилизма ее карьера позорно закончится, мое имя опять токсичным мусором замелькает в прессе. Я так разъярился, что не сразу расслышал, как нас зовет Хоппер.
Он стоял в кухне перед открытой духовкой.
Вокруг вентилятора, судорожно трепеща крыльями, носился попугай.
Нора бросилась к нему и нежно сгребла в ладони. Попугай был жив, но трясся как припадочный.
– Духовка была включена? – спросила Нора Хоппера.
– Нет.
Она принялась утешать птицу, а Хоппер между тем многозначительно глянул на меня.
Мы с ним подумали об одном. То был не акт милосердия. То была угроза. Пощадив попугая, нам ясно дали понять: власть в их руках. Они хотели позабавиться, поиграть, чуток попугать хрупкое создание. Но вообще-то, могли и убить.
То же касается и нас.
76Еще несколько часов мы разбирали завалы в кабинете, а слесарь менял запоры на входной двери. Все, что имело отношение к Кордовам, исчезло – за редкими исключениями: мои давние заметки из Каргаторп-Фоллз, визитка «Иона. Развлечения на мальчишниках». Эти огрызки мы нашли под диваном, из чего сделали вывод, что кабинет сначала разгромили, а обыскали уже потом.
Местами нам везло. Например, красное пальто не забрали. Пакет из «Цельных продуктов» стоял за дверью, – видимо, взломщики решили, что это мусор. И полицейское досье тоже отыскалось. Два дня назад Нора забрала его наверх почитать перед сном. Оно так и лежало на тумбочке – значит, до второго этажа грабители не дошли.
Я все думал про Оливию Эндикотт. Как удачно вышло: пока мы слушали ее, взломщики получили безраздельный доступ к моей квартире. Может, я ошибся в Оливии? Может, она за них, свистнула им про нашу встречу? Но зачем? С чего бы Оливии прикрывать Кордову?
И в происходящем наблюдалась тревожная симметрия. Мы шли по следу Александры; Тео Кордова шел по нашему следу. Хоппер ночью вломился в их дом; сегодня они вломились в мой. Разыскивая человека на пирсе, я нашел лишь себя – свою же визитку. Они что, взаправду считают, что мы для них угроза? Или это у них такая игра – повторять за нами, возвращать нам бумеранг, нашествием платить за нашествие: мы преступаем границы Кордовы – он преступает мои?
Я совершенно терялся, но хоть в одном Оливия, похоже, не ошиблась: «Пространство вокруг Кордовы искажается… скорость света ниже, информация коверкается шифрованием, рассудок теряет логику, впадает в истерику».
Я сходил наверх, ополоснулся, выдал полотенца Хопперу и тоже спровадил его в душ. Закажу китайской еды, расспрошу Хоппера про таунхаус – он обронил, что до поимки толком ничего не успел. Оставив Нору дежурить с Септимом, я ушел в спальню выгрести все из старого сейфа в кладовке. Сейфом я не пользовался годами, но отныне все записи и улики будут заперты там.
Я разбирал старые редактуры, и тут в дверь постучали.
В дверях стояла Нора с пепельным лицом.
– Что такое? Септим?
Она потрясла головой и поманила меня за собой.
В гостиной она врубила музыку на максимум – заглушить наши шаги. Мы прокрались по коридору, и Нора указала на узенькую щель в двери ванной.
Внутри был Хоппер, из крана лилась вода. У меня вообще-то не водится привычки подглядывать за мужиками в ванных, однако Нора махала руками очень настойчиво.
Я склонился ближе. Обернувшись полотенцем, Хоппер чистил зубы над раковиной.
И тут я увидел.
77– Чё творится? – спросил Хоппер, шагнув в гостиную.
– Садись-ка, – промолвил я. – Потолкуем.
– А. Про дом.
– Нет, не про дом, – озлилась Нора. – А про твою татуировку.
Он в шоке замер:
– Что?
– Кирин, – сказала она. – Другая половина – у тебя.
Он покосился на дверь.
– Хоппер, мы видели. Ты нам врал.
Он прожег ее взглядом и внезапно рванул в коридор, но я был готов. Схватил его за футболку и бесцеремонно швырнул в кресло.
– У тебя татуировка на щиколотке. Давай колись.
Видимо, от потрясения Хоппер лишился дара речи – или сочинял отмазки. Нора встала и налила ему скотча.
– Спасиб, – угрюмо буркнул он. Глотнул, посмотрел в стакан и тихо произнес: – Знать ее, а потом не знать – это как сесть на пожизненное. Все видишь как будто издали, сквозь толстое стекло, часы посещений, телефонную трубку. Вкуса не чувствуешь вообще. Куда ни глянешь – решетки. – Он усмехнулся. – И не сбежать.